Книга еп. Василия Кинешемского «Беседы на евангелие от Марка»

СВЯТИТЕЛЬ ВАСИЛИЙ ЕПИСКОП КИНЕШЕМСКИЙ. «Беседы на Евангелие от Марка».                                                                                                         Главная.

..назад                        далее..

 

 

неизбежно поколебал бы Свой авторитет в глазах слушателей, и те же фарисеи обвинили бы Его в неуважении к закону Моисея.

Мы знаем ответ Господа.

По жестокосердию вашему, — сказал Господь, — он на­писал вам сию заповедь. В начале же создания, Бог мужнину и женщину сотворил их. Посему оставит человек отца свое­го и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает (ст. 5-9).

Таким образом, по словам Господа, брак, заключенный однажды, нерасторжим, ибо Бог его сочетает. Эту мысль о не­расторжимости брака Он снова подтверждает, оставшись с учениками наедине, и называет при этом развод, учиненный с целью вступления в новый брак, просто прелюбодеянием.

Кто разведется с женою своею, — говорит Он, — и же­нится на другой, тот прелюбодействует от нее; и если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелю­бодействует (ст. 11-12).

Таков высокий взгляд Господа на брак и так строго отно­сится Он к разводам.

Как мало мы считаемся теперь с этими словами нашего Спасителя, и какую жалкую картину представляет современ­ная жизнь так называемых христиан з этом отношении!

Разводы стали повседневным явлением. Особенно в первое время после введения у нас гражданского брака они приняли характер грозной эпидемии. Разводятся по всякому поводу и даже без всякого повода. "Не сошлись характерами" - вот обычная мотивировка современного развода, хотя в действи­тельности эта фраза, как фиговый лист, часто прикрывает со­вершенно недвусмысленное желание внести лишь разнообра­зие в наслаждения любви. Разнузданная похоть требует но­визны ощущений, и в жертву этому идолу прелюбодеяния приносится и семейное счастье, и будущность детей, и судьба покинутой жены.

Легкомысленное отношение к браку и разводу иногда про­сто невероятно.

К одному епископу является однажды женщина с просьбой снять благословение с ее церковного брака, то есть разрешить ей развод. Она желает оставить мужа и вступить в брак с другим человеком, бросившим незадолго до этого свою жену и разведшимся с нею в гражданском порядке.

Что же, тебе опостылел муж? — спрашивает епископ.

Нет, Владыко!

Или, может быть, ты слишком увлеклась тем... другим?

О, нет... нисколько!

Так в чем же дело? Почему "ты ищешь развода?..
Смотри, твой избранник уже бросил одну жену... Он и тебя
бросит!

Может быть... Да видите ли в чем дело: мы завели с
ним гусей... Если теперь его оставить и опять жить с мужем,
надо гусей бросать!.. Разрешите, Ваше преосвященство!

Это не анекдот, а факт.

Часто случается, что супруги, разведшиеся по минутному недоразумению, скоро примиряются, снова сходятся и живут, не зная сами, что они собой теперь представляют: не то муж и жена, не то совсем чужие друг другу люди!

Многие ухитряются в течение одного года несколько раз развестись и переменить несколько жен!

Разве это не разврат? Не прелюбодеяние?

Прелюбодеяние было строго запрещено еще в Ветхом Завете.

"Не прелюбодействуй", — гласит седьмая заповедь Закона Моисеева (Исх. XX, 14; Втор. V, 18), и нарушение ее кара­лось смертной казнью через побиение камнями (Втор. XXII, 22-24). Точно такому же суровому наказанию подвергались уличен­ные в блудодеянии разных видов (Втор. XXII, 21, 24-25; Исх. XXII, 19; Лев. XX, 10-18).

Так же строго относилась и Православная Церковь к гре­хам против седьмой заповеди, карая за эти грехи отлучением от Святого Причастия и от общения с верующими. По прави­лу Василия Великого прелюбодеи, то есть совершившие грех в замужестве, отлучаются от общения на 15 лет (см. Василий Великий, пр. 58). Эпитимия эта сокращается до семи лет, если виновные со слезами покаются в своем преступлении (VI Всел. Собор, пр. 87; Василий Великий, пр. 77).

Несколько снисходительнее карается грех блудодеяния, то есть нарушение целомудрия, не связанное с нарушением супружеской верности. Но все же и здесь эпитимия отлучения продолжается девять лет и по 4-му правилу святителя Григо­рия Нисского проводится следующим образом:

"Осквернившиеся блудодеянием на три лета да будут со­всем удалены от церковныя молитвы, три лета да участвуют в едином слушании писаний, в иныя три лета да молятся с припадающими в покаянии, и потом да причащаются Святых Таин".

 

В некоторых случаях эпитимия эта сокращается до четы­рех лет (Василий Великий, пр. 22), причем даже отроковица, вышедшая замуж без согласия отца, признается блудницею и отлучается от Святого Причащения на три года (Василий Ве­ликий, пр. 38).

Если бы в настоящее время применять эти правила со всею строгостью, то, вероятно, мало бы оказалось людей, не отлученных от церковного общения.

Последний Поместный Собор Русской Церкви 1917-1918 годов за прелюбодейную, зазорную жизнь определил лишение прав избрания на церковно-приходские должности, то есть на должности церковных старост, членов приходских сове­тов и т. п.

Отеческое наставление хранить себя от блуда и прелюбо­деяния находим мы в первом послании апостола Павла к Ко­ринфянам:

Я писал вам в послании, — говорит он, — не сообщаться с блудниками... Не сообщаться с тем, кто, называясь бра­том, остается блудником... с таким даже и не есть вместе... Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники... Царства Божия не наследуют... Тело же не для блуда, но для Господа, и Гос­подь для тела... Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак отниму ли члены у Христа, чтобы сде­лать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? ибо сказано: два будут одна плоть. А соединяющийся с Госпо­дом есть один дух с Господом. Бегайте блуда; всякий грех, ка­кой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прослав­ляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божий (1 Кор. V, 9, 11, VI, 9-10; 13, 15-20).

Самые мысли блудные, нечистые вожделения, мечты и кар­тины развратного воображения запрещены законом Христовым. "Что пользы хранить наружную чистоту, — пишет святой Ма-карий, — если сердце полно нечистых вожделений".

Охраняя верующих от соблазна, Православная Церковь запрещает даже изящные женские прически и 96-м правилом VI Вселенского Собора постановляет:

"Власы на главе, ко вреду зрящих, искусственными пле­тениями располагающих и убирающих, и таким образом неутвержденные души прельщающих, отечески врачуем при­личною епитимиею, руководствуя их аки детей, и научая це­ломудренно жити... Аще же кто вопреки сему правилу по­ступит: да будет отлучен..."

Говоря о тех же соблазнах нарядной и щегольской одеж­ды, вызывающей нецеломудренные мысли, великий пропо­ведник древней Церкви святитель Иоанн Златоуст резко об­личает нарядных барынь, являвшихся и в его время в храм не столько для молитвы, сколько для соблазна мужчин: "Твои вздохи и слезы, — говорит он в одном из своих поуче­ний, — только смешны, ибо ясно, что они исходят из той же души, которая так много думала и заботилась о мишурных побрякушках. Ты вызываешь только язвительный смех и презрительные взгляды..."

Святые подвижники благочестия всеми силами и чрезвы­чайной строгостью хранили телесную чистоту, не останавли­ваясь перед самыми героическими мерами. Мы уже знали ту жестокую борьбу, которую выдержали, защищая свое цело­мудрие, Иосиф, Патриарх Ветхого Завета, пр. Мартиниан, Моисей Мурин, Иоанн Многострадальный, Бенедикт Нурсийский, бросавшийся в колючий терновник всякий раз, как его охватывало страстное возбуждение, и многие другие.

Вот еще один поразительный факт этого рода, записан­ный в Прологе.

Во время одного из гонений на христиан взят был на му­чение один юноша глубокой веры и чистой, прекрасной жиз­ни. Прежде чем подвергнуть его пыткам, язычники захотели его осквернить и с этой целью в роскошном благоухающем саду поставили богато убранное ложе, к которому и привяза­ли мученика. В сад впустили блудницу, чтобы она своими ласками разожгла сладострастие юноши и соблазнила его на грех. Бедный юноша оказался в полной власти нечистой женщины: он не мог ни оттолкнуть ее от себя, поскольку руки его были связаны, ни уйти от нее. Но когда он почув­ствовал, что в нем возбуждается страсть и, что соблазн по­беждает, он откусил зубами язык свой и с кровью выплюнул его в лицо блудницы... И в ужасе та удалилась.

Так ревниво, не щадя себя, оберегали свою чистоту свя­тые подвижники.

Где теперь эти герои целомудрия? Какую жалкую проти­воположность им представляет современная молодежь, да и все наше общество, распущенное, разнузданное, развращен­ное! На грехи тела смотрят более чем снисходительно. Установилось дикое мнение, что для молодого человека воздержа­ние вредно, что ему необходимо "перебеситься", проще говоря, растратить в блуде свои духовные и физические силы и жар молодой любви и чистоту юности утопить в грязи разврата.

Грехи этого рода не скрывают со стыдом, как позорное пятно, но их выставляют напоказ, ими хвастаются, ими ще­голяют. Если их нет, их выдумывают, о них рассказывают вымышленные истории в кругу веселых собутыльников. Удаль и успех в волокитстве считаются чуть ли не герой­ством, и так называемым львам, светским фатам, специали­зировавшимся в разврате, многие искренне завидуют.

Дух блуда царит в современной жизни как полновласт­ный властелин.

Конечно, в значительной степени в этом сумбуре нрав­ственно-извращенных понятий общества повинна наша зло­счастная литература, особенно последнего периода. Все эти Арцыбашевы, Вербицкие и т. п. делали поистине грязное, гнусное дело, развращая воображение читателей своими пор­нографическими произведениями и убивая последние остат­ки стыда в обществе. Но и их литературные деды, родона­чальники современной поэзии и беллетристики, немало по­трудились над тем, чтобы блудную похоть облечь в самые красивые формы, поэтической дымкой прикрыть действи­тельное безобразие этого уродливого божка и зловоние раз­врата заглушить ароматом звучной речи и плавных стихов. Какой тонкий яд льется со страниц романов и повестей ко­рифеев нашей словесности, тем более опасный, что он пре­подносится в самой изящной форме увлекательного расска­за, приятно волнующего воображение читателя, или драпи­руется в тогу ученых рассуждений о психологии любви и о женском вопросе. Неудивительно, что молодежь упивается сладкой отравой, которой пропитаны произведения этих пев­цов и романтиков прелюбодеяния.

Бедная молодежь! Сколько непозволительных опытов проделывалось и проделывается на ней то во имя классициз­ма, то во имя реализма, то во имя политики и марксизма, то во имя других модных кумиров!

Немудрено заблудиться в этом лабиринте разных направ­лений и потерять единственно верную дорогу, отмеченную вехами Евангелия. Неудивительно, что, сбитая с толку, она или бросается в порнографию, устраивая кружки "огарков" и т. п., или увлекается тайнами оккультных наук, или, не удовлетворенная ничем, ищет выхода в самоубийстве...

 

Как-то один всеми уважаемый старец с большим духов­ным опытом и широкой исповеднической практикой с боль­шой грустью говорил о быстром распространении тайных по­роков среди молодежи, принимающем уже грозные размеры настоящей эпидемии.

— Гибнет молодежь, гибнет, - - говорил он, понурив се­дую голову, — вырождается!.. И что всего хуже — пастыри не обращают на это внимания: на исповеди не спрашивают о тайных пороках, не растолковывают их вреда, не предосте­регают молодежь... Легко сказать: молодежь гибнет по вине пастырей!

. В этих словах есть известная доля правды, хотя, конеч­но, не одни пастыри виноваты в современной распущеннос­ти. Соблазн грозит отовсюду.

А между тем вряд ли есть другой порок, который до та­кой степени растлевал бы физические и нравственные силы человека и делал его совершенно неспособным к восприятию Духа Божия, как именно блудный разврат.

Почему так вреден этот грех и почему так строго отно­сится к нему Церковь в своем стремлении предохранить чад своих от этого растления?

Во-первых, порок этот растлевает физические силы чело­века и его здоровье. Блудяй, во свое тело согрешает, — го­ворит апостол Павел, то есть прежде всего это грех против собственного тела. Обычные результаты разврата — рас­стройство нервной системы, истощение организма, иногда сухотка спинного мозга. Совершенно неверно мнение, что будто бы абсолютное целомудрие вредно для здоровья. Меди­цина совсем не знает случаев такого вреда, и утверждать по­добную нелепицу могут только шарлатаны. Наоборот, порок блудодеяния никогда не проходит бесследно для здоровья, принося вред иногда непоправимый. Уже самый вид закоре­нелого развратника говорит о том, как дорого приходится расплачиваться за тайные наслаждения.

Прибавим к этому возможность ужасных последствий дурных болезней, опасность которых постоянно грозит раз­вратнику. Какую страшную жатву пожинает этот порок в России, видно из того, что во время последней войны только через один медицинский пункт, расположенный на довольно глухом участке фронта, прошло 32000 солдат, зараженных дурною болезнью. Ужасные цифры! Сколько таких больных должно быть во всей России! Даже в так называемых поря­дочных домах среди почтенных отцов и матерей семейств не-

редко можно, по отзывам врачей, встретить эту болезнь. Не начало ли это полного вырождения народа?.. Так, говорят, в Африке есть белые муравьи, которые целиком выедают серд­цевину деревьев... И стоит такое трухлявое дерево, пустое внутри, обманывая до поры до времени взгляд своим вне­шним видом. Но достаточно легкой грозы, чтобы оно рассы­палось в порошок.,

Отчего сейчас мужчины так слабы духом и почти нет сре­ди них настоящих мужчин, людей сильной воли и высокого духа? Думается, что одна из главных причин, если не счи­тать потерю религии, состоит именно в том, что современные мужчины так легко отдаются блуду и почти нет среди них людей, сохранивших целомудрие.

Чувствительность человека от разврата притупляется. Впечатления уже не воспринимаются с обычной живостью и силой, и радости жизни не доставляют прежнего удоволь­ствия. Жизнерадостное настроение тускнеет, все мировоззре­ние принимает тон мрачный и унылый. Приступы уныния, особенно после падений у молодых людей, у которых еще не заглохла совесть, бывают иногда настолько сильны, что до­водят до самоубийства, как это описывается в одном из рас­сказов А. Чехова.

Понижается, далее, весь идеал жизни. Мечты об общем счастье, о самоотверженной деятельности на пользу ближ­них, о подвигах служения, о будущем человечества, полном любви и радости, — все эти святые грезы, которыми вдох­новляется юное сердце, которые манят его, как путеводный огонек, и сохраняют от пошлости жизни, которые создали в жизни все, что в ней есть прекрасного и высокого, - - весь этот идеализм молодости меркнет и гаснет. Вместо этого со­знание все более и более наполняется картинами сладострас­тия, грязными, жгучими и соблазнительными. Сила и ядо­витый чад этих образов, чарующих и позорных, таковы, что вытесняют из души все возвышенные мысли и желания, ко­торые увлекали раньше. Нередко бывает, что человек не в состоянии думать более ни о чем другом: им всецело владеет демон страсти. На каждую женщину он не может смотреть иначе, как на самку. Мысли одна другой грязнее ползут в его отуманенном мозгу, а в сердце одно желание — удовлет­ворить свою похоть. Это уже состояние животного или, вер­нее, хуже животного, потому что животные не доходят до того разврата, до которого доходит человек.

В этом состоянии человек уже совершенно не может вос­принять веяние благодати и теряет всякую чувствительность к воздействию Духа Божия. У него нет более отзывчивости к добру, к которому Господь влечет человека тайным призывом его совести: он не слышит этого внутреннего голоса, он нрав­ственно тупеет. Это смерть духовная — состояние более опас­ное, чем состояние злобы, ибо в злобе духовные силы не уничтожаются, но лишь направлены в дурную сторону, здесь же они не только слабеют, но могут исчезнуть окончательно. Вот почему Господь карает, обыкновенно, гневом Своим по­добных людей, уже неспособных к возрождению. Не имать дух Мой пребывает в человецех сих вовек, зане суть плоть, -этот суровый приговор был произнесен над людьми пред пото­пом, когда сыны Божий стали входить к дочерям человечес­ким, и они стали рождать им и когда увидел Господь [Бог], что велико развращение человеков на земле (Быт. VI, 4, 5). Грозное наказание последовало за этим приговором: всемирный потоп смыл с лица земли весь человеческий род, отупевший в разврате. Такая же печальная участь постигла позднее города Содом и Гоморру, и тоже за грехи разврата: И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь... и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и [все] произрастания земли (Быт. XIX, 24-25).

Беспощадно истреблены были также народы земли Хана­анской во время завоевания ее евреями. За грехи разврата от­вержены они были Богом и погибли, а земля отнята от них и отдана Израилю. Говоря Моисею о мерзостях блуда, которы­ми осквернен был Ханаан, Господь требует от Своего народа: Не оскверняйте себя ничем этим, ибо всем этим осквернили себя народы, которых Я прогоняю от вас: и осквернилась земля, и Я воззрел на беззаконие ее, и свергнула с себя земля живущих на ней. А вы соблюдайте постановления Мои и зако­ны Мои и не делайте всех этих мерзостей, ни туземец, ни пришлец, живущий между вами, ибо все эти мерзости делали люди сей земли, что пред вами, и осквернилась земля; чтобы и вас не свергнула с себя земля, когда вы станете осквернять ее, как она свергнула народы, бывшие прежде вас; ибо если кто будет делать все эти мерзости, то души делающих это ис­треблены будут из народа своего. Итак соблюдайте повеления Мои, чтобы не поступать по гнусным обычаям, по которым поступали прежде вас, и чтобы не оскверняться ими. Я Гос­подь, Бог ваш (Лев. XVIII, 24-30).

 

 

Чрезвычайно тяжелыми последствиями сказывается так­же потеря целомудрия на семейной жизни и на семейных от­ношениях людей, проведших бурную, нечистую юность. Сколько зла приносит так называемый флирт — обычное среди молодежи любострастное ухаживание друг за другом, вся эта вольность взаимных отношений, разжигающие и ни к чему не обязывающие поцелуи, кокетливая игра на чув­ствах, иногда очень опасная и воспламеняющая. Чистое зо­лото искренней любви разменивается здесь на грязные пята­ки волокитства, и это очень грустно.

Любовь честная, хорошая любовь юных сердец — это драгоценный дар Творца, данный человеку как великое счас­тье и радость жизни, и к этому дару надо относиться береж­но. А между тем часто люди теряют этот дар по небрежности или легкомысленному обращению с ним. Грубеет постепенно сердце в нездоровых возбуждениях флирта, и уж не можете вы любить искренно, беззаветно и чисто. Наступает между тем момент, когда на жизненном пути вам встречается хоро­ший человек, о котором вы давно мечтали, которому хоте­лось бы отдать все ваше сердце, человек, способный соста­вить счастье всей вашей жизни, вполне достойный вашей любви... и с ужасом замечаете вы, что уже не можете лю­бить, что любить вам нечем: сердце износилось, истрепалось, сердце неспособно к глубокому, прочному чувству. И как больно, оглянувшись назад, на свое прошлое, видеть, что чи­стое, яркое, большое счастье любви променено на грязь со­мнительных наслаждений. И помочь горю почти уже нельзя.

Итак, берегите сердце! Берегите юную любовь!

Она нежна, как благоухающий лепесток лилии, который так легко запачкать и замять грубыми руками!..

От распутной молодости родителей, быть может, еще бо­лее страдают дети. Физически это сказывается в них ненор-мальностями организма и разными болезнями, психологи­чески — дурной наследственностью.

Пороки родителей легко передаются по наследству детям, и часто в детях Господь посылает наказание родителям за их нечистое прошлое, которое является несомненным преступ­лением прежде всего перед потомством. Можно без колеба­ний сказать, что самая главная обязанность родителей по от­ношению к детям — это целомудрие до брака.

 

 

Как бороться с блудной страстью и искушениями против седьмой заповеди?

В значительной степени здесь придется повторить то, что было сказано раньше о борьбе с искушениями вообще.

1.       Прежде всего берегите себя от соблазна. Грех заразите­
лен, и не следует подвергать себя опасности заразы. Избегай­
те распущенного общества, где вы можете увлечься дурным
примером; не слушайте циничных анекдотов, которыми так
любит щеголять молодежь; смело остановите разошедшегося
рассказчика, призвав его к приличию, или без церемоний ос­
тавьте компанию, где начнут рассказывать подобные вещи, а
лучше всего, не ходить туда,  где вы можете их услышать;
никогда не ведите вольных разговоров и не позволяйте себе
двусмысленных намеков; со строгим выбором относитесь к
своему чтению: не читайте без разбора все, что попадет вам
под руку, и избегайте не только бесстыдно-порнографичес­
ких рассказов и повестей, но также и тех романов, которые
дразнят и распаляют воображение картинами нечистой стра­
сти; точно также будьте осторожны в выборе пьес, когда по­
сещаете театр.

Хорошо вести суровую,  воздержную жизнь: простой,
умеренный стол; ничего жирного, пряного, возбуждающего;
чистая вода вместо вина, чая и кофе; грубое белье, простая,
скромная одежда; жесткая постель; умеренный сон и раннее
вставание; купание или омовение холодной водой; регулярные
прогулки на открытом воздухе и физический труд — вся эта
элементарная гигиена жизни помогает бороться с половыми
возбуждениями и значительно смягчает их остроту и силу.

Старайтесь всегда чем-нибудь занять свой ум. "Празд­
ный ум — кузница диавола", — говорит американская по­
словица. Когда ум ничем не занят, мысли блуждают неволь­
но и скорее всего останавливаются на чем-нибудь дурном и
соблазнительном. Борьбу с соблазнами лучше всего вести по­
ложительными способами, предлагая рассудку для работы и
упражнений  здоровую пищу  полезного чтения,  хороших
мыслей и возвышенных образов.

Ни в коем случае не играйте с искушениями. Танцы,
игры с поцелуями, гулянья в общественных садах и на буль­варах, в особенности же свидания, флирт и кокетство — все это опасная игра. Легко можно поскользнуться и упасть! У молодежи, особенно у молодых девушек, иногда бывает ка­
кое-то беспокойное стремление заглянуть за тот рубеж, за

которым скрывается грех. Любопытство и какое-то тайное чувство влечет к краю пропасти. "Что за беда! — шепчет лу­кавый голос. — Можешь дойти до края и заглянуть туда! Это еще не грех... Только не падай!" Есть что-то опьяняющее в сознании, что скользишь по краю бездны. Но никогда это­го не делайте. Вы можете не рассчитать своих сил. Один мо­мент — закружилась голова, осыпался край пропасти... И вот вы во власти греха! Не шутите с огнем, особенно в поро­ховом погребе: может быть взрыв.

В борьбе не допускайте никаких компромиссов, ника­ких уступок. Будьте строги к своим желаниям и безжалост­ны к себе.

Если, при всей осторожности, вы все-таки встретились
с соблазном, начинайте борьбу с мысли, ибо здесь появляет­ся зародыш греха. Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, — говорит Господь, — уже прелюбодейство­вал с нею в сердце своем (Мф. V, 28). Поэтому избегайте
даже мысли о блуде. Блаженный Августин, говоря о грехе блуда, намечает здесь четыре последовательных момента в развитии искушения: сначала взгляд, потом образ или нечи­стая мысль, дальше очарование, покоряющее волю, и, нако­
нец, падение. Легче всего остановить искушение в первой стадии, когда взгляд на женщину или образ ее еще не соеди­нился с блудною мыслью. Когда же человек не сумел вовре­мя прогнать эту мысль, позволил себе лелеять ее в своем во­
ображении, тогда он скоро доходит до очарования,  после чего падение почти уже неизбежно. Но и в конечных стади­ях, не приходя в отчаяние, следует продолжать борьбу с напря­жением всех сил, держась правила—победить или умереть.

Если вы чувствуете, что силы вам изменяют, и грех го­тов победить, остается еще великое средство: молитва.

Там, где не хватает человеческих сил, есть надежда на помощь Божию. Господь силен спасти и на краю бездны. Особенно в те минуты, когда охватит страстное возбуждение и дурные мысли полезут в голову, необходимо прибегать к молитве. Удобнее всего в таких случах краткая, но настой­чиво повторяемая молитва: "Господи, помилуй!" Покойный старец о. Макарий Свияжский советовал в такие минуты по­тихоньку прохаживаться с короткой молитвой Иисусовой на устах. Другие отцы советуют холодные омовения или лежа­ние на холодном голом полу, пока не пройдет вспышка стра­сти. Но во всяком случае, искренняя молитва, непосред-

ственное обращение к Богу, вопль сокрушенного сердца, как и всегда в борьбе с искушениями, являются и здесь самым надежным средством сопротивления греху, ибо иногда спобо-рает за вас Бог.

Аминь, аминь, глаголю вам, яко без Мене не можете творити ничесоже, — говорит Господь.

 

Глава X ст. 17-31.

 

Учитель благий! что мне делать, чтобы, наследовать жизнь вечную? — с таким животрепещущим вопросом обра­щается богатый юноша к Господу Иисусу Христу.

Не правда ли: это самый важный, может быть, един­ственный вопрос в жизни, который должен быть разрешен во что бы то ни стало для каждого человека? И не чувствуем ли мы вместе с юношей, как сразу настораживается наше внимание, когда со смутным трепетом мы ждем ответа?

Знаешь заповеди, — говорит Господь, --не прелюбодей­ствуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не оби­жай, почитай отца твоего и мать.

Обычный порядок заповедей в ответе Спасителя несколь­ко изменен: во-первых, опущены первые четыре заповеди Закона Моисеева, говорящие об отношении человека к Богу; во-вторых, седьмая заповедь поставлена на первом месте, а пятая — в самом конце. Это объясняется, вероятно, тем, что собеседник Господа был человек, несомненно, религиозный, насколько можно судить по его ответу и по характеру самого вопроса, и, следовательно, не нуждался в напоминании об Исполнении своих религиозных обязанностей по отношению к Богу; напротив, ему следовало напомнить в первую оче­редь те заповеди, против которых чаще всего грешит ветре­ная и увлекающаяся юность, и прежде всего, заповедь о це­ломудрии.

Учитель! — отвечал он. -- Всё это сохранил я от юнос­ти моей.

Он сохранил все заповеди и тем не менее не чувствовал удовлетворения; в душе все еще копошился сосущий червяк сомнения — иначе он не предложил бы своего вопроса. Он был искренен в своих исканиях. Иисус, взглянув на него,-

говорит евангелист, — полюбил его, а Господь не терпел ли­цемерия и притворства. Кроме того, вопрос о вечной жизни не был для него вопросом пустого любопытства, годным лишь на то, чтобы служить предметом отвлеченных рассуж­дений и словесных препирательств. Он не искушал Господа, как фарисеи. Он действительно искал вечной жизни, ибо строго исполнял заповеди и всей душой чувствовал необхо­димость разрешения мучащих его тяжелых сомнений.

В нем не было уверенности в правильности пройденного пути; чего-то не хватало, а между тем, он исполнил все запо­веди, которые предписывал Закон. Чего же больше? Что еще надо?

С тревогой и надеждой он ждал ответа и разъяснения му­чительного недоумения. Надежда его не обманула.

Одного тебе недостает, — услышал он голос Того, Кто знал сокровенные мысли человека и Кому открыты были со­веты сердечные, — пойди, всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною, взяв крест.

Господь сразу определил то, что лежало тяжелым гнетом в глубине души юноши как препятствие к дальнейшему со­вершенству и вечной жизни и что было неясной даже для него самого причиной тоски и неудовлетворенности.

Бедный юноша страдал привязанностью к богатству! Быть может, он и сам не сознавал всей силы этой привязан­ности до настоящего момента, но, несомненно, она-то и была главной язвой его души. Она отвлекала его от самоотвержен­ного и цельного служения Богу и раздваивала его любовь между Богом и маммоной. Вся его праведность была, в кон­це концов, не выше фарисейской праведности чисто внешне­го благочестия, и когда перед ним в упор встал вопрос, что выбрать: служение Богу и вечную жизнь иди богатство, -он, смутившись... отошел с печалью, потому что у него было большое имение.

Он выбрал маммону.

Так трудно человеку, владеющему богатством, сохранить свое сердце от яда пристрастия к этому кумиру и отказаться от привычной роскоши и комфорта! Нужно много решимос­ти и искреннего порыва, чтобы променять все это на бедную жизнь, полную лишений, хотя бы вдали как награда за под­виг добровольной нищеты и сиял свет вечного блаженства.

Господь сейчас же отмечает эту слабость человеческого сердца.

338

Как трудно, — говорит Он, — имеющим богатство вой­ти в Царствие Божие! И так как факт владения богатством сам по себе греха не составляет, то Он прибавляет в поясне­ние: дети! как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие! Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие.

Таким образом, Господь осуждает любовь и привязан­ность к богатству, осуждает тех, кто отдает сердце свое золо­тому кумиру и надеется на богатство более, чем на Бога.

Некоторые предполагают на основании данного евангель­ского эпизода, что Господь от каждого Своего последователя требует обязательного отказа от богатства, которое составля­ет непреодолимую преграду для вступления в Царство Бо­жие. "Верблюд, — говорят, — никогда не может пройти сквозь игольные уши, следовательно, и Царствие Божие для богатого закрыто безусловно".

Мнение, конечно, неправильное, ибо хотя Господь и гово­рит о трудности спасения для богатых, но тут же прибавля­ет, что невозможное для естественных сил человека возмож­но для Бога, то есть с помощью Божиею. И мы знаем, дей­ствительно, много богатых людей, например ветхозаветных патриархов, которые по всей справедливости оказались дос­тойными Царства Божия.

Другие придают словам Господа смысл социального пра­вила и утверждают, что, по мысли Спасителя, совсем-де не должно быть ни богатства, ни частной собственности и что все имущество христиан должно находиться в общем владе­нии, подобно тому, как это было в первоначальной общине христиан, когда никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян. IV, 32).

Правда, конечно, то, что вопросы материального благопо­лучия являются чуть ли не самым главным препятствием на пути ко спасению; правда, что большинство святых подвиж­ников, достигших небесной славы, совершенно не связывали себя никаким имуществом, ни "куплями житейскими", но тем не менее говорить, что христианство запрещает самый принцип частной собственности, нет никаких оснований.

В Ветхом Завете, открывая волю Свою на Синае, Господь дал совершенно определенную заповедь: не кради (Исх. XX, 15). Законодатель Нового Завета Иисус Христос эту заповедь снова подтверждает как раз в настоящем отрывке Евангелия, когда, обращаясь к юноше, говорит: Знаешь заповеди: ... не кради.

339

Раз Господь запрещает воровство, то ясно, что Он разре­шает право частной собственности, потому что там, где нет личной собственности, где никто не имеет ничего своего, там не может быть и речи о воровстве, то есть присвоении чужо­го, ибо в этом случае, если я беру у вас рубашку, которую вы носите, или горшок, в котором вы варите щи, то я не во­рую вашу вещь, так как вашего ничего нет, а беру только предмет общественного пользования, на который я имею та­кое же право, как и вы.

Кроме того, в жизни Господа и Его учеников мы постоянно встречаем предметы личного владения: одежду, деньги и т.п.

Но признавая частную собственность и даже право на бо­гатство, Господь требует совершенно другого употребления имущества, чем то, которое является вполне естественным в наших глазах, и на цели владения смотрит совершенно ина­че, чем мы.

Обычно мы считаем, что наше имущество дано исключи­тельно нам, только для нашего личного эгоистического пользования. В учении Господа мы нигде не находим такой точки зрения. О таком праве исключительного пользования Господь нигде ничего не говорит. Наоборот, в Его речах то и дело встречаются заветы противоположного характера: Про­давайте имения ваши и давайте милостыню (Лк. XII, 33); Подавайте... милостыню из того, что у вас есть (Лк. XI, 41); Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся (Мф. V, 42) и т.д. Такое же повеление про­дать имение и раздать нищим Господь дает и богатому юно­ше. Создается впечатление, что, допуская владение личным имуществом, Господь требует, однако, чтобы этим имуще­ством мы пользовались не столько для себя, сколько для благотворительности нашим нуждающимся ближним. И это действительно так. Некоторые притчи Спасителя, как, на­пример, притчи о талантах, о неправедном домоправителе, о безумном богаче, о богаче и Лазаре, дают право думать, что Господь смотрит на богатых собственников просто как на распорядителей или приказчиков временно вверенного им имущества, о распоряжении которым они должны будут дать отчет Богу. Если это имущество употреблено только на личные нужды и удовольствия, то им не избежать печальной участи того богача, о котором говорится в притче о бедном Лазаре.

340

Но какой же в этом смысл? — спросите вы. Давать чело­веку богатство и требовать, чтобы он тратил его не на себя, а на других? Не проще ли было наградить имуществом непос­редственно тех, кто в нем нуждается? Почему это надо де­лать через приказчиков, которые, может быть; эту свою за­дачу даже и выполнить не пожелают?

Во всем этом есть глубокий смысл.

Духовная основа жизни есть любовь... Все заповеди зак­лючаются в сем слове: люби ближнего твоего, как самого себя, — говорит апостол Павел (Рим. XIII, 9). В исполнении заповеди любви к ближнему состоит высшая обязанность че­ловека по отношению к человеку. Если я не имею любви, -то я ничто (1 Кор. XIII, 2). Но любовь в высшем своем рас­цвете не дается как природный дар, и, хотя зародыши люб­ви есть в каждом сердце, развитие их зависит от характера той жизни, какую ведет человек. Любовь можно развить, но ее также можно и погасить совершенно. Дела милосердия, благотворительность, забота о других — вот лучшие средства воспитания любви. Для этой-то цели Господь и дает челове­ку имущество.

Все таланты, все блага жизни, духовные и материальные, даются для целей взаимного служения, которое представляет единственный путь к развитию любви. Для этой цели мы и должны ими пользоваться. Это — великое воспитательное средство в руках Божиих. Мы черствы по своей греховной природе. Раздаяние милостыни, оказание помощи и взаим­ных услуг, одним словом, вся практическая деятельность любви смягчает сердце, делает для человека более понятным и близким чужое горе, рождает благодарность в сердцах тех, кто получает благодеяния, и развивает любовь в тех, кто его оказывает; в последних, быть может, даже более, чем в по­лучающих. Если же мы задерживаем данные нам Богом средства только для себя, то этим развиваем, наоборот, эго­изм и своекорыстие, то есть нечто совершенно противопо­ложное намерениям Божиим. Вообще говоря, средство в ду­ховной жизни может быть обращено или в сторону добра, для Бога, или в сторону зла, для диавола, и каждый случай, где на пробу ставятся нравственные устои человека, может его или духовно укрепить, поднять выше, или, наоборот, ос­лабить, понизить нравственно.

Богатство, употребленное на служение ближним, — сред­ство нравственного подъема и укрепления. В этом смысле

341

принцип собственности может быть назван священным, ибо тогда он служит высшим предначертаниям Божиим.

Богатство, потраченное исключительно на себя и на свои удовольствия, — орудие греха и нравственного падения, ибо тогда его употребление противоречит воле Божией и разви­вает лишь себялюбие.

С другой стороны, и отношение к чужому богатству тех, кто его не имеет, может быть двояким: оно может быть пра­вильным, нравственным, соответствующим Божественной воле, или же, наоборот, может быть ложным, безнравствен­ным, идущим вразрез с заповедями Божиими.

Когда люди, не имеющие богатства, но пользующиеся им из чужих рук, питают к своим благотворителям чувство бла­годарности, которое есть не что иное, как известная форма любви, тогда этим отношением увеличивается сумма любви в мировой жизни, протягиваются новые, духовно скрепляю­щие связи в массе общества и выполняются Божественные законы, которыми держится жизнь. Такое отношение пра­вильно с христианской точки зрения.

Но могут быть и другие формы отношений к чужому имуществу: зависть, дерзкая требовательность, насильствен­ное присвоение и т.п. — отношения, которые вносят разлад, вражду, неурядицу и которые находятся в решительном про­тиворечии с заповедями Творца и с законами жизненной гармонии. Такие отношения неправильны и безнравственны, ибо они разлагают общество.

Самую обычную форму таких отношений представляет воровство. Заповедь не кради — дана в Ветхом Завете через Моисея и составляет восьмую заповедь Синайского Законода­тельства.

Она подтверждена также Господом, как мы видели выше (Мк. X, 19). В Ветхом Завете она соблюдалась очень строго, как и все вообще заповеди Моисеева Закона, и наказания за воровство были довольно суровы. В книге Исход установле­ны такие карательные нормы: Если кто украдет вола или овцу и заколет или продаст, то пять волов заплатит за вола и четыре овцы за овцу. Если кто застанет вора подка­пывающего и ударит его, так что он умрет, то кровь не вме­нится ему; но если взошло над ним солнце, то вменится ему кровь. Укравший должен заплатить; а если нечем, то пусть продадут его для уплаты за украденное им (Исх. XXII, 1-3). Закон, как видим, грозил за кражу не только штрафом, но и

342

рабством, если вор не мог уплатить штрафа, и даже позволял его убить, если пойман был на краже в ночное время. В экст­ренных случаях преступление это каралось смертной казнью.

Когда при взятии Иерихона, Ахан, сын Зары, из колена Иудина, украл из военной добычи Израиля, преданной за­клятию, прекрасную Сеннаарскую одежду, двести сиклей се­ребра и слиток золота весом в пятьдесят сиклей, то Иисус Навин и все Израильтяне с ним взяли Ахана, сына Зарина, и серебро, и одежду, и слиток золота, и сыновей его и доче­рей его, и волов его и ослов его, и овец его и шатер его, и все, что у него было, и вывели их [со всем] на долину Ахор... И побили его все Израильтяне камнями, и сожгли их огнем... И набросали на него большую груду камней, которая уцелела и до сего дня (Нав. VII, 24-26). Так строго каралось иногда воровство в древности.

Православная Церковь за некоторые формы воровства, например, за похищение свечей и елея из храма, отлучает от общения Церковного (Апост. пр. 72).

Люди высокой духовной жизни, христианские подвиж­ники, строго хранили восьмую заповедь и чрезвычайно осто­рожно относились к чужой собственности, старательно обе­регая себя даже от случайного присвоения того, что им не принадлежало.

Однажды авва Агафон и его ученик нашли на дороге бро­шенный кем-то пучок гороху.

Авва! Благослови поднять... — сказал ученик.

Ведь не ты это положил! — отвечал старец. — Как же
ты хочешь взять то, что тебе не принадлежит?

И они прошли мимо.

Когда преподобному Исааку случалось проходить полем и ему хотелось сорвать колос, он сначала просил позволения у владельца поля и, если не находил его поблизости, то никог­да не решался сделать это самовольно.

Однажды святой Зенон в жаркий, удушливый день, то­мясь жаждой, сорвал и съел огурец с чужого огорода. Но за­тем почувствовал такие сильные угрызения совести, что в наказание заставил себя три дня стоять неподвижно под па­лящими лучами южного солнца. К концу третьего дня свя­той старец изнемог совершенно и уже не мог продолжать свой покаянный подвиг. Тогда он сошел с места, сделав са­мому себе нравоучение: "Зенон не может вынести не только геенского огня, но даже солнечного тепла... Итак, Зенон не должен брать ничего чужого!.."

343

В жизнеописании преподобного Иоанна Персянина рас­сказывается такой случай.

Он задолжал одному брату небольшую сумму денег и, так как не мог уплатить долг, то очень скорбел и молился Богу о помощи. Однажды, проходя пустыней, он заметил на песке золотую монету. Сначала он хотел поднять ее, потом удер­жался и прошел мимо. Трижды по разным поводам ему при­шлось проходить тем местом, где в желтом песке, блестя на солнце, лежала монета и как будто дразнила его. Каждый раз его охватывало искушение воспользоваться находкой, и каждый раз он подавлял в себе это желание. Наконец, он рассказал обо всем своему духовному отцу, престарелому авве Иакову. Тот приказал объявить о находке по соседним мона­стырям и кельям, и только долгое время спустя, когда никто не заявил о пропаже, авва позволил преподобному Иоанну взять монету и уплатить долг, убедившись, что находка эта — дело благости Божией, откликнувшейся на молитву препо­добного.

Не только прямого воровства, но и всякого обмана, свя­занного с материальным ущербом для других, старательно избегали люди праведной жизни.

Когда святой Епифаний Кипрский был еще отроком, его послали однажды на рынок продавать осла. Среди шумной толпы покупателей, окружившей его, оказался один старый еврей. Он тихонько отвел мальчика в сторону.

Послушай, — сказал он ему, — мы веруем с тобой в
одного Бога... Скажи по правде: нет ли порока в твоем осле?
Стоит ли он того, что ты просишь?

Нет, - - правдиво отвечал Епифаний, - - у него ноги никуда не годятся... Посмотри сам!

Он показал ему испорченную ногу животного.

- Покупать не советую! — прибавил он.

То же самое говорил он и другим покупателям.

Так добросовестны и безукоризненно честны были эти святые люди.

Да и не только святые. Среди самых обыкновенных граждан западно-европейского общества честность и добросо­вестность в договорах и сделках разного рода считаются обя­зательными для каждого порядочного человека, уважающего самого себя. В некоторых странах честность жителей удиви­тельна и необыкновенна для наших нравов.

Один русский путешественник, проезжая по Финляндии, потерял на дороге свои карманные золотые часы. Погоревав

344

немного о пропаже, он уже хотел махнуть рукой и ехать дальше, предполагая, что горю помочь невозможно и что никто часы ему не возвратит, если они и будут найдены. К счастью, о потере узнали его спутники.

—       Напрасно вы так думаете, — сказали они ему в ответ
на его безнадежные, разочарованные сетования, — заявите о
пропаже в ближайший приход.

Он так и сделал: заявил пастору ближайшей церкви о по­терянных часах.

—       Подождите здесь до воскресенья, — сказал ему любез­
но пастор, — если кто-нибудь из нашего прихода поднял
ваши часы, вы их получите.

Путешественник остался.

В воскресенье за богослужением во время обычного в лю­теранской церкви объявления о новостях приходской жизни пастор сообщил собравшемуся народу о потере часов и про­сил их вернуть по принадлежности.

Часы были возвращены немедленно.

В той же Финляндии этот путешественник был чрезвы­чайно удивлен, когда, сдав на станции ручной багаж желез­нодорожному носильщику, он не получил от него никакой квитанции.

Как же я получу назад свои вещи? — спросил он.

Очень просто: зайдете в багажный вагон и возьмете.

- У вас такие порядки?
-Да.

Ну а если кто другой возьмет мои вещи?

Будьте спокойны... Этого здесь не бывает.

- Как странно... но ведь это все-таки возможно? Послу­
шайте, а если я пойду и возьму вместо своего чужой чемодан?

—       Чужой? Да на что же он вам?

- Ну... ну, если он мне больше понравится?

—       То есть украдете? -- прервал носильщик резко. — Ну,
на это есть суд!

И он повернулся с негодованием, давая понять, что поря­дочным людям и говорить об этом неприлично.

Во многих местах хозяева, уходя, не запирают дверей своих домов. До такой степени редко здесь воровство!

Какую грустную противоположность этой честности мы наблюдаем у себя в России!

Как-то во время одной из экскурсий наших учителей за границу небольшая группа русских педагогов вошла в народную английскую школу в Лондоне. Их приняли очень любез­но, провели по всем классам, все показали, все объяснили. Некоторые из них посетили урок географии. Один из учите­лей заинтересовался тем, что преподается английским детям о России. Он взял с парты учебник географии, перелистал, нашел раздел о Русском государстве и стал читать. И что же он прочитал?! После прекрасного и точного географического и этнографического описания страны в учебнике стояла не­большая заметка о национальном характере русских, заста--вившая его покраснеть от стыда до корней волос: "Отличи­тельная особенность русских — это бесчестность".

Такова характеристика русского народа, которую заучи­вают английские школьники.

Но как бы то ни было, можно краснеть от подобной ха­рактеристики, которую дают нам иностранцы, но нельзя не сознаться, что она недалека от правды.

На лондонской бирже существует так называемая черная доска, на которую заносятся фамилии недобросовестных фирм и коммерсантов, с которыми нельзя иметь дело. Пре­обладают русские фамилии.

Чего стоят одни русские пословицы, выражающие взгляд народа на честность, особенно в торговых делах: "Не обма­нешь — не продашь", "От трудов праведных не наживешь палат каменных", "Пусти душу в ад — вот и будешь богат". И что всего хуже, в этих пословицах не ирония видна, не насмешка, а совершенно спокойное, можно сказать, идейное оправдание плутовства.

В порядочном обществе как-то даже неловко доказывать, что не следует красть, а между тем, чрезвычайно многие из нас, особенно за последнее время, развратились до такой сте­пени, что серьезно нуждаются в таких доказательствах. Многие смотрят на чужую собственность с точки зрения того жулика, который на вопрос о профессии отвечал:

— Я — лекарь... Да, лекарь: лечу общественные недуги и занимаюсь более справедливым распределением ценностей по карманам!..

Легкомысленное, выражаясь мягко, отношение к присво­ению чужого у нас необычайно велико, велико до преступно­сти и грозит стать повальною болезнью. По-видимому, боль­шинство держится здесь правила: "Воруй, да не попадайся", "Не пойман - - не вор". Внутренних же устоев честности в народе очень мало.

 

Между тем, не говоря уже о том, что воровство является нарушением заповеди Божией, простые практические наблю­дения говорят против него. Краденое редко идет впрок, и что легко нажито, легко и проживается. Как говорит святи­тель Тихон Задонский: "Нажитое неправдой протекает, как вода сквозь пальцы... Пытаться увеличить свое благосостоя­ние на .чужой счет — значит черпать воду решетом".

Несколько лет тому назад на Волге около Богородского разбило бурей баржу с ватой. Сбежались крестьяне окрест­ных деревень и растащили с разбитой баржи всю вату. Так как вата была подмочена, то ее разложили на крышах домов для просушки: но сырая вата, как известно, обладает способ­ностью самовозгорания, и, разложенная по крышам, она бы­стро воспламенилась. Начался пожар, от которого сгорело сорок пять дворов. Тогда только крестьяне поняли свой грех и в страхе побросали свою добычу в Волгу, к сожалению, слишком поздно!

Автор жизнеописания святителя Василия Нового, Григо­рий, рассказывает о себе такой случай.

Однажды, остановившись во время путешествия в гости­нице, он нашел здесь пояс, забытый проезжими купцами, и взял его себе. Напрасно вернувшиеся с дороги купцы искали пояс всюду в гостинице. Григорий утаил свою находку. И что же?.. Вскоре после этого он потерял собственный пояс, вышитый золотом да еще с деньгами, зашитыми в нем. Ког­да, вразумленный этим происшествием, он скорбел и каялся, явился ему во сне святой Василий с разбитым горшком и, указывая на него, сказал: "Если кто украдет даже это, то по­теряет здесь вчетверо... А если нет у него имения, то вчетве­ро увеличатся его мучения в будущем".

Бесчестность особенно пагубно сказывается в обществен­ной деятельности и в государственной жизни, рождая взаим­ное недоверие и подозрительность, разлагающие общество. Воровство здесь принимает едва ли не худшую форму — каз­нокрадства, составляющего, по-видимому, широко распрост­раненный грех среди русского служащего класса. Еще при Петре Великом, когда, раздраженный постоянным взяточни­чеством и воровством служилых людей, царь грозил им стро­гим наказанием до смертной казни включительно, один из видных вельмож того времени, Ягужинский, совершенно от­кровенно заметил:

— Ваше Величество, может быть, один хотите царствовать? Ведь мы все воруем: одни — больше, другие — меньше.

А между тем, эта бесчестность в общественном или госу­дарственном деле грозит самыми серьезными последствиями. Это уже своего рода саморазрушение или саморазложение общественного организма. Государство тогда представляет гигантский муравейник, где каждый муравей, стремясь по­живиться, растаскивает государственное достояние в свою норку, на свою потребу. Нетрудно видеть результат такого процесса: общее достояние скоро будет разграблено, государ­ство экономически развалится, и наступит рано или поздно такое время, когда и воровать будет нечего и не у кого. Эко­номическая жизнь упрется в тупик.

Наконец, бесчестность позорит народ, позорит и дискре­дитирует его верования и идеалы в глазах других народов, даже более низких культурно. Народ теряет тогда право на уважение и не может более исполнять свою христианскую миссию обращения и просвещения других племен, на что да­вало бы ему право величие исповедуемой им религии.

Как горько читать, например, такие рассказы:

"Молодой миссионер-монах держит речь перед собранием язычников Тибета. С жаром и горячим одушевлением гово­рит молодой инок о нашем Спасителе, о Его страданиях, ис­купивших грех человека, о Его великой любви к людям, о Его дивном учении, приносящем в жизнь свет и счастье, о вечном блаженстве и т. д. Внимательно и задумчиво слушают проповедника ламы-жрецы, ни одним звуком не прерывая его речи: восточный этикет строг.

Наконец миссионер кончил. Медленно и величаво из кру­га слушателей поднимается старый лама. Он низко, по-восточному, кланяется, скрестивши на груди руки, и начи­нает ответную речь: "Мы с великой любовью выслушали на­шего брата, выслушали его прекрасную речь о Христе-Спаси­теле, учившем любить друг друга и жертвовать собою для других... Да, Христос выше, шире, светлее Будды. Его уче­ние бесконечно лучше и может составить счастье человече­ства. Надо быть глупым слепцом, чтобы этого не видеть и не понять. Рай был бы на земле, если б исполняли Его уче­ние... Но где исполнители? Мы их не видим и не находим, и ваш народ, обладающий столь великой религией, не стал от этого ни лучше, ни счастливее. Мы со своими скромными верованиями были лучше вас. Мы не знали Христа, но были честны, прямодушны, правдивы, целомудренны, трезвы... Мы не знали замков, и можно было положить на дороге кошелек с золотыми монетами в уверенности, что никто его не тронет.

Воровство было не слыхано в нашей земле до тех пор, пока не пришли вы. Вы принесли к нам пьянство, разврат, бесчес­тность. Вместе с вами появились злоба, ненависть, воров­ство. Начались преступления всякого рода. Явилось недове­рие и замки. Нашего честного, доброго народа узнать нельзя. Наша молодежь гибнет от распутства и пьянства. Вы сделали нас несчастными с вашим Христом..."

Так говорил старый лама.

"Я чувствовал себя оплеванным, - - прибавляет миссио-нер — никогда в жизни не переживал я более глубокой скорби, как тогда, внутренне сознавая, что старый жрец прав и что сияющее знамя Христа втоптано в грязь недо­стойною жизнью и пороками того народа, которому оно было вверено".

Да, великое счастье быть христианином, но это великое звание налагает и великие обязанности.

Умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы. призваны, — завещает апостол Павел (Еф. IV, 1).

Вы скажете: да ведь мы не воруем и в бесчестности нас нельзя упрекнуть!..

Так ли? Проверьте свою жизнь: нет ли там фактов мел­кого хищения? Зачитанная книга, не возвращенная сдача просчитавшегося приказчика, вырубленное в лесу дерево, яблоко, сорванное мимоходом в чужом саду, присвоенная на­ходка и т. п. — ведь это тоже воровство. Пусть это кажется нам мелочью, но от этого развивается постепенно привычка небрежного, легкомысленного отношения к чужой собствен­ности, и на почве этой привычки при случае вырастут и крупные грехи. Мелкая пыль, накапливаясь годами, может засорить и остановить весь механизм духовной жизни.

Поэтому будьте строги и внимательны к мелочам. Воров­ство всегда есть воровство — украдете ли вы миллион или не возвратите найденную копейку. А Господь определенно гово­рит: не кради.

 

Глава X ст. 32-45

 

Подходя к Иерусалиму вместе с учениками, Господь сно­ва начинает речь о страданиях, ожидающих Его в городе. Вот уже четвертый раз заговаривает Он об этом с учениками в течение сравнительно небольшого промежутка времени. По дороге к Кесарии Филипповой (VIII, 31), сходя с горы Пре­ображения (IX, 12), проходя по Галилее (IX, 31), приближа­ясь к вечному городу (X, 32-34), Он говорит все об одном — о предстоящих мучениях, позоре и смерти. Задача его месси­анства исполнена, близок последний подвиг, смертный под­виг, который должен увенчать Его великое дело спасения че­ловека, в конце пути тяжелой жизни уже виден крест, Он уже не отрывается мыслью от этого призрака смерти, гроз­ной и неотвратимой. Он весь погружен в думы о надвигаю­щейся развязке. Но не видно в нем слабости, нет желания уклониться от страшной чаши, и добровольно Он идет на­встречу смерти.

А ученики? Робкие, трепещущие от страха, предчувствуя что-то ужасное, они послушно идут за своим Учителем, но они все еще Его не понимают. Зная их малодушие и слабове-рие, Господь предвидит, что, захваченные врасплох грозны­ми событиями казни своего Равви, они могут поколебаться в вере в Него как Мессию. Поэтому Он неоднократно предуп­реждает их, что Ему надлежит пострадать, что в этом имен­но и состоит Его мессианское служение и что этот крест Он берет на себя добровольно... И несмотря на все разъяснения, ученики никак не могут освободиться от предрассудков на­циональной гордости и по-прежнему ожидают видеть своего Учителя -- Мессию — в ореоле земной славы и царского мо­гущества. Мысль о страдающем и опозоренном Мессии для них все еще недоступна. Не успевает Господь окончить речи о грядущих страданиях, как к Нему подходят два любимых Его ученика с просьбой, которая показывает, что они не по­няли Его слова.

Она сказали Ему: дай нам сесть у Тебя, одному по пра вую сторону, а другому по левую, в славе Твоей (ст. 37).

Ясно, что речи Господа их ни в чем не разубедили, что у них даже и мысли не было об ужасной участи, ожидавшей их Учителя, и что они мечтают лишь о славе земного цар­ствования, в котором просят для себя лучшие места. И это говорили Иаков и Иоанн, наиболее близкие ученики Спаси­теля, те самые, которых, предпочтительно перед прочими, Он брал на гору Преображения, чтобы приготовить их к предстоящим событиям. Как тяжело было, вероятно, это упорное непонимание, особенно в такую скорбную минуту, когда душа, взволнованная гнетущими предчувствиями, более чем когда-либо нуждается в участии и сострадании лю­бящего и понимающего сердца.

Иисус сказал им: не знаете, чего просите.

Да, они точно не знали. Если б только они подозревали, какую мрачную иронию придавало этой просьбе, их тщесла­вие и наивное непонимание развертывавшихся событий! Просить у Господа мест по правую и по левую сторону Его! Ведь это значило просить себе участи тех двух разбойников, которые были распяты рядом с Ним! Того ли они хотели!

Далее между ними и Господом начинается интересный разговор, который, при непонимании учеников, звучит как зловещая игра слов.

Можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь? — спрашивает их Господь.

Это значило: решитесь ли вы умереть крестной смертью, как Я? В состоянии ли вы перенести те страдания, которые ожидают Меня? Можете ли вы пить уготованную Мне чашу унижений, позора и муки?

Они отвечали: можем.

Они думают о своем. Им кажется, что Учитель спрашива­ет, хватит ли у них сил и способностей разделить с Ним труд завоевания и управления будущим царством, и самоуве­ренно отвечают: "Можем".

Спаситель их не разуверяет. Три тщетные попытки от­крыть им глаза достаточно показали всю бесполезность даль­нейших опытов этого рода. Он лишь пророчески заканчивает речь: чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, ко­торым Я крещусь, будете креститься; а дать сесть у Меня по правую сторону и по левую - - не от Меня зави­сит, но кому уготовано.

Господь предсказывает Своим ученикам страдания и го­нения, которые предстоит им претерпеть как ревностным провозвестникам Его учения. Где, когда и при каких услови­ях это будет, зависит от Всемогущего Промысла и планов Божиих, но умрут они не вместе со своим Учителем.

Разговор сынов Зеведеевых с Господом не остался тайной для остальных учеников. Услышали они, о чем шла речь, и стали негодовать на Иакова и Иоанна.

Так всегда бывает там, где замешивается человеческое тщеславие и соревнование из-за благ земных. Мирно и друж­но жила маленькая община учеников Господа, пока не воз­ник этот спор о первенстве. Он возник еще раньше, во время

путешествия по Галилее, но тогда ученики еще стыдились этих проявлений самомнения и эгоизма и не решились даже сказать об этом споре Господу. Он разрешился без особых по­следствий в их тесном кружке, хотя и вызвал со стороны всеведущего Учителя замечание и урок о смирении. Теперь снова разгорается между учениками соперничество, и самые пылкие из них, "сыны Громовы", предпринимают уже прак­тические шаги, чтобы обеспечить себе лучшие места в буду­щем царстве Мессии. Не мудрено, что они вызвали негодова­ние десяти.

На чем, в самом деле, могла быть основана эта претензия на первенство? Ведь каждый из остальных учеников одина­ково нес тяжести и лишения скитальческой жизни вместе с Господом, оставив для Него и родной дом, и семью, и все прежние привязанности. Некоторые из них, например Анд­рей и Петр, даже призваны были раньше и первыми вступи­ли в число учеников. Признать превосходство сынов Зеведее-вых никто не хотел. На лазурном небе мирной апостольской жизни появилось первое облачко раздора.

Тогда Господь, примиряя учеников, дает им один из тех величайших Своих заветов, которые должны были перевер­нуть их жизнь. Он указывает не только обычную причину людских раздоров и лучшее средство их избежать, но уста­навливает совершенно новый, неведомый до сих пор, прин­цип христианского устройства общества.

Вы знаете, -- сказал Он, — что почитающиеся князья­ми народов господствуют над ними, и вельможи их вла­ствуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хо­чет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих.

Раздор между учениками был вызван стремлением Иако­ва и Иоанна захватить первые места. Эта попытка вызвала общий ропот и негодование. Властолюбие и гордость всегда вызывают зависть и соперничество. Это общая и самая глав­ная причина вражды и злобы среди людей. Люди всегда стремятся к преобладанию и к тому, что, по их понятиям, составляет величие и блеск жизни, и, так как эти блага нельзя поделить, рвут их друг у друга из рук.

352

Существуют два противоположных миросозерцания, два различных направления воли, два непримиримых понима­ния целей жизни и ее истинного величия. Обычно люди не понимают последнего и стремятся к внешнему, мишурному, показному, а кумир показного величия требует жертв и борьбы.

В самом деле, что принято обычно считать великим, от чего загораются страстью юные сердца и к чему тянутся ты­сячи жадных рук?

Вот перед нами проходит длинная вереница народов, мелькнувших в истории. Выходя из мрака на узкие подмост­ки, жизни, они снова бесследно теряются в прошлом. Хал­деи, египтяне, вавилоняне, готы, сарматы... Сколько их! Бе­зымянная вереница людей тянется бесконечной лентой. Жизнь их мелькнула и исчезла, и только забытые могилы отмечают, что они когда-то были. Кого из них избрала исто­рия и увековечила в памяти потомства, отметив печатью ве­личия?

Вот Александр Македонский, названный Великим. Чело­век безграничного военного задора. "Отец завоюет все и мне ничего не оставит", — говорил он с грустью еще в юности. В его сердце горела жажда славы и власти, его опьянял вихрь битв и великих побед; этой страсти принесена в жертву вся жизнь. И что же в результате? С грохотом пронеслась его триумфальная колесница чуть ли не по всему миру. Он дос­тиг своего. Но когда рассеялось пыльное облако славы и ра­болепных восторгов, там, где прошел этот гордый юноша, остались лишь трупы, разрушенные города, пожарища и море слез и крови!..

Вот Наполеон, прозванный французами 1е Grand!, то есть великим, несомненно видная фигура, гремевшая когда-то в истории, — человек, которому удалось завоевать почти пол­мира. Но посмотрите на изнанку, на нравственную подклад­ку его жизни.

Во время Жестокой битвы с мусульманами в Палестине, близ Яффы, когда французы уже одерживали победу, они никак не могли сломить сопротивления отборного, в не­сколько тысяч, отряда, состоявшего преимущественно из ар­наутов. Тогда Наполеон предложил этим героям сдаться, дав торжественное обещание сохранить им жизнь. Турки повери­ли клятвенному обещанию христианского полководца и сло­жили оружие. Их окружили, вывели на морской берег и... всех расстреляли.

В лагере французских войск открылась чума. Страшная болезнь косила сотнями свои жертвы. Двигаться дальше с массою больных солдат, с переполненными лазаретами было невозможно. Наполеон пригласил к себе главного врача свое­го отряда и предложил ему отравить всех больных солдат, так как они затрудняли движение войск.

—       Сир! — отвечал доктор. — Я учился лечить, а убивать
своих братьев — не мое ремесло...

Тем не менее, все больные "умерли"... У Наполеона были развязаны руки.

Миллионы загубленных жизней принес этот баловень в жертву своему ненасытному честолюбию. Так и видишь это­го человека в треуголке и коротком мундире на колоссаль­ном пьедестале из трупов, бросающего в пасть смерти все но­вые гекатомбы...

И это — величие?!

В Париже на реке Сене есть так называемый -мост Арколя. История этого названия такова: во время од­ной междоусобной резни в Париже войска атаковали мост, противоположный конец которого был занят неприятельской колонной. Подступы к мосту находились под перекрестным огнем. Узкая площадь, лежавшая перед мостом, была усеяна трупами. Знаменосец был убит. Войска колебались... И вдруг никому не известный юноша, почти мальчик, с горя­щими глазами и развевающимися волосами, подхватил упав­шее знамя и, размахивая саблей, воскликнул:

—       Мое имя — Арколь!.. За мной!.. Ура!

Он бросился к мосту и тут же был убит. Но его пример увлек солдат. Мост был взят. Теперь он носит имя этого юноши Арколя, о котором никто ничего более не знает.

Эта вспышка минутной решимости опьяненного жаждой славы человека, который перед смертью не забывает рекла­мировать свое имя, этот подвиг на глазах толпы, красивый, как театральное представление, — называется геройством.

Таково великое в понимании толпы, и к этому стремятся люди.

Но есть герои другого рода. Вот один из них.

Много лет тому назад в Верхотурье появился не извест­ный никому человек. Это был бродячий портной, занимав­шийся шитьем шуб. Откуда он пришел, никто не знал, но странный он был человек: когда его приглашали для работы, он выбирал избу победнее, останавливался там и обшивал всех в доме бесплатно, причем старался сделать это так, что­бы избежать благодарности. Окончив работу, он вдруг скры­вался, так что не знали, где его найти, чтобы заплатить за труд. Если же зарабатывал что, то отдавал бедным. Он не только шил; нянчился с ребятами, учил их грамоте, читал им Евангелие. Иногда видели его в языческих юртах, где он ухаживал за больными, рассказывал о Христе, распростра­няя свет православной веры... Так жил он скромно, незамет­но, тихий и смиренный. Но когда он умер, на его могиле на­чались исцеления. Слепые прозревали, хромые ходили... О нем заговорили: Господь явно прославлял Своего угодника. К его могиле потянулся народ. Начались толки о канониза­ции. Стали собирать справки, расспрашивать, и удивитель­но: никто не знал даже имени усопшего! Просто "добрый че­ловек" — вот и все, что о нем знали. И только Господь в чу­десном видении открыл имя праведника.

Это был святой Симеон Верхотурский.

Таковы герои в христианском понимании: скромные, смиренные, забывшие о себе совершенно, отдавшие себя це­ликом на служение другим. В этом и состоит истинное вели­чие, первый пример которого дал Сам Господь. Он, несом­ненно, мог бы быть царем мира. На это Его толкали, этого от Него ожидали. У Своих ног Он мог бы видеть раболепное, преклоняющееся человечество, мог бы окружить Себя блес­ком такой земной славы и власти, какой никто никогда еще не имел. Этим искушал Его сатана еще в начале Его земного пути... Но Он не захотел; Он добровольно оттолкнул от Себя этот заманчивый мираж земного величия и взял крест, ибо Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих. Того же Он ожидает от Своих учеников и последова­телей.

В этом новом мировоззрении, в этом необычайном пони­мании целей жизни, в этом принципе смирения и самоотре­чения, пронизывающем и частную и общественную жизнь, заключается и великая сила христианства, и залог умирот­ворения общества, построенного на новых началах. В нашей жизни царит закон звериный, право сильного. Люди пользу­ются своими талантами и силами, чтобы выбраться на повер­хность жизни, безжалостно топча и отталкивая других.

Есть картина Рошгросса "Погоня за счастьем". Высокая, остроконечная скала... Над ней тусклое, свинцовое небо, подернутое мглистыми тучами, тяжелыми и безрадостными. Только в одном месте, как раз над скалой, разорвалась эта скучная пелена серых туч, и оттуда пробивается яркий, лас­кающий луч солнца. То — счастье. И к этому счастью, взби­раясь по обрывистым крутизнам скалы, безумно тянутся люди. Их много, бесконечно много. Тут и важный сановник, и мечтательный поэт, и банкир с бриллиантами на пальцах и толстой золотой цепочкой на толстом животе, и молодень­кая барышня в модном платье, и дюжий матрос со здоровен­ными кулаками... Целая толпа! И все они рвутся к одной точке, туда, где среди туч блестит луч счастья. Между ними свалка, дикая, звериная свалка, где забыты приличия, стыд и жалость. Кто слабее, тот сбит с ног и лежит беспомощно, раздавленный каблуками тысячи людей, лезущих через него вверх и забывших все на свете в отчаянной борьбе. Какой-то счастливец добрался до вершины, но скала заканчивается та­ким узким шпилем, что удержаться на нем невозможно, и в следующий же момент грубые руки соперников сдергивают счастливца вниз, и он летит в бездну, беспомощно простирая руки вверх к обманчивому, неуловимому призраку...

Такова современная жизнь.

У нас это называется законом борьбы за существование. "Дави всех, иначе тебя раздавят", "Или всех грызи, или лежи в грязи", "Рви у ближнего последний кусок, иначе у тебя вырвут", "Не зевай" — вот правила современной жиз­ни. Так, говорят, и должно быть, ибо во всей природе, даже в мире растений, мы видим эту вечную борьбу за существо­вание, борьбу за солнечный свет, за влагу, за глоток свежего воздуха. Жизнь — борьба всех против всех. В результате -вечная вражда, рыданье, стоны и горе.

На этом поле житейской борьбы побеждают и господству­ют сильные. Слабые или должны уступить, или осуждены на вымирание. По трупам павших, по телам ослабевших подни­маются сильные на вершину жизни, подминая под себя все слабое, беспомощное и всею своею тяжестью ложась на пле­чи обездоленных. Жизнь принимает характер уродливой по­стройки, фундамент которой составлен из самых слабых эле­ментов, на которых, тем не менее, лежит вся громадная тя­жесть здания; сильные находятся все в верхнем ярусе, давя­щем на слабый базис. Неудивительно, что при таком непра­вильном распределении материалов общественная жизнь ста­новится очень непрочной, угрожая обрушиться при малей-

 

шем толчке. При сколько-нибудь вдумчивом отношении к жизни никто из господ второго яруса не может быть спокой­ным за свое положение.

Закон христианской жизни совершенно другой, и обще­ство строится здесь иначе. Основное правило здесь: друг дру га тяготы носите и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Каждый член христианского общества не только не должен стремиться к преобладанию, но обязан служить всем. Чем сильнее человек духовно, тем большую тяжесть служения он берет на себя, тем усерднее он носит тяготы других, тем ниже ложится в здании общественной жизни. "Сильные, вниз!" При соблюдении этого правила наиболее крепкие духовно оказываются в основании, в фун­даменте, а все беспомощное, слабое, легковесное — наверху. Постройка получается устойчивая и прочная. Не может быть ни споров, ни вражды, ибо их предупреждает взаимная ус­тупчивость и смирение, и соревнование может быть только в благородном праве служения другим.

Самое обычное возражение против христианского смире­ния и самоотверженного служения другим с общежитейской точки зрения состоит в том, что смирение есть слабость, ус­лужливостью могут злоупотреблять. "Подставь только шею, каждый на ней поедет". "Кто уступает, тот и воду хлебает". Смиренник всегда останется в хвосте жизни, забитый, за­гнанный. Если его не заездят окончательно, то все-таки мало радости даст ему жизнь. Нет, человек должен быть силь­ным, смелым. "Кто смел, тот два съел". "Кто палку взял, тот и капрал". Человек своей рукой должен вырвать у жизни то, что она не хочет ему дать. Такова философия большинства и основанная на ней обывательская мораль.

Основная ошибка этой теории заключается в том, что смирение в жизни вовсе не есть слабость. Это - - великая сила, сила побеждающая.

Психология влияния одного человека на душу другого ясно доказывает, что человек добровольно силе не подчиня­ется. Если приказания деспотической силы и исполняются, то всегда с раздражением и неизменно вызывают бунт в душе, который рано или поздно в благоприятную минуту проявится открыто. Рабы всегда бунтовщики. Только тогда, когда внешняя сила находит для себя моральное основание и оправдание, она получает право на признание подвластных и закрепляется прочнее. Человек добровольно подчиняется любви и смирению. Что охотнее вы исполните: приказ властолюбивого деспота или совет смиренного, любящего старца? Вряд ли могут быть здесь два ответа. Причина этого добро­вольного подчинения заключается в том, что деспотический приказ возмущает ваше самолюбие и гордость, которые ста­новятся на дыбы. Совет же любящего, смиренного человека вас не возмущает потому, что вы ясно видите и Чувствуете, что он дается не из своекорыстных побуждений, не для того, чтобы оседлать и подчинить вас, ибо смиренный сам стре­мится подчиниться всем, но дается исключительно для ва­шей пользы. Самолюбие не только не страдает, но, наоборот, чувствует себя польщенным и легко соглашается с советом, может быть, даже несколько и непредвиденным. Вот почему люди смиренные имеют гораздо более влияния на других, чем взбалмошные самодуры и деспотические эгоисты. В кон­це концов, слова Господа глубоко справедливы даже приме­нительно к здешней жизни, не говоря уже о загробном буду­щем, и люди, сделавшие себя добровольными рабами и слу­гами других, становятся первыми и большими по своему влиянию. Кто является у нас, в России, настоящими руково­дителями и вождями народной жизни? Не ученые, не бога­тые, не знатные, не сильные, но смиренные старцы. К ним идут за советом с далеких окраин, за тысячи верст, и кто хоть однажды видел ту несметную толпу людей всех званий и состояний, которая собиралась у порога кельи преподобно­го Серафима или отца Амвросия Оптинского, тот понял, что здесь именно бьется сердце народа и редактируются и изда­ются те неписаные законы, которыми управляется действи­тельная жизнь.

Человек же грубой, эгоистической силы, человек ницше­анского типа, несмотря на всю силу своего характера и та­ланта, может лишь на короткий момент оставаться на скале счастья, ибо рано или поздно найдется более сильный кулак другого эгоиста, который смахнет его оттуда, как на картине Рошгросса.

Есть старая детская сказка, хорошо изображающая срав­нительную силу мягкой ласки и грубого налета.

Однажды солнце и ветер заспорили между собою, кто из них сильнее.

— Видишь путника, — сказал ветер, — который идет по дороге, завернувшись в плащ? Кто снимет с него этот плащ, тот и сильнее!

— Хорошо! — согласилось солнце.

Налетел ветер на путника и с маху хотел сорвать с него плащ. Тот придержал его руками.

Завыл ветер и еще сильнее стал трепать плащ, силясь вырвать его из рук. Путник застегнул у горла крючки.

Тогда со всем бешенством злобы заревел ветер настоящим ураганом и бросился на путника. Тот надел плащ в рукава, и, сколько ни силился ветер, должен был признать себя по­бежденным.

Теперь наступила очередь солнца. Оно ласково выглянуло из-за разметанных туч и улыбнулось измученному путнику. Оно высушило, согрело, обласкало его своими лучами.

Путник сам снял плащ и благословил солнце.

Не забудьте этой милой детской сказки. В ней мудрое правило жизни.

В житиях святых, равно как и в современной жизни, мы находим массу примеров побеждающей силы любовного сми­рения. Нет более неодолимой силы. В своей вечной борьбе со злом христианство всегда и с неизменным успехом пользует­ся именно этой силой.

"Пред иною мыслью станешь в недоумении, — говорит старец Зосима в романе Достоевского, — особенно видя грех людей, и спросишь себя: "Взять ли силой, али смиренною любовью?" Всегда решай: "Возьму смиренною любовью"... Смирение любовное — страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего".

В Прологе рассказывается такой случай.

Поссорились два епископа. Вражда их с течением време­ни разгоралась и принимала все более соблазнительные фор­мы. Наконец один из них, более благоразумный и более проникнутый духом Христова учения, собрал свой клир и сказал:

- Что это мы делаем? Враждуя, нарушаем заповедь Бо-жию и подаем повод для соблазна духовных чад наших... Пойдемте все вместе к сопернику нашему, попросим проще­ния и примиримся.

Они пошли. Едва только увидел их другой епископ, как распалился сердцем и уже готов был встретить их грозной обличительной речью. Но пришедший со всем клиром своим пал к его ногам и смиренно просил прощения. И дрогнуло сердце непримиримого епископа. Поклонился и он в землю своему бывшему противнику и сказал:

—       Прости меня, брат мой во Христе! Я согрешил пред то­
бою! Ты лучше и достойнее меня! Ты победил меня!

Великий подвижник пустыни, авва Пимен, поселился од­нажды в местности, где уже жил другой старец, пользовав­шийся большим уважением среди народа. Но когда поселил­ся недалеко от него преподобный Пимен, народ весь устре­мился к последнему, и старец остался без учеников и без по­сетителей. Не стерпело его оскорбленное самолюбие и разго­релось сердце ненавистью к преподобному. Узнал об этом святой авва.

—       Что нам делать с этим непонимающим народом? -
сказал он своим ученикам.  — Оставили они великий све­
тильник и обратились ко мне, недостойному. Но пойдем и
успокоим его!

Когда они постучались у дверей кельи, старец выглянул в оконце, но, узнав преподобного Пимена, не отпер дверей.

—       Отец наш! — смиренно сказал преподобный. — Мы не
уйдем отсюда, пока ты не отопрешь нам и не примешь нас.

Они сели у дверей и стали ждать. День был нестерпимо жаркий, южное солнце палило немилосердно. Но святой Пи­мен и его ученики сидели у кельи и терпеливо ждали. Не­сколько раз выглядывал старец в оконце, но, видя, что они не уходят, был тронут этим смирением и терпением и отво­рил дверь.

Пимен и ученики поклонились ему земно.

—       Прости нас, святой отец, — сказал Пимен, — что ут­
руждаем мы тебя, и прости тех неразумных людей, которые
не могут оценить тебя...

— Нет, — возразил старец, — ты меня прости... Я вижу, что правду говорили о тебе: ты -- солнце пустыни, и я не удивляюсь более, что к тебе идут!

С тех пор он не иначе говорил о преподобном Пимене, как с великим уважением и посылал к нему всех, кого знал.

Ненависть была побеждена смирением.

Авва Сергий рассказывал ученикам о некоем святом старце: "Однажды мы заблудились, попали на вспаханное поле и потоптали его немного. Крестьянин, владелец поля, заметил это и стал браниться: "Боитесь ли вы Бога? Если бы был у вас страх Божий, не сделали бы так!" Святой старец, который был с нами, сказал: "Ради Бога, братия, никто не отвечайте ему!" И, обратившись к крестьянину, кротко заме­тил: "Справедливо говоришь, брат мой: если б имели страх Божий, не сделали бы так!" Крестьянин продолжал с новой яростью браниться и поносить нас. "Ради Господа, прости нас, — умолял смиренно старец, — мы согрешили!" И ни од­ного слова не отвечал он с досадою, но с любовию и смире­нием. И так тронул он наконец этим сердце .крестьянина, что тот перестал браниться, замолк... А потом вдруг пал к ногам святого и стал сам просить прощения за гнев свой и раздражение".

А вот случай из обыденной жизни, рассказанный старуш­кой поистине святой жизни, теперь уже умершей.

''Вы знаете, — рассказывала она, — что мне приходилось иногда заниматься делами благотворительности, и, при­знаться, много досадного встречаешь при этом со стороны тех, кому искренне желаешь добра. Попадаются очень кап­ризные натуры. Но всегда есть возможность смягчить их и успокоить.

Однажды я ходила за бедной больной вдовой, оставшейся после смерти мужа с двумя малолетками. У нее был какой-то тяжелый хронический недуг, определить который точно даже врачи не могли: что-то на почве недоедания и малокро­вия... Раздражительна она была необычайно, но, знаете, это всегда извиняешь... надо знать жизнь бедняков, чтобы по­нять, что и крепкие нервы могут растрепаться. Но, однако, раз я почти не выдержала.

Я захворала инфлюэнцией и два дня пролежала в посте­ли. На третий день с большим трудом, но все-таки подня­лась и пошла навестить мою больную. Я нашла ее в страшно раздраженном состоянии: за эти два дня никто у нее не по­бывал, и ей действительно пришлось трудно. Но все-таки того потока брани, которым она меня встретила, я не ожида­ла. Я уж не помню точно, что она говорила... "Кровопий­цы... акробаты благотворительности. Только вид делаете, что жалеете, ухаживаете... У любой паршивой шавки боль­ше сердца!.." Да не стоит и повторять... Мне стало так обид­но и больно. Я молча повернулась и ушла. Дома муж заме­тил мой расстроенный вид, и на его расспросы я должна была рассказать всю историю.

- Вот что, — сказал мой Петр Васильевич, — если точно ты ее жалеешь и принимаешь в ней участие, не порть добро­го дела, не бросай ее... Поди, извинись перед ней...

Признаться, это меня озадачило сначала. Меня оскорби­ли, меня выругали как нельзя хуже, и мне просить прощения! Но, подумав немного, я решила пойти. Мне все-таки было ее жаль...

Взяла я Нюру, свою воспитанницу, и мы отправились. Была почти буря с проливным дождем... Мы едва добрались, и, когда вошли на крыльцо, с нас текли потоки. Я оставила Нюру в сенях и вошла. Больная лежала по-прежнему на спине в своей постели и казалась погруженной в раздумье.

—       Простите, — сказала я ей, наклонившись и как могла
ласковее. — Я погорячилась давеча... Извините меня, Бога
ради, что я не могла навестить вас эти дни...

Я не успела кончить, как с больной произошло нечто не­вообразимое: она упала с постели на пол к моим ногам и вся задрожала, забилась от рыданий...

—       Господи! Что же это?! Я... вы... Я вас оскорбила, оби­
дела... За всю вашу доброту облаяла... И вы же просите про­
щения... Родная, милая... Ангел!..

Она плакала и целовала мне руки, платье. Я едва могла ее успокоить...

—       Да, — прибавила, помолчав, старушка, — нет оконча­
тельно злых людей... Надо только уметь добраться до того,
что есть доброго у них в душе..."

И это может, прибавим мы от себя, сделать только та сила, о которой говорит Господь в прочитанном нами отрыв­ке Евангелия: любовь, кротость, смирение.

 

Глава X ст. 46-52.

 

Содержание настоящего евангельского отрывка очень не­сложно. Передается лишь один эпизод исцеления слепого Вартимея. Он сидел у ворот Иерихона, прося милостыню, когда мимо него проходил Господь со Своими учениками. Несомненно, слепой и раньше слыхал о великом Галилейс­ком Пророке и о чудесах Его исцелений. Он понял, что мимо него проходит в этот момент счастье всей его жизни и изо всей силы своих легких он начал кричать: Иисус, Сын Дави дав! помилуй меня.

Он верил, глубоко верил, что этот Равви обладает удиви­тельным могуществом и что Ему стоит сказать только слово, чтобы возвратить зрение слепому. Многие из толпы останав-

 

ливали его, оберегая покой Учителя, но какая сила могла остановить эту веру? Он еще громче стал кричать: Сын Дави­дов! Помилуй меня.

Настойчивый вопль дошел до слуха Господа, и случилось то, что случалось всякий раз, когда до Спасителя доносился призыв горячей, непреклонной веры.

Иисус остановился и велел позвать слепого.

Чего ты хочешь от Меня? — спросил Он. Учитель! что­бы мне прозреть! — отвечал нищий.

Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел.

Опять перед нами один из многочисленных примеров силы веры. Где есть живая вера, там поразительные чудеса совершаются постоянно. Вера — лучшее лекарство от болез­ней всякого рода, и не только там, где действует непосред­ственная сила Господа, но также и в тех случаях, где деяте­лями являются простые люди.

Истинно, истинно говорю вам, — обещал Господь, — ве­рующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит (Ин. XIV, 12).

Сбылось неложное обетование Спасителя. Верою люди творили то же, что и Он.

Вот два рассказа.

... По пыльной итальянской дороге, ведущей к Равенне, шел путник. Грубый поношенный плащ покрывал его высо­кую, слегка сгорбленную фигуру, но, несмотря на бедное одеяние, в его манерах и поступи чувствовалось что-то вели­чавое. Утомленный вид и потрепанные сандалии говорили о том, что он идет издалека.

То был святой Аполлинарий, епископ Равеннский.

Солнце уже село. Гасли последние блики света на верши­нах деревьев, и быстро спускалась на землю безлунная юж­ная ночь. Святой Аполлинарий остановился. До цели пути было далеко. Пришлось искать ночлег:

Он осторожно постучался у дверей одинокой придорож­ной хижины и в ответ на оклик хозяина попросил разреше­ния провести ночь.

Его пустили... Неохотно, но пустили.

Куда идешь? — начал разговор хозяин, садясь с ним
рядом.

В Равенну...  Здесь мне надо служить Призвавшему
меня.

Кому это?

Я буду служить Господу... Я — христианин!

Наступило молчание. Хозяин-язычник нахмурился. Пер­вое, что мелькнуло у него в голове, — это желание немед­ленно прогнать непрошеного гостя. Но он удержался: блес­нула новая мысль.

—       Послушай, — сказал он глухо, — у меня есть слепой
сын... Знаешь ли ты муку отца, потерявшего сына? А это
легче, чем видеть его калекой... Можешь ты мне помочь?
Наши боги ничего не могут. Я уже перестал их просить. Но,
говорят, ваш христианский Бог делает чудеса для Своих...
Может Он исцелить моего мальчика?

И он впился глазами в пришельца.

Да, — тихо отвечал святой Аполлинарий.

Да? Ты сказал: да? О странник, не шути так! Пожалей
нас... Если можешь, то заклинаю тебя: помоги! Попроси сво­
его Бога... Я все отдам...

Сначала уверуй... Если можешь верить, то все возмож­
но! Уверуй в Господа, Сына Божия, пришедшего на землю
спасти род человеческий, пострадавшего за наше искупление
и воскресшего...

Верую, верую!.. Только верни сыну зрение! Верую в
твоего Бога, творящего чудеса!..

Дверь внезапно отворилась. На пороге в легкой тунике стоял прелестный мальчик лет двенадцати.

—       Отец! — Воскликнул он. — Отец! Я вижу тебя!..

То был прозревший сын язычника. Вера сотворила чудо.

Вот другая картина, относящаяся ко времени, более нам близкому. Перед нами преподобный Серафим и его почита­тель Мотовилов, страдающий ногами. Он страдает давно, не может ходить, и его возят на тележке.

—       Радость моя! — говорит преподобный Серафим. — Ты
просишь об исцелении? Но известно ли твоему боголюбию,
что для этого нужна вера? Веруешь ли в Господа и в то, что
Он есть Богочеловек? Веруешь ли в Святую Приснодеву, в
Пречистую Матерь Божию?

- Верую, — отвечал Мотовилов.

—       Веруешь ли в то, что и теперь Господь может исцелить
тебя мгновенно, одним словом?

- Верую!

—       А если веруешь, то ты уже здоров! Встань, поднимись!
Мотовилов сделал усилие.

— Вот ты и пошел уже! Вот и пошел!

Преподобный взял его за руку, приподнял и повел.

Калека, от которого отказались уже все доктора, действи­тельно встал и пошел, опираясь на руку старца.

Вера исцелила.

Вряд ли есть на свете другая сила, которая так укрепля­ла бы человека и облегчала его жизнь, как вера; и в этой ук­репляющей силе так нуждается современный несчастный че­ловек! Не столько в чудесах веры, сколько в ее успокаиваю­щем, умиротворяющем влиянии на душу нуждается наше общество. Жизнь стала такой неровной, беспокойной. Мы все живем, как на вулкане, с тревогой заглядывая в глаза завтрашнему дню. Во время землетрясения, когда почва ко­леблется под ногами, говорят, человека охватывает особо уг­нетенное состояние, ощущение собственной беспомощности: он не чувствует под собою твердой точки опоры. Приблизи­тельно то же самое переживаем и мы в настоящее время. Ни у кого нет уверенности в самом близком будущем. Вот поче­му люди так истомились, так изнервничались. А между тем, душа так жаждет, так просит покоя, хотя бы минутного, хотя бы "улыбки душевного мира", как выразился некто.

Где найти этот покой?

Только в религиозной вере, ибо она дает единственно на­дежную опору в жизни.

Когда человек ищет опоры в себе и руководится в жизни эгоистическими целями собственного благополучия, он ни­когда не может быть вполне спокоен. Его всегда волнует вопрос, что должен он делать, чтобы лучше воспользоваться обстоятельствами для своей выгоды? Что бы он ни предпри­нял, в душе всегда копошится сомнение: удастся или нет? Кончится ли все благополучно? А вдруг я ошибусь? Вдруг прозеваю? Быть может, надо было иначе поступить?

Такие сомнения всегда мучительны, и причина их заклю­чается в том, что человек никогда не может доверять себе безусловно, никогда не может вполне положиться на безо­шибочность своих суждений, на свои способности, на свою проницательность.

В этом и заключается слабость эгоцентрической точки зрения, когда человек ищет для себя опоры только в самом себе. Люди эгоистической складки в конце концов никогда не уверены в правильности избранного пути, и эта неуверен­ность делает их слабыми.

365

..назад                           далее..