Это весточка из потустороннего мира на грешную землю. Весть от Бога страдающему, томящемуся во грехе человеку; весть о возможности возрождения к новой, чистой жизни; весть о светлом счастье и радости будущего; весть о том, что все уже для этого сделано, что Господь отдал за нас Своего Сына. Человек так долго, так страстно, так тоскливо ждал

этой вести.

Послушайте, я расскажу вам немного о том, как жили люди до прихода Спасителя, как они томились и напряжен­но ждали весточки, которая указала бы им новый, светлый путь и выход из грязного болота порока и страсти, в кото­ром они барахтались, и вы поймете, почему с такой востор­женной радостью они встретили ату весть, почему назвали ее благой и почему для человека не было и не могло быть дру­гой, более радостной, более благой вести, чем Евангелие.

Весь мир перед тем временем, когда должен был прийти Спаситель, стонал в железных тисках Римского государства. Все земли, расположенные вокруг Средиземного моря   и со­ставлявшие тогдашний европейский цивилизованный мир, были завоеваны римскими легионами. (Говорить о жизни че­ловечества того времени — это значит говорить почти об од­ном Риме.) Это был расцвет римского могущества, эпоха Ав­густа. Рим рос и богател. Все страны слали свои дары сюда или в качестйе дани, или как товары торговли. Несметные сокровища собирались здесь. Недаром Август любил гово­рить, что он превратил Рим из каменного в мраморный. Не­имоверно богатели высшие классы — патриции и всадники. Правда, народ от этого не выигрывал и под золотой мишу­рой внешней пышности империи таилось много горя, нище­ты и страданий.  Но, как ни странно,  и высшие богатые классы не чувствовали себя счастливыми. Богатство не спа­сало их от уныния, хандры и порой от тоски отчаяния. На­оборот, этому содействовало, рождая пресыщенность жиз­нью. Посмотрим, как жили тогдашние богачи.

Роскошная беломраморная вилла... Изящные портики, между стройными колоннами расположены статуи императо­ров и богов из белоснежного каррарского мрамора резца луч­ших мастеров. Роскошные мозаичные полы, по которым из дорогих цветных камней выложены затейливые рисунки. Почти посредине большой центральной комнаты, служащей для приемов (так называемый атриум), — квадратный бас­сейн, наполненный кристальной водой, где плещутся золо-

 

тые рыбки. Его назначение — распространять приятную про­хладу, когда воздух раскален зноем -южного дня. На сте­нах — позолота, фресковая живопись, причудливо перепле­тающиеся орнаменты густых тонов. В семейных комнатах — ценная мебель, позолоченная бронза, на всем убранстве ле­жит печать богатства и изящного вкуса. В надворных пост­ройках — масса обученных рабов, всегда готовых к услугам хозяина. Так и чувствуется по всему, что нега, лень и на­слаждение свили здесь себе прочное гнездо.

Амфитрион (хозяин дома), римский всадник с жирным двойным подбородком, с орлиным носом, гладко бритый, го­товится к вечернему пиру. В этом доме пиры почти ежеднев­но. Громадное состояние, нажитое на откупах, позволяет тратить на это колоссальные суммы. Он занят сейчас в своей домашней библиотеке: надо выбрать поэму для развлечения гостей. Медленно и лениво своими пухлыми руками, укра­шенными тяжелыми золотыми перстнями с самоцветными камнями, перебирает он футляры, где хранятся драгоценные свитки фиолетового и пурпурного пергамента, на котором золотыми литерами переписаны последние новинки римской поэзии. Его губы брезгливо сжаты: все это ему не нравится. Все так плоско, неинтересно, так приелось!

В соседней большой комнате суетится и бегает целая тол­па рабов разных оттенков кожи: белые голубоглазые свевы, желтые смуглые фригийцы и персы, черные арапы и негры. Приготовляют столы и ложа для гостей. Их будет немного, только избранные друзья, человек тридцать. Но тем более надо все приготовить для них и угостить как можно лучше...

Пир в разгаре. За длинными столами на ложах, покры­тых виссонными тканями и дамасскими коврами, возлежат гости в легких туниках, с розовыми и померанцевыми вен­ками на головах. Столы уставлены яствами и фиалами с дра­гоценным вином. Прошла уже тридцать пятая перемена блюд. Только что убрали жирную тушу жареного кабана, и маленькие невольники, прелестные мальчики с завитыми кудряшками, в прозрачных розовых и голубых туниках, разносят расписные кувшины с розовой водой для омовения рук гостей. Смешанный говор стоит в зале. Гости уже доста­точно подвыпили: глаза блестят, лица раскраснелись, а рос­лые арапы еще вносят громадные амфоры дорогих фригийс­ких и фалернских вин, предлагая желающим наполнить опустошенные кубки.

45

Несмотря на знойный вечеру комнате прохладно: по уг­лам бьют фонтанчики и журчат ручейки душистой воды, на­полняя воздух благоуханием. Откуда-то сверху, как крупные хлопья снега, медленно падают лепестки роз и жасминов, покрывая все в комнате ароматным ковром. Откуда-то изда­ли доносятся тихие,звуки грустной музыки: стонет свирель, журчащими каденциями рассыпается арфа и томно воркует

лютня.

А гостям подают тридцать шестую перемену: жареные со­ловьиные язычки с пряным восточным соусом — блюдо, сто­ившее невероятных денег.

Это был какой-то культ чрева и обжорства. Ели с внима­тельной торжественностью, по всем правилам гастрономии, точно совершая священный обряд; ели медленно, бесконечно долго, чтобы продлить наслаждение насыщения. А когда же­лудок был полон и не вмещал больше ничего, принимали рвотное, чтобы освободить его и начать снова.

В пиршественной зале появляется домашний поэт амфит­риона, один из бесконечной толпы его прихлебателей. Под звуки лютни он декламирует стихи собственного сочинения. Его сменяют мимы и танцовщики. Начинается дикая, сладо­страстная вакхическая пляска.

Но хозяин по-прежнему невесел. На его лице скука, пре­сыщение. Все надоело! Хоть бы что новое изобрели! А то каждый раз одно и то же!

За новые развлечения, за изобретение удовольствий пла­тили большие деньги. Но трудно было изобрести что-нибудь новое, достаточно сильное, чтобы возбудить притупленные нервы. Неизбежная скука надвигалась, как болотный туман, полный удушливых миазмов. Пресыщенная жизнь переста­вала быть жизнью.

Один из первых богачей того времени, сам император Ти-верий, представляет едва ли не самый печальный образец этой пресыщенной скуки. Он -- на острове Капри в чудной мраморной вилле; кругом плещутся лазурные волны Неапо­литанского залива; дивная, яркая южная природа улыбается ему и говорит о счастье и радости жизни, а он пишет сенату: "Я умираю каждый день... и зачем живу — не знаю".

Так жила римская знать, праздная, пресыщенная, поте­рявшая вкус к жизни, неудовлетворенная ни своим богат­ством, ни своим могуществом.

Народ,или, вернее, городской класс, та толпа, которая наполняла улицы Рима, вряд ли чувствовала себя вполне счастливой. Правда, и здесь жизнь с внешней стороны могла казаться иногда праздником. Те золотые потоки богатства и роскоши, которые стекались в Рим со всех стран, хотя и в небольшой степени, но достигали и римской черни. От импе­ратора и сановных патрициев в дни торжественных событий и фамильных праздников перепадали иногда значительные подачки. Нередко практиковалась даровая раздала хлеба. Римские граждане, кроме того, могли торговать своими голоса­ми при выборах в сенат или на муниципальные должности.

'Для толпы устраивались в цирках и театрах даровые ве­ликолепные зрелища. Все это создавало условия легкой, праздной жизни и привлекало из провинции массы праздно­шатающегося люда. Мало-помалу в Риме и других больших городах скопились громадные толпы людей праздных, неспо­койных, ленивых, привыкших жить за государственный счет, единственным желанием и постоянным воплем кото­рых было: "Хлеба и зрелищ!"

Но, выплачивая этой толпе подачки из своих колоссаль­ных богатств, император и римская знать относились к ней с нескрываемым презрением и варварской жестокостью. Слу­чалось иногда в цирках, где преобладали кровавые зрелища гладиаторских боев и травли людей дикими зверями, все жертвы, предназначенные для зверей, были растерзаны, а жажда крови и в зверях, и в зрителях еще не была насыще­на. Тогда император приказывал выбросить на арену к зве­рям несколько десятков бесплатных зрителей из простонаро­дья, заполнявших амфитеатр. И это приказание исполнялось при громком хохоте и рукоплесканиях знати.

Однажды накануне конских скачек, в которых должен был принять участие великолепный породистый жеребец од­ного знатного сенатора, громадная толпа любопытных зевак окружила стойло знаменитого скакуна, чтобы пол'юбоваться на него. Чтобы разогнать любопытную толпу, нарушавшую покой благородного животного, сенатор приказал своим ра­бам высыпать на зевак несколько больших корзин, полных ядовитых змей.

Эти маленькие иллюстрации показывают, насколько не­обеспечена и непривлекательна была жизнь граждан этого класса, несмотря на внешний покров кажущейся легкости и беззаботности.

47

Если по общественной лестнице мы спустимся еще ниже, в класс рабов, то здесь мы найдем только непрерывные стра­дания и беспросветное горе. Раб не считался даже челове­ком. Это был просто инструмент, вещь, хозяйственная при­надлежность. Убить, изувечить раба хозяин мог вполне: за это он ни перед кем не отвечал, как не отвечал за сломан­ную лопату или за разбитый горшок.

Жизнь рабов была ужасна. Если бы мы могли прогулять­ся вечером по улицам Рима того времени, то, наверное, ус­лыхали бы тяжелые стоны, плач и глухие удары, несущиеся из подвалов богатых домов, где содержались рабы - - там происходила обычная вечерняя экзекуция рабов за дневные провинности. За малейшую оплошность их наказывали жес­токо: били бичами или цепями до потери сознания. Зажима­ли шею в расщепленное полено и в таком положении остав­ляли на целые дни. Ноги забивали в колодки. Однажды во время приема императора Августа в доме известного богача того времени, Мецената, раб разбил нечаянно дорогую вазу. Меценат приказал бросить его живым в бассейн на съедение рыбам-муренам. На ночь рабов связывали попарно и сажали на цепь, наглухо приклепанную к кольцу, ввинченному в стену. А днем их ожидала бесконечная,одуряющая,изнури­тельная работа под бичом надсмотрщика, почти без отдыха. Если доведенные до отчаяния рабы поднимали бунт против своего господина, их распинали на крестах — казнь, считав­шаяся самой позорной и мучительной. Когда раб становился стар или выбивался из сил и не мог более работать, его уво­зили на маленький необитаемый островок среди Тибра, где и бросали, как падаль, на произвол судьбы.

Таким образом, во всех классах римского общества жизнь была тяжелая, безрадостная, гнетущая: пресыщен­ность жизнью, скука, разочарование в высшей знати, бес­правие, угнетение, страдания в низших слоях. Искать радос­ти, успокоения, утешения было негде. Языческая религия не давала человеку никакого облегчения. В ней не было той благодатной таинственной силы, которая одна только может успокоить, ободрить и укрепить страждущее сердце и томя­щийся дух. Кроме того, римская религия времен прише­ствия Христа Спасителя очень многое заимствовала из вос­точных культов, полных сладострастия и распутства. В бе­зумных, беспутных оргиях Востока можно было найти опья­нение, временное забытье, но после этого скорбь становилась еще острее, отчаяние еще глубже.

48

Языческая философия также не могла удовлетворить че­ловека, так как она учила только о земном счастье и не ос­вобождала мятущийся дух от оков мира и материи. Два на­правления господствовали в тогдашней философии: эпику­рейство и стоицизм. Эпикурейцы говорили: наука быть счас­тливым состоит в том, чтобы создавать для себя приятные ощущения; всякое излишество влечет за собою болезненные ощущения, поэтому нужно быть умеренным во всем, даже в наслаждениях, но эта умеренность, равно как и сама добро­детель, не составляет цели для человека, а служит лишь наилучшим средством к наслаждению. Стоики брали лучшие стороны в человеке. Ты свободен, говорили они, значит, ты единственный господин себе. Воля твоя должна вполне при­надлежать тебе; счастье заключается в господстве над самим собою. Скорби, гонения и смерть для тебя не существуют: ты всецело принадлежишь себе и никто не отнимет тебя у тебя самого, а это все, что нужно мудрецу.

Чего не доставало философии - - это божественного эле­мента. Тот бог, которого они называли природою, не имеет никаких преимуществ перед богами, провозглашенными языческою религией) и мифологическими сказаниями. Бог философов --не живой, личный Бог, а судьба, неумолимая и слепая, под ударами которой человек впадает в отчаяние и погибает.

Кроме того, философия была совершенно недоступна на­родному пониманию и составляла удел лишь небольшого числа избранных мудрецов. Поэтому искать в ней утешения масса не могла.

Можно было бы ожидать, что указания нового пути и сред­ства возрождения жизни найдутся в иудейском народе — един­ственном народе, сохранившем истинную религию и возвы­шенные понятия о Боге и жизни. Но иудейство само пере­живало тяжелый кризис. Вряд ли когда в истории еврейско­го народа встречаются более темные страницы религиозного и нравственного упадка, чем в период, предшествовавший явлению Христа Спасителя. Когда читаешь пророческие книги и суровые речи пророков, обличавших еврейскую жизнь, рисуется тяжелая, мрачная картина.

Вот ряд выдержек из книг пророка Исайи, изображаю­щих безотрадное нравственно-религиозное состояние изра­ильского народа того времени, его неблагодарность и измену Богу, его неверие, его разврат, его жестокость и вопиющую несправедливость.

49

Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмути­лись против Меня. Вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего; а Израиль не знает [Меня], народ Мой не разумеет. Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа, презрели Святаго Израилева, - повернулись назад. (I, 2-4). Как сделалась блудницею верная столица, исполнен­ная правосудия? Правда обитала в ней, а теперь — убийцы. ...Князья твои - - законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них (I, 21, 23).

И в народе один будет угнетаем другим, и каждый -ближним своим... Язык их и дела их — против Господа, ос корбительны для очей славы Его... Народ Мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили (III, 5, 8, 12).

Огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат уша­ми, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исце­лил их (VI, 10).

...О юношах его не порадуется Господь, и сирот его и вдов его не помилует: ибо все они — лицемеры и злодеи, и уста всех говорят нечестиво (IX, 17). ...Священник и про­рок спотыкаются от крепких напитков; побеждены вином, обезумели от сикеры, в видении ошибаются, в суждении спотыкаются. Ибо все столы наполнены отвратительною блевотиною, нет чистого места (XXVIII, 7, 8).

...Это народ мятежный, дети лживые, дети, которые не хотят  слушать закона Господня (XXX,  9).  Беззакония ваши  произвели разделение между вами и Богом вашим, и грехи  ваши отвращают лице Его от вас, чтобы не слы­шать. Ибо руки ваши осквернены кровью и персты ваши -беззаконием; уста ваши говорят ложь, язык ваш произно­сит неправду. Никто не возвышает голоса за правду, и ник­то не вступается за истину; надеются на пустое и говорят ложь, зачинают зло и рождают злодейство... Дела их -дела неправедные, и насилие в руках их. Ноги их бегут ко злу, и они спешат  на  пролитие невинной крови; мысли их  -мысли  нечестивые; опустошение и гибель на стезях их. Пути мира они не знают, и нет суда на стезях их; пути их искривлены, и никто, идущий по ним, не знает мира. Потому-то и далек от нас суд, и правосудие не достигает до нас; ждем света, вот тьма, — озарения, и ходим во мра­ке... Ибо преступления наши многочисленны пред Тобою, и грехи наши свидетельствуют против нас; ибо преступле­ния наши с нами, и беззакония наши мы знаем. Мы измени­ли и солгали пред Господом, и отступили от Бога нашего; говорили клевету и измену, зачинали и рождали из сердца лживые слова. ...И честность не может войти. И не стало истины, и удаляющийся от зла подвергается оскорблению (их, 2-4, 6-9, 12-15).

Таким образом, и здесь, среди избранного народа Божия, та же картина нравственного мрака и разложения.

Зло сгущалось повсюду. В этой атмосфере бесправия и насилия, обмана и лицемерия, неверия и суеверия, разврата и погони за наслаждениями становилось трудно дышать. Мир, порабощенный римской политикой, униженный и до­веденный до отчаяния ложными религиями, тщетно вопро­шающий философию о тайне жизни и добродетели, этот мир стоял на краю могилы.

Само иудейство, изменившее своему предназначению, на­ходилось при последнем издыхании. Никогда еще не было более критического момента в истории человечества. Чув­ствовалось, что человечество зашло в тупик и без посторон­ней помощи Кого-то Великого и Сильного выйти оттуда не может. И вот среди лучших людей того времени все упорнее и напряженнее становится ожидание появления Великого Пророка, который укажет человеку новые пути и спасет мир от гибели и разложения.

В иудействе это ожидание существовало уже давно и пи­талось предсказаниями пророков, но и вне иудейства в луч­ших людях языческого общества чувствуется трепетное ощу­щение и страстное желание пришествия Спасителя и Изба­вителя мира. Весь мир находился в напряженном состоянии, и в эту-то великую и торжественную минуту рождается Гос­подь Иисус Христос и проповедует людям Свое Евангелие, это Откровение новых путей возрождения и истинной жизни.

Это откровение было тою вестью Неба, которая выводила людей из тупика греха и отчаяния и которую так страстно и так напрасно ожидало человечество. Вот почему оно и было названо благою вестью, или Евангелием.

51