Книга еп. Василия Кинешемского «Беседы на евангелие от Марка»

СВЯТИТЕЛЬ ВАСИЛИЙ ЕПИСКОП КИНЕШЕМСКИЙ. «Беседы на Евангелие от Марка».                                                                                                         Главная.

Далее..

 

..Назад.

 

одному движению руки, приказывать, повелевать — все это так льстит нашему самолюбию, нашему тщеславию, нашей лености. Недаром даже лучшие ученики Господа не сразу могут отделаться от этих искушающих настроений. Предпо­лагая, что их Учитель когда-нибудь станет великим, могу­чим повелителем Земли, каким, по их мнению, должен быть Мессия, сыновья Зеведеевы уже заранее просят, чтобы в этом царстве власти, славы и блеска на их долю достались лучшие места (Мк. X, 35-37).

Но для созидания не такого царства пришел Спаситель и не такую власть хочет Он дать Своим ученикам. Ему нужна душа человека и его любовь, и путь к этому — служение.

В противоположность мирскому пониманию быть силь­ным в христианском* смысле — значит забыть себя для дру­гих, быть всем слугою, отдать свои силы и способности для общего блага и побеждать не насилием, но смиренным слу­жением. Мир говорит: надо заставлять других служить себе. В этом жизненная мудрость.

Христианство учит: надо самому служить другим. В этом сила и счастье жизни.

Это и есть та громадная сила, которая обновила и возро­дила древний растленный мир и заставила его склониться к стопам Христа.

Не господстйовать, но подавать пример, по слову апосто­ла Петра (I Пет- V, 3), не властвовать, но служить -- вот правило, .которое не должен, забывать ни один христианин, если он рассчитывает влиять на других.

Мы, сильные, — 'пишет апостол Павел, — должны сно­сить немощи бессильных и не себе угождать. Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию. Ибо и Христос не С!ебе угождал.

Эту заповедь служения оставил Господь Своим ученикам и последователям в трогательные минуты последней, про­щальной вечери, когда Он раскрывал пред ними все, что было особенно важно и нужно для их дела. С какой незабы­ваемой силой дан этот урок:

Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлю­бив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их. И во время вечери... встал... снял с Себя верхнюю одежду и, взяв поло­тенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и на­чал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, кото-

238

рым был препоясан... Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сде­лал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и пра­вильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны убывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам (Ин. XIII, 1, 2, 4-5, 12-15).

Дав такое правило Своим ученикам, Господь и Сам всю жизнь оставался ему верен. Его жизнь была сплошным слу­жением людям. Сын Человеческий, — говорит Он, — не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мк. X, 45).

В этой изумительной жизни, быть может, самая изуми­тельная черта — это ее всецелая посвященность другим. Личной жизни, отдельной и независимой от служения лю­дям, у Господа Иисуса Христа не было.

Мы знаем много выдающихся людей необычайной нрав­ственной высоты и чистоты, отдавших свою жизнь служе­нию ближним. Но никто из них не мог для этого служения забыть себя и собственные нужды вполне. В их деятельности всегда две направленности: одна для других, другая для себя. Последний род деятельности может занимать самое ничтожное место в их жизни, но отречься от него не могли даже апостолы.

Но в жизни Господа нет ничего подобного. Во всем Еван­гелии вы не найдете ни одной сцены, ни одной фразы, кото­рая выдавала бы заботу Спасителя о Своих личных нуждах и потребностях. Цельность Его жизни, сплошь проникнутой идеей служения, поразительна. Вся она точно вырезана из одного куска чистейшего кристалла, где нет ни малейшего пятна себялюбивых дум.

Но своего высшего выражения этот подвиг служения дос­тигает на Кресте, в страшной, мучительной смерти, и этим Господь Иисус Христос победил мир.

Свято и с полным самоотвержением выполнили завет своего Учителя и апостолы, отдав свою жизнь делу запове­данного Им служения. И именно этим путем, путем смирен­ного служения, приводили апостолы язычников к послуша­нию веры и распространяли Церковь Христову. Вот несколь­ко цитат из посланий апостола Павла, выясняющих настрое­ния и характер этого победоносного служения.

239

,..,

Мы как сор для мира, — пишет апостол Коринфянам, — как прах, всеми попираемый доныне (1 Кор. IV, 13).

Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести (I Кор. IX, 19).

У меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазня­ется, за кого бы я не воспламенялся? (2 Кор. XI, 28-29).

И этим-то именно порабощением себя всем и достигалась необыкновенная сила влияния на людей.

Мы. неизвестны, — продолжает он, — но нас узнают... мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем (2 Кор. VI, 9-10).

Люди идут добровольно только под ярем любви. Это закон психологии, и борьба со злом, проникшем в человеческое сер­дце, возможна только на почве служения.

Поэтому и последователям своим тот же апостол завещает: умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего (Рим. XII, 1).

Не будь побежден злом, но побеждай зло добром (Рим.

XII, 21).

Верные этому завету христиане первых веков всегда стара лись побеждать зло добром, и грозный когда-то языческий мир принужден был уступить силе добра христианской жиз­ни. Эта высокая жизнь; жизнь самоотверженного служения, в глазах язычников всегда была самым сильным аргументом в пользу христианства. "Посмотрите, как живут христиане", — говорили они, обращаясь к вере Христовой. Даже Юлиан-от­ступник, один из самых яростных гонителей Христа, при­нужден был признать !высоту и бескорыстную благотвори­тельность христианской жизни. "Стыдно нам, — писал он в одном рескрипте, — что эти галилеяне заботятся не только о своих, но помогают и нашим бедным и голодным, тогда как мы оставляем их в пренебрежении". Распространение христи­анства и его быстрые успехи тем и объясняются, что не ору­жием, но любовью и заботою бескорыстного служения распро­страняли его первые христиане.

Вот типичный случай для того времени из жития свято­го Пимена. В молодости он был язычник и служил в импе­раторской армии. Много трудов и опасностей пришлось ему перенести. Особенно утомляла походная жизнь с ее бесконеч­ными маршами по тяжелым дорогам, так как в то время

вспомогательных обозов при армии не было, и вся амуни­ция, необходимая для сражений и осад, навьючивалась на солдат. Утомление увеличивалось еще'от плохого питания и от беспокойных ночлегов в наскоро поставленных лагерях. В селениях останавливались неохотно, так как языческое насе­ление относилось к войскам почти враждебно, зная, что во­енные постои всегда связаны с реквизициями и насилиями.

Однажды после длинного, утомительного похода по! рас­каленным дорогам под палящими лучами южного солнца войс­ка вступили в деревню, где принуждены были остановиться для отдыха, и необыкновенное явление поразило солдат.

.Обычно во всех селениях, где предполагалась остановка, неизменно повторялось одно и то же: лишь только передние шеренги солдат показывались на окраине, как жизнь на улицах замирала, захлопывались окна, запирались на засов двери, и все старались куда-нибудь спрятаться, чтобы не пу­стить к себе солдат и не делиться с ними своими скудными запасами.

К таким встречам войска давно привыкли, этого все ожида­ли и даже перестали этим раздражаться. Но та деревня, в кото­рую вступил теперь легион, была какая-то необыкновенная.

^!Когда отряд достиг центральной площади и остановился, он был окружен поселянами, наперебой предлагавшими свои услуги: мужчины и женщины тащили большие корзины с хлебом и плодами; молодые девушки с милой улыбкой про­тягивали глиняные кувшины, полные кристальной холодной воды; даже дети доверчиво подбегали к суровым воинам, по­крытым пылью и потом, и угощали их сочными смоквами.

— Должно быть, здесь много родственников у наших ле­гионеров! — заметил молодой солдат, наблюдая эту картину.

— Родственников? Нет... — возразил седоусый центури­он,' проведший в походах полжизни. -- Это христиане! Их Бог? велит любить людей и служить всем...

"Какой хороший Бог! — подумал юноша. — Наш Юпитер этого не велит!.. Хорошая вера! Надо разузнать ее получше... Только бы кончить поход..."

Юноша стал впоследствии великим светильником хрис­тианства. То был преподобный Пимен.

Так завоевывали христиане грубые сердца язычников. Обаянию любви трудно было противиться. Даже там, где вставали более трудные и сложные задачи, где надо было возродить человека и перевоспитать его порочное сердце,

241

дурного сделать хорошим, злого — добрым, неверующего — истинным христианином, и там применялся и действовал ус­пешно только способ служения.

Святой Серапион Синдонит однажды продал себя в раб­ство еретику-манихею, чтобы, спасти его и обратить в хрис­тианство.

Положение рабов в то время было ужасно, но святой му­жественно нес тяжелый крест унижений, побоев, непосиль­ного труда, воодушевленный своей великой целью. Всегда усердный, всегда готовый к услугам, всегда приветливый и радостный, он обратил на себя внимание своего господина, мало-помалу завоевав его уважение, любовь и доверие и, пользуясь своим нравственным влиянием, убедил наконец отказаться от манихейской ереси.

; Подвиг служения как средство возрождения человечес­кой личности не потерял своего значения и в настоящее вре­мя. Если мы совершенно не знаем случаев исправления чело­века под влиянием насильственных мер, то примеров глубо­кого, благотворного, возрождающего влияния подвига слу­жения очень много.

Еще так недавно славился приют для бездомных бродяг Варвары Александровны Шкляревич, или сестры Варвары, как ее обыкновенно называли, отдавшей свою жизнь служе­нию самым последним отбросам общества, бесприютным бро­дягам и преступникам с волчьими билетами.

Сестра Варвара была глубокая христианка с любящим чутким сердцем. Однажды з& городом она встретила группу странных людей: в опорках на босу ногу, в дырявых лохмо­тьях несмотря на резкий осенний ветер, с посиневшими от холода лицами, с красными корявыми руками, которые они тщетно старались согреть, засовывая в узкие рукава, нахох­лившихся, несчастных... Они разговорились.

Оказалось, что это "бывшие" люди, снабженные за раз­ные проступки так называемыми волчьими билетами, или проходными свидетельствами, лишавшими их права подолгу оставаться на одном месте, Приобретать оседлость и обрекаю­щими на постоянное бродячее существование. Сестра Варвара была потрясена.

"Какие они жалкие, несчастные!.. — рассказывает она. -Дрожат, кутаются в свои лохмотья! Голодные, полураздетые, многие больные... Но ведь надо же и их пожалеть! Ведь и в них душа! Ведь и за них умер Христос!"

242

Сестра Варвара умела жалеть. Она открыла для своих "разбойничков", как она их называла, столовую, где они мог­ли бы хоть сколько-нибудь отдохнуть, утолить голод, обо­греться, просушить свои лохмотья. И здесь, в убогой обста­новке этой столовой, среди бродяг и падших людей, поскольз­нувшихся новичков и закоренелых преступников, несчастных и порочных, развернулось и расцвело великое сердце этой женщицы. Ее любовь, приветливость, умение пожалеть и пУ-нять неотразимо действовали на оборванных, грязных клиен­тов ее столовой... И часто перед большим деревянным распя­тием, стоявшим там, под влиянием ее ласки и участия мо­лился и плакал горячими, очищающими слезами замучен­ный, одичавший бродяга, собираясь начать новую жизнь.

Но не всякое служение может достигать таких результа­тов. Чтобы иметь благотворное влияние на человеческое серд­це, подвиг служения должен удовлетворять известным обяза­тельным условиям, которые сообщают ему внутреннюю ду­ховную силу.

Во-первых, этот подвиг должен быть соединен с любовью; служение только внешнее, холодное, без внутреннего участия вряд ли произведет благотворное впечатление и даже может быть не оценено, как не ценим мы платных услуг наемной прислуги или услуг чиновников в присутственных учрежде­ниях.

Если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сож­жение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы., — говорит апостол (I Кор. XIII, 3).

"Все жертвы и милостыни нищим, - - пишет о. Иоанн Кронштадтский, — не заменят любви к ближнему, если нет ее в сердце; потому, при подаянии милостыни, всегда нужно заботиться о том, чтобы она подаваема была с любовию, от искреннего сердца, охотно, а не с досадою и огорчением йа них. Одмое слово милостыня показывает, что она должна быть делом и жертвою сердца, и подаваема с умилением шщ сожалением о бедственном состоянии нищего".

Если в делах милосердия нужна любовь, то особенно нуж­на она_:в деле духовного служения людям, ибо она-то и явля­ется, главным образом, возрождающею силою в этом слу­жении. Кому приходилось бывать у наших старцев-подвиж­ников, тот знает влияние этой любви. Она проявляется у них как "некая благодатная способность того "усвоения" себе, своему сердцу каждого ближнего, которое дается хрис-

243

тианину, достигшему высшего дара христианской любви и де­лает его подобным Пастыреначальнику, о Котором сказал пророк и затем евангелист: Он взял на Себя наши немощи и понес болезни (Мф. VIII, 17). В силу этого благодатного усво­ения каждая душа, болящая грехами,; или унынием, или не­верием, чувствует, что она не чуждая для старца, что дух его с любовию и состраданием объемлет е^ и как бы сообщает ей свою собственную жизнь, свои собственные силы, даже не собственные личные, а некоторые высшие ему присущие, и уже не словами, а непосредственно передаваемыми ощущени­ями говорит: молю же вас: подобии мне бывайте, якоже аз Христу (1 Кор. IV, 16). Ощущения эти подобны тем, кото­рые испытывает совсем изнемогший путник, когда встретив­ший его добрый силач возьмет его под руку и дружески нач­нет побуждать к окончанию пути, указывая на виднеющееся вдали теплое пристанище... Конечно, этот духовный подъем, который обнаружился в грешнике или в отрицателе, еще не есть его полное обращение, но он возвратил ему теперь пол­ную возможность последнего". Архиепископ Антоний (Храповицкий).

Сила влияния этой проникновенной любви громадна и сказывается даже внешним образом.

Однажды в Оптину пустынь, славившуюся своими старца­ми, приехал неверующий дворянин. В то время старцем пус­тыни был отец Амвросий, хорошо известный русскому право­славному народу своею подвижническою жизнью и смиренною любовию ко всем.

"Достаточно подойти к отцу Амвросию, чтобы почувство­вать, как сильно он любит", — говорили о нем знающие его люди. Но приехавший искать совета и опоры в своих сомне­ниях дворянин сначала не хотел обратиться к нему. Что-то не допускало, чувствовалось какое-то внутреннее противление. С большим трудом келейнику о] Амвросия удалось уго­ворить его переломить себя и прийти |в "хибарку", где проис­ходили приемы старца. С тяжелым' чувством исполнил он это, но какой-то странной, глухой злобы к подвижнику, под­нимавшейся в сердце, преодолеть не мог, несмотря на уси­лия. Когда отворилась дверь кельи старца и о. Амвросий вы­шел к ожидавшему его народу, дворянин с брюзгливым раз­дражением отошел в угол.

Отец Амвросий обвел всех глазами и прямо направился к нему. Не говоря ни слова, он положил ему руку на голову и посмотрел в глаза своим любящим взглядом.

"Что со мною случилось тогда, — рассказывал потом дво­рянин, — я не понимаю, не могу объяснить, но знаю только одно, что я опустился на колени..."

Это не была сила гипнотизма. Это была сила любви.

Это обаяние любящей души почувствовал .и признал за о. Амвросием даже такой скептик и враг православного мона­шества, как граф Л. Толстой. После одной встречи и разгово­ра со смиренным старцем он не мог удержаться, чтобы не за­метить: "Этот отец Амвросий совсем святой человек. Погово­рил с ним и легко стало на душе... Чувствуешь близость Бога..."

. Второе условие плодотворности подвига служения — это смирение. Даже любовь не может возродить человеческое серд­це без смирения. Любовь гордая, любовь, полная самомне­ния, обыкновенно деспотична и требовательна и может ско­рее замучить человека, сделавшегося ее жертвой. В результа­те часто получается взаимное озлобление.

Смирение в подвиге служения состоит не столько в том, что человек берет на себя самую низкую и грязную работу, но главным образом в полном бескорыстии и отсутствии эгоис­тических мотивов любви. Мы все знаем, что любить можно или для себя, или для другого, любимого. Плотская любовь, влюбленность, любовь жениха к невесте — вот типичный об­разец любви для себя. Человек здесь ищет прежде всего свое­го счастья, своего наслаждения, своих выгод. Мысль о счас­тье другого, любимого, является обыкновенно здесь второсте­пенной, лишь как условие собственного счастья, и налич­ность этого себялюбия в любви ярче всего проявляется здесь в чувстве ревност'* с ее злобой и мстительностью. Но можно любить, забывая себя, любить для другого, не ожидая для себя ровно ничего и думая лишь о счастье любимого, хотя бы для этого пришлось пожертвовать личным счастьем и осудить себя на безысходное горе и страдание. Эта смиренная любовь, которая не ищет своего (1 Кор. XIII, 5), и есть великая не­преодолимая сила служения. У Диккенса в его романе "Давид Копперфилд" есть удивительный образец такой смиренной, истинно христианской любви в лице простого, наружно гру­бого рыбака мистера Пеготти.

В своем маленьком убогом домике он воспитывает си­ротку — племянницу Эмми, к которой привязан всей душой. Но страшное горе постигает его. Эмми увлекается молодым

студентом Оксфордского университета Стирфортом, с которым уезжает потихоньку из родного дома за границу, хотя мало надежды, что гордая мать Стирфорта, богатая аристократка, когда-нибудь позволит сыну жениться на бедной рыбачке.

Вот сцена, когда из письма племянницы; мистер Пеготти узнает о ее бегстве:

"Никогда мне не забыть выражения его лица, — расска­зывает герой повести, — оно в одну минуту так страшно из­менилось. Не знаю, что потом было; помню только, что в комнате заплакали и закричали женщины, окружив мистера Пеготти; я стоял между ними с распечатанным письмом; мис­тер Пеготти, в расстегнутой куртке, со струей крови — из горла, должно быть, — на рубашке; бледный, с побелевшими губами, глядел на меня, не шевелясь, не говоря ни слова.

—        Прочтите, сэр, — выговорил он наконец дрожащим го­
лосом, — потихоньку, пожалуйста... я не знаю, пойму ли
сразу...

Я прочел письмо Эмми посреди мертвой тишины в комна­те. Мистер Пеготти все сидел неподвижно, но вдруг вскочил, схватил шляпу и стал снимать с гвоздя кафтан. Руки у него тряслись; он никак не мог снять его.

—        Да помогите же кто-нибудь! — нетерпеливо крикнул он.
Ему достали кафтан. Он торопливо накинул его и пошел

к двери.

Куда ты, дядя Дан? — спросил племянник, загоражи­
вая ему дорогу.

Пусти... я иду искать мою племянницу!.. Одно горе, —
да, одно горе для нее... Весь свет обойду, найду ее, бедняжеч-
ку... Бели в самом деле ее ждет несладкое житье, уговорю ее
вернуться домой...    

Да где ты ее будешь искать?

—        Везде! — отвечал старик и опять двинулся к двери..."
Он прежде всего направился в замок Стирфортов, чтобы

просить мать похитителя благословить сына на брак с Эмми и устроить их счастье. Его допустили в  гостиную арис­тократки.

Сударыня, — сказал мистер Пеготти, |— мы люди про­
стые и думаем, что женитьба без благословения родителей не
будет счастлива...

Я вам прямо отвечу, — сказала мистрис Стирфорт, —
низкое родство девушки делает невозможным брак с ней мое­
го сына.

—        Сударыня, — медленным, спокойным тоном сказал ры­бак, — вы знаете, что значит любить свое дитя. И я знаю. Родную дочь я не мог бы любить больше моей племянницы. Никакие сокровища не заменят мне ее. Но, сударыня, мы все — ее родные, между которыми она выросла, — даем вам
слово, что никогда, никогда во всю жизнь не взглянем боль­ше на ее хорошенькое личико, если вы позволите вашему сыну жениться на ней. Мы будем довольны тем, что она счас­тлива, раз навсегда решим в своем сердце, что она далеко от нас, на другом краю Божьего света, будем дожидаться дня, когда опять увидим ее там, где все равны — у Господа!

 Мистрис Стирфорт, видимо, была тронута безыскусствен­ною речью рыбака.

—        Мне очень жаль вас, — отвечала она, — но я все-таки должна повторить, что женитьба моего сына на вашей пле­мяннице невозможна.

Она встала, чтобы уйти из комнаты.

—        Не беспокойтесь, сударыня, — сказал рыбак, сделав шаг к дверям, — я настаивать ни на чем не буду; без надеж­ды я пришел сюда и ухожу, ничего не теряя.

Мы поклонились и ушли чрез стеклянную галерею, уви­тую виноградом, освещенную яркими лучами солнца.

Теперь пойду снаряжаться в путь, — сказал мистер Пеготти, идя со мною вниа, по скату холма, с вершины кото­рого на нас гордо смотрел аристократический дом Стирфор­тов.       ;

Куда же вы пойдете? — спросил я.

Искать мою племянницу, сэр...  Прощайте,  мистер
Дэви! Если случится со мной несчастье в дороге, запомните и скажите когда-нибудь моей ненаглядной девочке, что я неиз­менно люблю ее и прощаю!

Он дошел до угла, весь освещенный красноватыми лучами догоравшего солнца, завернул за угол, и мы перестали его ви­деть..."

И ни слова гнева или раздражения! Ни слова о своих об­манутых надеждах! Ни слова жалобы на измену и неблаго­дарность.

Это истинно смиренная любовь, великая своим бескорыс­тием.

Наконец, третье обязательное условие силы христианско­го служения состоит в том, что оно должно совершаться в Боге. Это значит, во-первых, что исходным его началом должна быть заповедь Божия, а основным мотивом — послушание воле Божией. "Я служу ближнему, потому что этого хочет и требует Господь", — вот мысль, которая должна составлять начальную основу служения. Только в этом случае оно явля­ется устойчивым, постоянным и становится независимым от каприза переменчивых настроений и личных колеблющихся симпатий и антипатий.

Во-вторых, это значит, что сущность чувства, • побуждаю­щего к служению, должна быть любовь к ближнему в Боге, то есть любовь к тому бессмертному, неизгладимому образу Божию, который есть в каждой душе и который может толь­ко потускнеть, но не исчезнуть совсем. "Я люблю ближнего потому, что он — Божье творение и носит в себе образ Бо­жий", — вот формулировка этого чувства.

Если наше служение будет определяться тем, насколько нам приятен или неприятен тот или другой человек, то из области влияния христианского служения уйдут именно те люди, которые больше всего в этом нуждаются, то есть люди порочные, злонравные, потому что они, обыкновенно, произ­водят неприятное впечатление. В служении святых, основан­ном на любви к образу Божию в человеке, всегда: замечается противоположное направление этому эгоистическому выбору. Преподобный Серафим с особенною любовью и ласкою отно­сился именно к самым грубым, неисправимым грешникам, и чем нравственно хуже был человек, тем больше' участия и расположения встречал он в преподобном. И, конечно, это правильный путь, ибо не здоровые имеют нужду во враче, но больные, и Господь пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мк. II, 17).

Служение в Боге означает, наконец, то, что конечною це­лью его должно быть душевное спасение человека, приведе­ние его к Богу. Дети мои, — пишет апостол Павел Гала-там, — для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос! (Гал. IV, 19). Это отпечатлепие образа Господа в человеческом сердце всегда было! целью апо­стольского служения.

Если мы усвоим эту точку зрения, то поймем, что мате­риальные выгоды, которые доставляет иногда людям хрис­тианское служение, не могут быть целью сами по себе, но лишь вспомогательным средством для направления к нрав­ственному совершенствованию и для достижения его; поймем также, что служение не может быть баловством или сентиментальным потворством, ибо это обыкновенно бывает гибелью для души, но допускает и суровые меры, если этого требует главная цель приближения к Богу.

Вот почему, несмотря на свою великую любовь к новооб­ращенной пастве, апостол Павел считает возможным приме­нение и. крутых мер. Прошу, — пишет он Коринфянам, — чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твер­дой смелости, которую думаю употребить против некото рых (2 Кор. X, 2). Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости? (1 Кор. IV, 21). Но, ко­нечно, суровость допустима лишь при искренней любви.

 

Глава VIII, ст. 11-21

 

Духовные руководители иудейского народа, фарисеи и саддукеи, всегда очень внимательно присматривались к тече­ниям мысли и явлениям духовной жизни народа. Это было необходимо для того, чтобы сохранить свое влияние и дер­жать все явления такого рода под контролем, не позволяя кому бы то ни было вырвать у себя господство над умами. Понятно, что оставить без 'внимания Господа и Его пропо­ведь они не могли. Но, наблюдая Его деятельность и учение, они неизбежно должны были испытывать странное раздвое­ние мысли, какое-то внутреннее недоумение: с одной сторо­ны, чудеса Госиода, необыкновенное влияние Его проповеди с неотразимой очевидностью свидетельствовали о том, что это не простой человек и чт,о Божественная сила действует в Нем.

Явления этой силы были настолько ясны, обаяние лично­сти Господа и святость Его] жизни настолько поразительны, что многие не только из народа, но, вероятно, и из фарисеев готовы были признать в Нем Мессию. Но, с другой стороны, Его жизнь, методы Его деятельности, самые основы Его уче­ния — все это коренным образом противоречило сложив­шимся веками иудейским представлениям о Мессии.

Мы знаем уже, что в грядущем Мессии иудеи ожидали встретить могущественного политического деятеля, грозного завоевателя, блестящего царя, вроде Соломона или Давида, который освободит свой народ от ненавистного римского ига и вернет славу прежних царствований. Но в лице Господа с Его смирением и кротостью, с Его всепрощением и любовью, в условиях Его скитальческой жизни, полной лишений и са­моотречения, трудно было видеть что-нибудь, хотя бы отда-ленно напоминающее этот блестящий образ, созданный фан­тазией Израиля. Невольно и настойчиво поднимался вопрос: Кто же это?

Оставить этот вопрос без разрешения, просто отмахнуться от него было совершенно невозможно. Фарисеи следили за каждым пророком, за каждой более или менее выдающейся личностью в религиозной области и должны были так или иначе определить свое отношение к такому крупному явле­нию, как проповедь Господа и возбужденный ею в народе ре­лигиозный подъем, тем более, что их мнения по этому вопро­су, несомненно, требовали их друзья и приверженцы. Кто же это? Друг или враг? Следует ли Его поддерживать или бо­роться с Ним и с Его влиянием, рассеивая то впечатление, которое Он производил в народе?

Как относиться к Нему? Идти за Ним? Но ведь Он требу­ет полного самоотречения, требует, чтобы Его последователи отдались Ему всецело и оставили все. А ведь это значит оста­вить спокойную, комфортабельную жизнь, тот почет, кото­рым фарисеи были избалованы, значительные доходы, полу­чаемые от поклонников и поклонниц, обеды, угощения, по-четные приемы, пышные одежды — одним словом, все то, что доставляло им положение признанных учителей «.руко­водителей. И все это променять на нищее, полуголодное су­ществование вечных странников, не имеющих крова. |И во ими чего? Ради чего? Что они получат в награду за этот¹ под­виг и за эти лишения? Достаточно ли велика будет награда для того, чтобы стоило обречь себя на нищету и отказаться от удобств жизни?

   Не идти?.. Остаться на своих прежних позициях и |с вы­сот! своей законнической правды и старческих преданий созер­цать в величавом одиночестве быстро развертывающиеся со­бытия и нарастающий энтузиазм толпы?..        I

|А вдруг это в самом деле Мессия?! Какой позор для них, народных руководителей, не узнать страстно желанного и давно ожидаемого Избавителя, не примкнуть к Нему или ос­таться в хвосте зарождающегося движения и уступить жал­ким неучам и галилейским рыбакам около Него первые мес­та, на которые они имеют все права по своим знаниям, бла-

гочестию и учености! Не иметь видного места при блестящем дворе Мессии и в славе Его будущего царства — об этом и подумать ужасно!

Но, с другой стороны, какой риск! Можно все потерять и ничего не приобрести... Во что бы то ни стало надо узнать наверное, кто это: Мессия или нет, чтобы действовать навер­няка и. не ошибиться в расчетах.. Надо заставить Его нару­шить то таинственное молчание, которым Он окружает Свою личность и Свое дело, не объявляя Себя открыто Мессией и в то же время проявляя такую силу, которую нельзя предпола­гать в обыкновенном человеке. И если это действительно Мессия, то надо убедиться в этом наверное.

Фарисеи переживали нечто вроде биржевой лихорадки с ее азартными волнениями и томительно-нервным ожиданием: выиграть или проиграть. Понятным становится то нетерпе­ние, с каким они требовали от Господа знамений, которые разрешили бы их недоумения окончательно. Долго ли Тебе держать нас в недоумении? — спросили они Его однажды, — если Ты Христос, скажи нам прямо (Ин. X, 24).

Но разве не было таких знамений? Разве чудеса Господа не говорили о Нем красноречиво и убедительно? Он Сам смот­рел на них как на свидетельство: дела, которые творю Я во имя Отца Моего, они свидетельствуют о Мне (Ин. X, 25).

Но фарисеи требовали знамения с неба, знамения необык­новенного, быть может, вроде тоги, какое дал пророк Исайя царю Езекии, заставив солнце вернуться назад на десять сту­пеней (4 Цар. XX, 11). Исцеления различных болезней, пред­ставлявшие обычные чудеса в деятельности Господа, были для них недостаточно убедительны. Ведь они рисковали столь многим и должны были получить несомненную гаран­тию будущей награды, ради которой они, пожалуй, и не прочь были согласиться потерпеть! немного, если, конечно, в награду они получат больше, чем потеряют.

Понятно, почему Господь отверг их требования и отказал­ся дать знамение. Эти торгаши в деле спасения, совершенно не понимавшие духа Его учения, рикогда не могли быть ис­кренними Его последователями. 0н никогда не обещал Своим ученикам земных благ, и не ради материальных выгод долж­но следовать за Ним.

Счастье единения с Богом, любовь к Искупителю, свя­тость и чистота души как плод добродетельной жизни, сооб­разной с Его заповедями, — вот те мотивы, которые должны действовать в христианине, определяя его решения, и кото-

рые чужды были черствой себялюбивой душе фарисея. Хрис­тианство следует принять и любить ради него самого, а не ради посторонних наград и внешних выгод. Оно само по себе представляет ту драгоценную жемчужину притчи, ради кото­рой надо пожертвовать всем (Мф. XIII, 46).

Фарисеи этого не могли, и все знамения с неба были бес­сильны заставить их принять такой взгляд и покориться духу учения Христова.

Одни Ли тблько фарисеи?

Есть много людей, сам душевный склад которых препят­ствует им быть настоящими искренними учениками Господа Иисуса Христа и проникнуться вышеуказанными мотивами, обязательными для успеха христианской жизни. В душе час­то встречаются те подводные рифы и мели, на которых разби­ваются самые окрыленные корабли христианской надежды. Часто устроение сердца требует коренных изменений, и над ними необходимо много работать, чтобы сделать душу вос­приимчивой к веянию духа и к голосу христианской правды.

Дам надо знать эти мели. Надо знать, что засоряет фар­ватер христианской жизни, так что движение вперед стано­вится совершенно невозможным. Только тогда мы узнаем, как обойти мели и как предохранить душу от засорений.

Где лежат самые опасные рифы душевных настроений?

В том 'же евангельском отрывке (Мк.УШ, 11-21) Господь указывает» типы людей, непригодных по душевному складу к Царствию Божию.

Смотрите, — сказал Он ученикам Своим, — берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой. А у евангелиста Матфея прибавлено: и саддукейской (Мф. XVI, 6).

Вот три различных мировоззрения, или, вернее, три типа душевного уклада, неспособных воспринять глаголы жизни вечной и обреченных на всегдашний разрыв со Христом: иро-диане, саддукеи, фарисеи.

Что эт*о за люди? И что мешает им принять на себя бла­гое иго и легкое бремя Христа?

Иродиане — это люди, примкнувшие к партии Ирода-правителй и поддерживавшие его, несмотря на его чужезем­ное происхождение. Многие из них были придворными при царе, добившись своего положения лестью, низкопоклон­ством и разными темными услугами. Это положение они очень ценили и очень боялись его потерять. Карьера, высо­кое положение, удобства и роскошь жизни — это было для

них все. Ни о чехи другом они не заботились. Требования ре­лигии, интересы общественной жизни, страдания родного на­рода их волновали очень мало. Это были оппортунисты в худшем смысле слова. Для личного сытого, беспечального су­ществования они готовы были пожертвовать всем. Любовь к другим не была требованием их убеждений.

Пружиной деятельности и основным фоном их жизни был самый грубый, неподкрашенный, животнщй эгоизм. Правила высшей морали, учения о необходимости самоотвержения для блага ближних, все идейные устремления души, пытающейся оторваться от земли для неба, могли вызвать на устах их лишь улыбку. Эти тонкости были не для них.

Что могло им дать учение Христа и чем могло привлечь к себе? Страдания, лишения, добровольная нищета и теснота жизни, постоянный крест терпения, служение другим, дохо­дящее до полного забвения собственных интересов, все, с чем неразрывно связывалась христианская жизнь, — все это было как раз противоположно тому, чего они желали и чего добивались.

Им ли, изнеженным царедворцам, любившим только рос­кошь и блеск жизни, было понять и оценить радость бедно­го, бесприютного существования, богатого лишь духовной свободой и чистотою религиозных переживаний?

С последователями Господа они, вероятно, не могли даже найти общего языка, не могли их понять и соединиться с ними ни мысленно, ни духовно, как масло не может соеди­ниться с водой. Это были люди двух различных космосов жизни и совершенно противоположных мировоззрений; блес­тящим царедворцам бедные галилеяне с их| непостижимым ас­кетизмом должны были казаться просто безумцами, заслужи­вающими одного лишь презрения.

Если они вступают в ряды врагов Господа, то главным об­разом потому, что в Его деле видят опасное политическое яв­ление, учитывая Его влияние на массы и! разделяя обычные среди иудеев предрассудки о Мессии как завоевателе и освобо­дителе от римского ига, в поддержании которого и вообще всего существовавшего правительственного строя, обеспечи­вавшего для них праздную, сытую жизнь, они, конечно, были заинтересованы.

Таким образом, эгоизм, личное себялюбие, которыми были проникнуты их натура и жизнь, непреодолимо отталки­вали их от Христа.

И до настоящего времени это человеческое себялюбие представляет один вз самых опасных подводных камней хри­стианской жизни. Если не разломать его и не удалить, то идти за Христом невозможно. Невозможно и соединиться с Ним когда-нибуДь.

Кто приходит ко Мне, — говорит Господь, — и не возне­навидит... самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником... Кто, не отрешится от всего, что имеет, не мо­жет быть Моим учеником (Лк. XIV, 26, 33).

Чтобы быть достойным Господа, надо забыть, потерять себя и отрешиться от всего. Человек, дорожащий своими удобствами и не желающий ничем пожертвовать для ближ­них, в Царство Божие войти не может.

Есть старая благочестивая легенда.

В одном из монастырей жил когда-то игумен высокой под­вижнической жизни, который непрестанно молился за братию и неотступно, с великим усердием и слезами просил Бога, чтобы все иноки его обители удостоились Царства Небесного.

Однажды вся братия была приглашена на праздник в со­седний монастырь. Игумена задержали какие-то дела, и он обещал прийти позднее. Иноки отправились без него.

На дороге им попался путник, искусанный зверями. Бед­ный старик от сильной потери крови не мог уже двигаться и лежал около лесной тропинки. Братия подошли к нему, по­говорили, расспросили, посочувствовали и... отправились да­лее, оставив его лежать в лесу.

До монастыря, куда они шли, было далеко, а им хотелось попасть туда к.службе, и особенно к обеду. Быть в гостях, на праздничном обеде — это удовольствие так редко выпадало на их долю. Нрдо было спешить, и задерживаться на дороге, чтобы перевязать раненого и отнести его куда-нибудь в спо­койный приют\ у них не было времени. Часом позже этим же путем проходил игумен. Искусанный старик все еще лежал неподвижно возле дороги, и, казалось, жизнь почти оставила его. Лишь изредка он тихо стонал. Игумен подошел к нему, и сердце его сжалось состраданием. Он наклонился к несчаст­ному, перевязал его раны как умел, и приподнял его с земли, пытаясь поставить на ноги. Оставить умирающего в лесу было невозможно.

— Можешь ты идти как-нибудь? — спросил он.

Старик только глухо стонал.

— Обопрись на меня, — продолжал игумен, — будем дви­гаться вместе, потихоньку... Тут недалеко я знаю жилье...

Он обнял старика дряхлою рукою и пытался заставить его идти. Все было напрасно: тот не держался на ногах и повис на его руке, как мешок с трухою. Тогда игумен стал на коле­ни, положил израненного странника на свои старческие пле­чи, поднялся медленно и потащил свою ношу] кряхтя, спо­тыкаясь и едва переступая слабыми ногами; для его преклон­ных лет тяжесть была не под силу.

Он почти не надеялся донести. Но сердце его разрывалось от жалости, и оставить бедняка без помощи он тоже не мог. И странное дело: по мере того, как он двигался вперед, тя­жесть на его плечах становилась все легче и легче, и, нако­нец, ощущение ее прекратилось совершенно.

Игумен оглянулся и остолбенел. На плечах не было нико­го! Старик исчез!!

И только издали донесся тихий голос: "Невозможно ис­полнить молитву твою, ибо дела твоих братии иные, чем твои... Понудь их идти твоими стопами: иначе не войти им в Царство Божие!.."

Таким образом, черствость сердца и равнодушное отноше­ние к ближнему представляет решительное препятствие для единения с Христом. Христианство, прежде всего по своему практическому осуществлению, есть служение ближним.

Господь пришел для того, чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мк. X, 45). А так как Он требует от Своих учеников, чтобы они следовали за Ним, то есть подражали примеру Его жизни, то ясно, что обязан­ность служения лежит на всех христианах и должна состав­лять главную цель их деятельности. Кто х<\чет идти за Мною, — говорит Он, — отвергнись себя и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мк. VIII, 34). Кто не\берет креста своего и. следует за Мною, тот не достоин Меня (Мф. X, 38). Другими словами, кто не подражает Господу в служении ближним до готовности положить за них душу'свою, как это сделал Спаситель, тот не достоин Его.

Но эгоизм, или себялюбие, отталкивает человека от слу­жения другим, и это отсутствие служения, черствость и безу­частное отношение к ближнему есть обычное внешнее проявление эгоизма.

В сознании этот порок проявляется как открыто наглое или лицемерно замаскированное правило жизни: "Лишь мне было бы хорошо, а до остальных мне нет дела!.."

Это и есть Иродова закваска, своего рода порок сердца. В умственной области,  области мысли часто встречается дру­гой порок, делающий, человека непригодным для Царства Божия, порок, который! Господь называет "саддукейской заквас­кой".         

Точное происхождение слова "саддукей" не установлено. Оно произошло или от имени первосвященника Садока, или от еврейского слова "уедаках", что значит "справедливый". Это название, кажется, означало прежде всего' во время Иоанна Гиркона партию, состоявшую главным образом из священников и в противоположность преувеличениям фарисе­ев довольствовавшуюся справедливостью в том виде, в каком ее требовал текст закона. Это были положительные умы свое­го времени. Будучи преданы чувственности и проникнуты ма­териализмом и сомнениями, они не верили в существование иного мира. Мысль о загробном мире казалась им безумием. Они невысоко ценили Пророков и принимали закон в тесном смысле как мудрый устав, касающийся вещественных выгод и земных предметов. Они утверждали, что ничто в законе не доказывает бессмертие, почему и воскресение мертвых отри­цали. Будучи умами ограниченными, они находили нелепыми учения, чуждые их мудрости, опиравшейся на букву закона. Их можно назвать скептиками, ибо они отрицательно или с большим сомнением'относились ко многим вопросам и явле­ниям духовного мира и духовной жизни. Несомненными для них были лишь явления ощутительные, осязаемые. Все, что было недоступно их рониманию или выходило за пределы их чувственного опыта и их книжной учености, они просто отри­цали. В этом отношении они напоминают реалистов или по­зитивистов нашего времени худшего оттенка.

Вместе с тем, со9тоя преимущественно из священников и людей большой, хотя ложной учености, саддукеи привыкли чувствовать себя руководителями умственной жизни народа, к которому, надо сказать, относились с большим презрением за его темноту и необразованность.

Это положение умственных вождей они никому ни за что не уступили бы и потому с необычайным фанатизмом и не-

терпимостью относились ко всем мнениям и уЗДЙия»>{ кото­рые выходили не из их лагеря и не согласовывались с их воззрениями. Они вообще отличались Умственным высокоме­рием и любили прибегать к злой насмешке.

Таким образом, их основное настроение и их .главный по­рок можно определить как умственную гордость. Если вооб­ще самый большой недостаток и неискоренимый порок у лю-^ей составляет тайная гордость, то, быть может, самйя опас­ная ее разновидность есть гордость ума. Ее сущность состоит в том, что человек, преклоняясь до самообожания перед сво­ей личностью и особенно перед своими умственными способ­ностями, начинает считать себя самого единственным непог­решимым авторитетом в разрешении всех вопросов и вслед­ствие этого отметает все, что не понимает, ибо в своем само­обоготворении вообще не допускает мысли, что могут суще­ствовать вещи, превышающие его понимание. В людях сад­дукейской складки это неизбежно ведет к материализму, скептицизму и неверию, ибо в области веры необходимо при­знать ограниченность человеческого ума, смиренно скло­ниться перед тайной, окружающей человека отовсюду, и многое из объяснений этой тайны принять без собственной рационалистической проверки, так как во многих вопросах веры такая проверка совершенно невозможна. Но этого-то ограничения самовольно захваченных прав ума умственно Гордые люди не желают и не могут допустить. В сознании это формулируется так: "Я все могу понять. Если же я этого не понимаю и мне говорят, что такое понимание для меня даже невозможно, то ясно, что это вздор, сказка, басня!" | Так неизбежно рождается отрицательное отношение к ду­ховному миру, недоступному для человеческого рассудка.

Простоты и цельности веры  в таких людях не может 'быть, ибо такая вера требует от человека умения совершенно ;отказаться от своих соображений и, не доверяя силе своего !ума, искать истины только в Боге с полной готовностью при-нять эту истину без всякого сомнения, в каком бы'виде ни дана она была человеческому сознанию Богом. Умственная |гордость этому препятствует, и сомнения, возникающие на 'почве противоречия данных истин и собственных срображе-:ний, здесь неизбежны. А между тем,  кпк говорит^ апостол : Иаков, сомневающийся подобен морской волне, ветром под­нимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек полу­чить что-нибудь от Господа. Человек с двоящимися мысля­ми не тверд во всех путях своих (Иак. I, 6-8).

Горькая ирония и трагическая опасность положения этих гордых умников состоит главным образом в том, что, не же­лая смиренно склоняться под Божие ярмо простодушной веры и самоуверенно пытаясь сделаться господами и хозяева­ми своей умственной жизни, они в действительности стано­вятся обыкновенно безвольными рабами диавола и жалкой игрушкой в его руках, следуя во всем его лукавым внушени­ям, принимаемым ими за собственные. Эта грустная, посто­янно повторяющаяся история имеет многовековую давность и ведет свое начало от падения первых прародителей. Припом­ним, что сущность этого падения именно в том и состояла, что, отказавшись в порыве ложной гордости от детского дове­рия к Богу и пытаясь собственными усилиями приобрести Бо­жественное знание добра и зла, люди оказались на самом деле лишь посмешищем и обманутой жертвой змия-искусите­ля. Кто не хочет быть рабом Божиим, тот неизбежно стано­вится рабом диавола. Этот вечный закон так же непреложен в области умственной, как и во всех других.

Психологически это объясняется просто.

Мы, обыкновенные люди, без большого духовного опыта, почти никогда не сознаем, что мысли, рождающиеся в нашей голове, навеянны нам какою-то посторонней силой. Они все­гда представляются нам нашими собственными, и уже в силу одного этого обстоятельства они имеют решающее значение для направления нашей деятельности. "Я исполню это, по­тому что это мое желание", — вот обычное внушение само­вольного себялюбия,-но люди смиренные, не слишком дове­ряющие своему рассудку, всматриваясь в нравственную не­доброкачественность своих мыслей, сравнительно легко мо­гут допустить, что они являются плодом диавольского на­шептывания и подавить их: в зародыше. Иное дело человек умственно гордый. Он просто не может допустить, что им владеет диавол, и его рассуждение, сознательное или бессоз­нательное, в данном случае приблизительно таково: "Вот моя мысль... Она зародилась в гениальной голове, вышла от моего "я" и должна быть хороша, ибо мое "я" прекрасно. А если мысль хороша, то возможно ли признать ее плодом диавольского внушения?! Скорее, она дана Богом, действую­щим через меня, как высшее озарение духа. В крайнем слу­чае, это моя собственная мысль, а если моя, то, значит, хоро­ша!" И сознание, отуманенное самообожанием, перестает даже

различать действительно дурное от хорошего: хорошо все, что мое, что вышло от меня, — в этом весь нравственный критерий. Диавол искусно этим пользуется и, внушая дур­ные мысли и желания, которые гордый человек принимает за собственные, заставляет его делать с рабской покорностью все, что угодно искусителю, хотя человек все время уверен, что творит только свою волю,и добивается ее исполнения не­редко с упорством и фанатизмом. Эти слепые люди, не пони­мающие, что их'ведут на поводу, — лучшие слуги диавола.

Этим-то особенно и опасна саддукейская закваска ум­ственной гордости. Этих людей трудно образумить, трудно открыть им глаза на их истинное положение, убедить их, что мудрость мира сего есть безумие пред Богом (1 Кор. I, 20) и что со .всем воображаемым превосходством своего ума они не более, как слепые одураченные глупцы. Признаться в этом для них невозможно, ибо этому препятствует гордость.

Есть хорошая турецкая басня.

В одном из вилайетов Оттоманского государства жил ког­да-то старый огородник Ибрагим. Он недурно знал свое дело и хорошо торговал овощами. Плохо было лишь то, что он считал себя самым умным человеком в вилайете, а может быть, и во всем султанате. Особенно убеждался он в своей мудрости, когда разговаривал или советовался со своей же­ной фатимой. Ее речи настолько были глупее его мыслей, что он невольно восторгался своим умственным превосход-ством| Поэтому у него было даже правило: "В трудную мийу-ту жизни спроси совета у жены и поступи как раз наоборот".

Однажды сосед затеял с ним тяжбу, и Ибрагима вызвали к кади для допроса.

Известно, что правосудие во всех странах, где сияет вера пророка Магомета, с трещиной и, прежде чем довериться ему, надо эту трещину заткнуть.

Мудрый Ибрагим знал это хорошо.

—I Жена, — сказал он, — что мне свезти к кади? Зойет для допроса, да продлит Аллах его дни!

—I Воз спелых арбузов, — отвечала Фатима. -- Кади их любит.

! "Какая глупая! — подумал Ибрагим. — Из-за такого пустйка везти арбузы! Хороши будут и огурцы!"

Он положил в корзину огурцов, выбирая похуже, пожел­тее, и отправился.

В воротах дома кади его остановил здоровый аскер.

— К кади? — спросил он. — А пропуск где?

Ибрагим показал ему корзину.

Аскер посмотрел, медленно выбрал из корзины самый желтый, переспелый огурец, понюхал и со всего размаху швырнул им в бритую голову Ибрагима. Звучно треснул огу­рец и залепил сочной мякотью все лицо "мудрого" огородни­ка. За первым огурцом последовал другой, третий и так да­лее, пока вся корзина не была опустбшена. А пока аскер за­нимался эти;й и расплющивал огурцы один за другим на муд­рой голове Ибрагима, тот стоял и думал: "Какой я умный! И как хорошо, что я не послушался жены!.. Огурцы еще можно терпеть, а если б мою голову стали так обстреливать арбузами!"

Басня добавляет: "Самый несомненный глупец тот, кто считает себя самым умным".

Если умственная гордость представляет самый крупный порок, препятствующий вступлению в Царство Божие в обла­сти мысли, то в области воли мы находим другой недостаток, не менее вредный, который Господь называет "закваской фа­рисейской" и определяет как лицемерие: берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие (Лк. XII, 1).

В 23-й главе Евангелия от Матфея Господь подробно вы­ясняет психологическую сущность лицемерия в Своей грозной обличительной речи против фарисеев, упрекая их в том, что они говорят и не делают: связывают бремена тяжелые и не-удобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хо­тят и перстом двинуть их; все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди; поедают домы вдов и лицемерно дол­го молятся; дают десятину с мяты, аниса и тмина, и остави­ли важнейшее в законе: суд, милость и веру; оцеживают кома­ра, а верблюда поглощают (Мф. ХХЩ, 3-5, 14, 23-24). Все это в результате и дает тип лицемерного!святоши-фарисея, кото­рый по наружности кажется людям йраведным, а внутри ис­полнен лицемерия и беззакония,.подобно окрашенному гробу, который снаружи кажется красивым, а внутри полон костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. ХХШ, 27).

Каким образом зарождается в дуще лицемерие?

Иногда оно появляется в результате того извращения душевного склада, когда главным центром жизни для чело­века является не Бог, а земные выгоды и преимущества, и когда религия служит лишь средством для достижения этих целей, теряя свой истинный характер чистого служения Богу.

Несомненно, люди такого сорта были в еузде ф».рпг?ев, ибо Господь говорит о них, что они друг от друга принимают сла­ву, а славы, которая от Единого Бога,'не ищут (Ин. V, 44), да и в своем требовании от Господа знамения они слишком явно обнаружили, как мы видели, свою привязанность к вопросам земного благополучия. Но таких прожженных лицемеров, ко­торые сразу начинали бы свою религиозную жизнь и деятель­ность с сознательного обмана, скрывая в душе свои действи­тельные низменные житейские цели, сравнительн^:мало.

Гораздо чаще лицемерие является плодом духовной лени. Дело в том, что искреннее служение Богу и устроение своего спасения требует постоянной работы над собой и непрерывно­го напряжения духа. Это всегда представляет большую труд­ность, и потому неудивительно, что у людей, духовно небреж­ных или ленивых, начинает постепенно подменяться чисто внешним исполнением религиозных обязанностей, без внут­реннего душевного участия, что несравненно легче. Человек, как лукавый наемник, начинает обманывать Бога, принося Ему в дар вместо золота душевных настроений и любви по­казную мишуру телесных подвигов и ритуального служения. Обманывает он Бога и в молитве, совершенно не сочувствуя душой молитвенным словам и часто даже не думая об их смысле. Мало-помалу это внешнее, обрядовое служение Богу обращается в привычку, и тогда легко создается почва для лицемерия.

Сначала возникают упреки совести, ибо человек все-таки внутренне чувствует, что служение его нечисто и неискренно. На помощь является тогда лукавый рассудок, который начи­нает успокаивать взволнованную душу своими софизмами, вроде того, что дело еще не так плохо, что совершенная свя­тость для человека невозможна, что Бог милостив и простит, что, наконец, и аккуратное исполнение внешних обязаннос­тей есть своегЬ рода тип добродетельной жизни, который все-таки может доставить спасение. Человек начинает успокаи­вать и обманывать самого себя.

Но так ка<<, несмотря на все софизмы, внешнее служение Богу не дает духовного удовлетворения, то бедному лицемеру волей-неволей приходится заменить это отсутствие высшей радости, которую Господь посылает лишь в нагрпду за ис­креннюю любовь к Нему и добросовестное хождение пред Ним, чем-нибудь другим; иначе его служение становится просто бессмыслицей по своей безумности. Эту компенсацию

человек и находит в мирской славе и житейских выгодах, ко­торые он получает от людей как дань уважения своей мнимой святости. С этого момента у лицемера на первом плане лишь одна забота: показаться хорошим перед людьми, и даже внеш­ние обязанности, возложенные на него религией, он начинает исполнять старательно лишь тогда, когда на него смотрят другие. Он начинает обманывать людей^] и превращается в гроб повапленный.

* Таким образом, фарисейство, или религиозное лицемерие, есть сплошной обман, так как человек здесь лжет и Богу, и себе, и людям. В этом-то и кроется главная опасность этого порока, делающая его трудноисправимым. Открытого, даже закоренелого грешника легче обратить на путь правды, ибо он внутренне все-таки сознает, что дела его дурны. Но убе­дить привычного лицемера в том, что он стоит на ложном пути, почти невозможно. Он так привык лгать и себе, и лю­дям, так одурманен собственным обманом, так много в его распоряжении разных софизмов для своего оправдания, что чувство правды в нем притупилось, если не исчезло оконча­тельно, и путь истинной жизни для него безнадежно затерян в лабиринте диалектических ухищрений.

Вот те душевные устроения, те основные пороки, которые Господь называет "заквасками" и от которых особенно предо­стерегает Своих последователей, указывая на них как на са­мые опасные мели, угрожающие крушением кораблю нашего спасения:

Иродова закваска — порок сердца,  эгоизм и его внеш­
ние проявления: безучастность и равнодушие к ближним.

Саддукейская закваска — порок ума, умственная гор­
дость и ее внешние проявления: маловерие и неверие.

Фарисейская закваска — порок воли, духовная леность
и рожденное ею лицемерие.

Когда читаешь евангельские повествования о чудесах ис­целений, совершенных Господом, невольно обращаешь внима­ние на описание способов этих исцелений. Господь редко ис­целял только словом или одною молитвою. Обыкновенно ис­целению предшествует какой-нибудь осязательный жест

или прикосновение, причем приемы, употребленные Спасите­лем, чрезвычайно разнообразны, почти никогда не повторя­ются и всегда приспособлены к особенностям данного случая. То Он берет больного за руку, помогая ему подняться (Мк. I, 31; V, 41; IX, 27), то вкладывает персты Свои в.уши глухого (Мк. VII, 33), то возлагает руки на глаза слепого (Мк VIII, 25), то прикасается к гнойным язвам прокаженного со слова­ми: "очистись!" (М^. I, 41). Иногда Он требует от больного сделать какое-нибудь^, движение (Мк. II, 11; III, 5). В свою очередь, люди, искавшие помощи от Господа Иисуса Христа, прежде всего стараются прикоснуться к Нему или к Его одеж­де .(Мк. III, 10; V, 27-28; VI, 56).

Конечно, это объясняется отчасти тем, что от Него исхо­дит благодатная, исцеляющая сила (Мк. V, 30), действую­щая на больных через прикосновение, но, с другой стороны, нельзя не видеть, что, пользуясь различными приемами исце­лений, Господь имеет в виду и Свои особые цели.

Мы уже знаем, что непременным условием исцеления, больных служила их вера в Спасителя. По вере вашей будет вам, — говорил Он,обычно, и, чтобы сделать человека вос­приимчивым к благодатной силе исцеления, Он прежде всего старался пробудить в нем эту веру. Те жесты и прикоснове­ния, которые Он употреблял при этом, служат той же цели.

Человеку несравненно легче поверить в возможность вы­здоровления, когда он чувствует прикосновение к больному месту. Простое слово или взгляд не могут произвести такого действия равной силы. В некоторых случаях, как, например, с глухим, это было| чуть ли не единственное средство дать больному понять и убедить его, что Господь хочет его исце­лить. Во всяком случае, в области веры несравненно убеди­тельнее слов осязательное действие или реальный факт, лич­но прочувствованны^ или пережитый человеком. Когда Гос­подь прикасался к бЬльному, тот видел и чувствовал, что его исцеляют. К свидетельству слуха присоединялось вдвое силь­нейшее удостоверение зрения и осязания, и на этой опоре крепла слабая вера. |

"Вера только от слышания" гораздо слабее веры от пере­житых фактов, в которых человек был активным или пассив­ным участником.

С другой стороны, прикосновение к ране или пораженному органу гораздо яснее и красноречивее говорило о любви и участии Господа к страждущему человеку, чем могло это выразить слово.'Любовь всегда требует большой, осязательной близости, и доктор, который осматривает своего пациента издали, боясь к нему прикоснуться, никогда не в состоянии вызвать к себе большого доверия и расположения, не говоря уже о том, что при этом совершенно невозможно почувство­вать и поверить в искренность его участия, а; скорее, можно предположить в нем лишь брезгливость и отвращение. Соот­ветственно с этим и в душе больного возникают различные •' чувстйШ ибо душа невольно на любовь отвечает любовью, на равнодушие и отвращение — враждой. Прикосновения Спа­сителя, служа выражением Его участия к страдающим лю­дям и вызывая в их душе ответное чувство, несомненно, скрепляли взаимную любовь Божественного Целителя и Его пациентов.

В области любви реальные факты также имеют больше значения, чем слова.

Этот закон зарождения и укрепления веры и любви надо иметь в виду, ибо он помогает найти средства врачевания тех душевных недугов, о которых у нас будет речь.

Тяжела физическая слепота, которую исцелил Господь. Для слепца совершенно закрыт громадный мир зрительных
образов и красок, составляющий почти половину всей суммы тех внешних впечатлений, которыми живет душа. Для него не существуют яркое солнце, розовые зори,, лазурное небо, переливы радуги. Нет для него картин радостного пробужде­ния и восхода солнца, когда первые снопы ликующих лучей вырываются из-за горизонта, золотя вершины гор, деревьев и кресты церквей, или задумчивого тихого заката, когда медленно погружается краснеющее солнце в синие тучи, оде­вая все небо в багрянец и пурпур. Недоступны для него кра­соты природы с темной зеленью лесов, золотистыми полями, бесконечным разнообразием то ярко, то неж!но окрашенных цветов, пестрых бабочек и букашек. Вся дивная, чарующая прелесть Божьего мира, поскольку она выливается в цветоч­ных симфониях и гаммах, для него закрыла. Не видит он также близких людей, дорогих лиц, любимьЦс предметов.
Тяжело слепому!

Но еще хуже, еще опаснее для человека состояние так называемой духовной слепоты, которая обычно проявляется в двух видах: слепоты веры и слепоты любви. Физическая слепота доставляет человеку много неудобств и огорчений, но душа в своих высших проявлениях от этого страдает

сравнительно мало, недостаток внешних впечатлсш'й нередко содействует богатству внутренних переживаний, развивающе­муся взамен их, и жизнь духа даже во многом выигрывает, благодаря сосредоточенности и углубленности. Господь умудряет слепцы, — говорит слово Божие. Недостаток зрения вознаграждается остротою других чувств, силою внимания и мысли и глубиною самосознания.         :,

Духовная слепота поражает душу, калечит ее, заставляя жить неполною,- половинчатою жизнью, и совершенно оста­навливает ее духовное развитие, ведет к гибели и .разложению.

Первая форма духовной слепоты, слепота веры, состоит в том, что для человека совершенно закрыт и непонятен мир духовный, то есть мир духовных существ и духовных пере­живаний в общении с ними. Человек его не знает, не видит, не чувствует,'ибо не верит и не умеет верить.

Конечно, и для верующих людей неизбежна относитель­ная слепота, ибо духовный мир недоступен непосредственно для наших внешних чувств, многое в нем представляется не­ясно, многое совершенно закрыто для знания. Полное веде­ние возможно для нас лишь в будущем, когда разрушится средостение между нами и этим миром и когда мы сами пе­рейдем в его область. Теперь мы видим как бы сквозь туск­лое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан, -говорит апостол Павел (1 Кор. XIII, 12). Из неведомой облас­ти потустороннего мире( Господь открыл и открывает нам лишь то, что необходимо для нашего спасения. Или, как го­ворит святой Иоанн Дамаскин, "Бог, яко всеведующий и про­мышляющий о пользе каждого, открыл все, что знать нам полезно, и умолчал о том, чего не можем вместить".

Тем не менее эти частичные знания в нужном объеме все-таки даны верующему, и|путь жизни, и конечная цель ее для него все же ясны, хотя, Может быть, он и не видит всех под­робностей и зигзагов жизненной тропинки. Кто-то сравнил путь веры с дорогой в тумане. Дали, застланные туманной дымкой, здесь не видны; дорога теряется во мгле, и ее пово­роты не заметны; не видны и те препятствия, которые могут на ней находиться.. Но; вы ясно различаете пространство ближайших шагов; стена тумана как будто расступается перед вамп, и вы можете идти достаточно уверенно, чтобы не споткнуться. Вы видите также солнце, огненный шар кото­рого просвечивает сквозь туман; по нему вы определите свое общее направление и можете судить, насколько верно ведет к цели та-дорога, по которой вы идете. Вы все-таки не слепы и не теряетесь в беспросветном мраке. Но есть много людей, страдающих безусловной и упорной слепотой, кото­рые в области веры не в состоянии ровно ничего различить. ' Однажды маленький мальчик Коля потерял свой мячик, закатившийся под шкаф. Он заглянул туда: ничего не видно. I Попытался зажмурить один глаз — не видно.

Ты посмотри рукой! — посоветовал отец.
Коля с минуту пошарил под шкафом.

Папа! — сказал он. — Рука Тоже ничего не видит!..
Точно так же многие люди ничего не видят в духовном

мире. Как рука не имеет органа зрения, так у них нет очей веры. Они слепы безусловно.

Кроту, зарывшемуся в свою нору, вы напрасно стали бы толковать, что на небе есть солнце и что мир далеко не огра­ничивается подземной норой. Вы его не убедите и не заста­вите вам поверить.

Таковы бывают люди.

Возьмите, например, фарисеев. Они внимательно наблю­дают за Господом, знают каждый Его шаг. Все необыкновен-; ные чудеса Его совершаются перед ними. И они не верят.

Его Рождество сопровождается удивительными знамения­ми, взволновавшими астрономов всего Востока. Языческие ¹ ученые, волхвы, пришли издалека поклониться Божествен-! ному Младенцу, нашли Его пещеру, ясли и поверили. Фари-: сей не верят.

Они прекрасно знают пророчества ветхозаветных книг. Ясно видят, что эти пророчества осуществляются в лице Гос­пода. Не могут этого не видеть, ибо Сам Господь постоянно отмечает все эти древние предсказания, исполнившиеся на Нем. И, однако, не верят.

Толпы народа идут за Христом. Больные бросаются к Нему, чтобы только прикоснуться к Нему, ибо одно прикос­новение Его исцеляет. Его сила такова, что считать¹ Его про­стым человеком невозможно. Фарисеи не верят. ,

Господь одним словом укрощает бурю, идет по волнам, как по суше. Волны, ветер, море — всё стихии мира Ему подвластны. Он воскрешает сына вдовы Наинской, дочь Иаира, своего друга Лазаря, уже начавшего разлагаться пос­ле четверодневного пребывания в гробу. Впечатление огром­но. Весь народ готов признать Господа своим Мессией. Одни фарисеи не верят.

Они требуют новых доказательств и знамений с неба. Но с полной уверенностью можно сказать, что они не поверили бы никакому знамению. Когда человек решил ничему не ве­рить, убедить его невозможно. Самые очевидные, порази­тельные факты на него не действуют.

Недаром Господь называет их слепыми вождями (Мф. XXIII, -24), которые ведут слепых и готовы упасть в яму (Мф. XV, 14).

Это и есть духовная слепота веры, говоря о которой Гос­подь Иисус Христос поясняет, что пораженные ею видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество Исайи, которое говорит: слухом ус­лышите — и не уразумеете, и глазами смотреть будете — и не увидите (Мф. XIII, 13-14).

Когда великий святитель Константинопольской кафедры Иоанн Златоуст выступил со смелыми обличительными ре­чами против императрицы Евдоксии, взбешенная царица до­билась декрета о его изгнании. Но в ту же ночь в столице Византии произошло сильное землетрясение. Подземные удары были особенно сильны около царского дворца и в са­мом дворце. Среди ночи императрица Евдоксия в ужасе, вся в слезах вбежала к императору. "Мы изгнали праведника, — воскликнула она, — и Господь за то карает нас. Надобно его немедленно возвратить: иначе мы все погибнем". Иоанна возвратили, но ненадолго. Урок был скоро забыт, и прежняя слепота овладела царицей. ЕЙ казалось, что она напрасно поддалась испугу, что не Божий голос гневно звучал в грохо­те землетрясения. Снова начались интриги, снова святитель был осужден на изгнание. И в| ту же ночь в соборе св. Софии вспыхнул пожар, который разрушил храм, здание сената, богатые дома, окружавшие площадь, и угрожал царскому дворцу. Знамение гнева Божия было очевидно, но слепота уже плотно смежила духовйые очи царицы и правящих сфер. Они ничего не хотели ^видеть, и святитель остался в изгнании.

Когда человек не хочет верить, он слеп к самым очевид­ным фактам и доказательствам.

Известен старый рассказ о священнике, пытавшемся убе­дить одного невера в возможнЬсти чудес.

— Представьте, — говорил он, — вот вы упали с коло­кольни и остались живы... Я знаю такой факт. Разве это не чудо?

—        Нет, это случай! — возразил невер.

— Ну, допустим... Но если второй раз случилось то же, и вы опять остались живы. В этом вы тоже не признаете чуда?

—        Нет, это счастье! — сказал невер.

—' Но вот вы упали в третий раз — и опять без всякого вреда. Что вы скажете тогда?

— Скажу, что это... это — привычка! — нашелся невер.  Ему легче было допустить, что человек может привыкнуть летать'с колокольни, чём сознаться в возможности чуда. ;Та-^!ф< ковы все современные рационалисты, особенно те, которые занимаются подделкой евангельской истории: Л. Толстой, Ре-нан, Штраус и т. п. Признав заранее как самоочевидную и неоспоримую истину, что чудес не бывает и быть не может, они или вычеркивают из Евангелия все места, где говорится о чудесах Спасителя, или переделывают их по-своему так, чтобы вытрайить все элементы чудесности.

И ничто: ни авторитет апостолов, ни свидетельство оче­видцев, ни тщательно хранимое церковное предание — ничто не;может убедить их в противном и рассеять их слепоту.

Откуда эта слепота?

В том свидетельстве пророка Исайи, на которое ссылается Господь Иисус Христос ( Ис. VI, 9-10), как мы видим выше, Он указывает причину этого явления: ибо огрубело сердце лю­дей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют Серд­цем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их (Мф. XIII, 15).

Итак, две причины слепоты веры отмечает Господь:

1;. Огрубление, порочность сердца.

2. Сознательное нежелание обратиться к Богу за помощью.

Действительно, люди не верят обыкновенно не потому, что они считают основания веры недостаточными и неубрди-тельными, а потому, что они сами закрывают глаза свои, да не увидят глазами и не услышат ушами, то есть прост0 не хотя|т видеть правды. А не хотят они знать правды Христо­вой,! потому что она мешает их страстной, порочной жирни, требуя от них чистоты и святости и обличая их огрубевшее, запятнанное грехом сердце. Такое сердце всегда будет оттал­кивать и ненавидеть обличающую правду, как ненавидела и гнала императрица Евдоксия святителя Иоанна Златоуста, как фарисеи ненавидели Господа. Отталкивая же от себя правду, огрубевшее сердце вместе с тем отталкивается и от

источника всякой правды — Бога, и обратиться к И г ну ''о может и не хочет.

С другой стороны, и Господь не может открыться такому человеку в его порочном сердце и темной, испорченной душе, откуда изгнан свет веры, ибо для этого здесь нет необходи­мых условий. Бог свет есть и тьмы в Нем несть ни единыя. А если так, то каким образом может¹ Он раскрыться в тем­ном, порочном сердце, ибо кое общение свету ко тьме? Толь­ко чистии сердцем... Бога узрят. Кроме тогор'Восподь никог­да не насилует волю человека и протягивает руку помощи лишь навстречу его собственным стремлениям, если он сам этого желает.

Что же делать человеку, страдающему слепотой веры? Где найдет он исцеление?

Там же, где нашел его слепой евангельского рассказа: в благодатном прикосновении Господа. Но для того, чтобы ис­пытать это исцеляющее прикосновение, надо прийти ко Хри­сту так же, как пришел к Нему слепой, с просьбой о помощи (Мк. VIII, 22). Необходимо обратиться к Богу. Это первое. Теплая молитва, сердечное упование на Божию помощь, внутреннее созерцание смиренного образа Христа, полного любви, — вот первые шаги, которые,¹ по словам преподобно­го Макария Египетского, проясняют от веры, то есть помога­ют прозреть.

Второе ясно из вышеприведенных рассуждений: необходи­мо позаботиться об очищении сердца, а этому содействует жизнь по заповедям Божиим, возможно полное отречение от мира и принуждение себя ко всему доброму.

Необходимо начать жить ток, как этого требует Евангелие.

Но, позвольте, возразят мне: и обращение к Богу и жизнь по Его заповедям уже предполагают Ьеру, а ее-то как раз и нет. Ведь и вопрос-то весь в том, как ее зажечь. А раз я не верю в Бога, то как я могу к Нему 'обратиться и признать Его волю законом своей жизни? Ваш!совет заключает в себе внутреннее противоречие.

Это не так, должен я возразить. Жить так, как требует вера, можно первоначально и не имея веры.

Вы помните выведенный нами закон о зарождении и ук­реплении веры? Факты и действие имеют больше значения для развития веры, чем слова. Вот и необходимо погру­зиться как можно скорее и как можно решительнее в область фактов и личных опытных переживаний, вместо того чтобы тратить время на бесцельные и безрезультатные философство­вания и споры. Личный жизненный опыт, проведенный доб­росовестно, даст вам бесконечно больше, чем все теоретичес­кие рассуждения и пустые разглагольствования. Даже не имея веры, но живя по ее указаниям, вы скоро почувствуете правду законов этой жизни, и эта правда, пережитая и прове­ренная вами лично, скорее всего убедит вас. Посмотрите, ка­кими средствами Сам Господь пробуждает веру в тех людях, которые обращаются к Нему за помощью. Прежде чем они получили действительное исцеление от Него и прежде чем убедились, что оно воистину совершается над ними, Он требу­ет от них какого-нибудь жеста или движения, как будто ис­целение уже произошло и они совершенно здоровы. От сухо­рукого Он требует протянуть иссохшую руку, как здоровую (Мк. III, 5); расслабленному говорит: встань, возьми постель твою и иди в дом твой (Мк. II, 11); слепому велел взгля­нуть (Мк. VIII, 25).

Везде больной сначала совершает действие по вере и одно­временно возникает сама вера, которая вызывает реальное следствие — исцеление. Это следствие как непреложный, оче­видный факт, оправдывающий веру, и укрепляет ее в созна­нии человека, придавая ей силу прочного, несомненного убеждения.

Точно так же и в нашей жизни. Поступайте по вере, ис­полняя волю Божию, и вы увидите, что следствия, вызван­ные вашими действиями, оправдают вашу веру и докажут Бо­жественное происхождение ее законов.

Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня; кто хочет творить волю Его, — говорит Иисус Христос, — тот узна­ет о сем учении, от Бога ли оно (Ин. VII, 17).

Итак,'вот совет людям, страждущим слепотою веры: не имея веры, жить по вере.

Не менее опасна для духовной жизни и слепота другого рода — слепота любви. Она состоит в том, что человек как бы не замечает своих ближних. Он весь поглощен собой, ду­мает только о себе, о своих выгодах, о своих интересах. Чу­жая жизнь его не интересует. Он равнодушен к чужому горю, мимо чужой нужды проходит, не замечая ее, страдания ближ­них его не волнуют. Он весь замкнут в своем эгоизме, в себя­любивых думах.

Вижу проходящих людей, как деревья (Мк. VIII, 24), — сказал слепой, когда Господь возложил на него руки. Совершенно так же смотрит на всех людей и слепой эгоизм. Для него люди имеют не более нравственной цены, чем деревья. Теперь так и говорят: "человек человеку — бревно". Замкну­тый в себе эгоист не чувствует скорби ближних, его не трога­ют их бедствия, и он совершенно не заботится ни о нрав­ственном, ни о материальном их благополучии. Ближний как существо чувствующее, мыслящее, страдающее для него не существует. Ему просто нет никакого дела до других людей.

Если от этих слепых эгоистов мы обратимся к людям вы­сокой духовной жизни, то сразу заметим, что в их психоло­гии забота о ближних, особенно об их духовном преуспеянии, всегда составляла главную, основную черту. Из многочислен­ных примеров этого рода приведем здесь трогательную исто­рию из жизни преподобного Аврамия Затворника, художе­ственно рассказанную преподобным Ефремом Сириным в его творениях.

Блаженный Аврамий, повествует преподобный Ефрем, "имел у себя единственного брата, по смерти которого оста­лась сирота девица. Знакомые ее, взяв ее, привели к дяде ее, когда было ей семь лет от роду. А он велел ей жить во внеш­ней келий; ибо сам затворился во внутренней келий. Между ними было окно, в которое учил ее Псалтири и прочим Писа­ниям. С ним проводила она время во бдении и псалмопении; и как он соблюдал воздержание, так соблюдала и она. Усерд­но же преуспевая в подвижничестве, старалась совершить все добродетели. Ибо блаженный многократно умолял о ней Бога, чтоб к Нему был устремлен ум ее и не связывался попе­чением о земном; потому что отец ее оставил ей большое име­ние, а он велел немедленно раздать его нищим.

И сама она ежедневно умоляла дядю своего говоря: "Про­шу, отец, святость твою, и умоляю преподобие твое, помо­литься о мне, чтоб избавиться мне от непристойных и лука­вых помыслов, и от всех козней врага и от разных сетей диа-вольских". И так усердно подвизалась она, соблюдая подвиж­ническое свое правило; а блаженный радовался, видя пре­красное ее житие, и усердие, и кротость, и любовь к Богу. Провела же она с ним в подвиге двадцать лет, как прекрас­ная агница и нескверная голубица.

Но по окончании двадцатого года хитрый на обманы змий, видя, как окрыляется она добродетелями монашеской жизни, и вся занята небесным... строил козни, чтобы уло­вить ее в сеть... и усмотрел и нашел сосуд, уготованный в погибель.

Был некто, носивший на себе имя монаха, и он весьма тщательно хаживал к блаженному под видом беседы с ним. Увидев же в окно блаженную деву и омрачившись умом, не­счастный пожелал беседовать с ней. И долгое время, около года, подстерегал ее, пока не нашел случая и не лишил ее блаженного пребывания в этом подлинно истинном раю. Ибо обольщенная уже змием, отворила она дверь келий и выш­ла, по обольщению лукавого змия утратив величие боголю-безного и чистого девства.

И как у прародителей, вкусивших плода, отверзлись очи и узнали они, что были наги; так и она по совершении гре­ха, ужаснулась умом, пришла в отчаяние, растерзала волося­ной свой хитон, била себя по лицу и хотела задушить себя. Ибо с плачем говорила сама себе: "Умерла я теперь, погуби­ла дни свои, погубила плод своего подвига и воздержания, погубила слезный труд, прогневала Бога; сама себя убила, преподобного дядю своего ввергла в самую горькую печаль и стала посмешищем диаволу. К чему же еще после этого жить мне несчастной? Увы, что я сделала? Увы, чему под­верглась? Увы, откуда ниспала! Как омрачился ум мой? Как далась я в обман лукавому? Как пала, не понимаю; как по-ползнулась, не могу постигнуть; как осквернилась, не знаю. Какое облако покрыло у меня сердце, и не увидела я, что де­лаю? Где укрыться мне? Куда уйти? Где наставления препо­добного дяди моего?.. Не смею более взирать на небо; потому что умерла я для Бога и для людей; не могу более обращать взоров на это окно. Ибо как я, грешница, заговорю опять с этим святым мужем?.. Гораздо лучше мне уйти туда, где никто не знает меня, потому что нет уже мне надежды на

спасение".

Встав, немедленно ушла она в другой город, и переменив одежду свою, остановилась в гостинице. Когда же приклю­чилось это с неиэ. преподобный в сонном видении видит ве­ликого, страшного видом и сильно шипящего змия, кото­рый, вышедши из места своего, дополз до его келий, и на-шедши голубку, пожрал ее, и потом возвратился опять в ме­сто свое. Пробудившись же от сна, блаженный весьма опеча­лился и стал плакать, говоря: "Ужели сатана воздвигает го­нение на святую Церковь и многих отвратит от веры? Ужели в Церкви Божией произойдет раскол и ересь?" И помолив­шись Богу, сказал: "Человеколюбивый Предведец, Ты один знаешь, что значит великое сие видение". Через два же дня опять видит, что змий этот выходит из места своего, входит

к нему в келию, кладет голову свою к ногам блаженного И расседается, и голубка та оказалась живою, не имеющею на себе скверны. И вдруг, пробудившись* от сна, раз и два по­звал он Марию, говоря: "Встань, что заленилась ныне уже два дня отверзать уста свои на славословие Богу?" Поелику же не дала она ответа, и второй уже день не слыхал он, чтоб пела псалмы по обычаю, то понял тогда, что видение, кото­рое было ему, касалось Марии, и вздохнув, громко заплакал и сказал: "Увы! Злой волк похитил агницу мою, и чадо мое попалось в плен". Возвысив же голос свой, сказал еще: "Спа­ситель мира, Христе, возврати агницу Твою Марию в ограду жизни, чтобы старость моя не сошла с печалию во ад. Не презри моления моего, Господи!"

Два дня, в которые было ему видение, означали два года, которые племянница его провела вне. И он ночь и день не переставал умолять о ней Бога. Через два года дошел до него слух, где она и как живет, и призвав одного знакомого, по­слал туда в точности осведомиться о ней, заметить место, и как проводит жизнь. Посланный пошел, узнал все в подроб­ности, видел ее лично и, возвратившись, известил о сем бла­женного, описав ему все, и место, и поведение. Блаженный, уверившись, что это точно она, велел принести себе воинскую одежду и привести коня. И отворив дверь келий, вышел, на­дев на себя воинскую одежду и на голову высокий клобук, закрывавший ему лицо, взял также с собою одну монету и, сев на коня, отправился в путь. Как подосланный высмот­реть город или страну, чтоб утаиться от жителей, носит на себе одеяние живущих там, так и блаженный Аврамий путе­шествовал в чужом одеянии, чтоб преодолеть врага.

Итак, прибыв на место, входит в гостиницу, останавлива­ется в ней и смотрит туда и сюда, чтобы увидеть Марию. По­том, когда прошло довольно времени, а он еще не видал ее, с улыбкой говорит содержателю гостиницы: "Слышал я, друг, что есть у тебя прекрасная девица; с удовольствием посмот­рел бы на нее". Содержатель, видя седину его и! преклонные годы, осудил его; потом сказал в ответ: "Есть, и весьма кра­сивая". Мария же была необыкновенно прекрасна. Блажен­ный спросил его: "Как имя ей?" Тот отвечал ему: "Мария". Тогда со светлым лицом говорит ему: "Позови ее, чтобы се­годня повеселиться мне с нею, потому что по слухам весьма полюбил я ее". Позванная Мария пришла к нему, и как ско­ро Аврамий увидел ее в этом наряде и в образе блудницы, едва все тело его и весь состав его не обратились в слезы; но

любомудрием и воздержанием скрепил он себя в сердце сво­ем, как в недоступной твердыне, чтобы Мария не догадалась и не убежала прочь.

Когда же сидели они и пили, блаженный начал разгова­ривать с нею, как человек пламенеющий к ней неугасимым огнем любви.

Так мужественно подвизался сей блаженный против диа-вола, и взяв пленницу, возвратил ее в брачный Христов чертог!

Когда же блаженный разговаривал с нею, она, встав и об­няв, целовала выю его; лобзая же его, обоняла от кожи его ангельское житие его и тотчас вспомнила о своем подвижни­честве и, вздохнув, сказала: "Горе мне одной!" Содержатель гостиницы с удивлением сказал ей: "Два года живешь уже здесь, госпожа Мария, и никогда не слыхал я твоего вздоха или подобного слова. Что же теперь с тобой сделалось?" Она отвечала: "О, если бы умереть мне за три года! Тогда была бы я блаженна". И тотчас блаженный, чтоб не подать о себе подозрения, строго говорит ей: "При мне теперь стала вспо­минать грехи свои!" И, вынув тотчас монету, отдает ее содер­жателю гостиницы и говорит ему: "Изготовь нам прекрас­ный ужин; мы повеселимся сегодня с этою девицей, потому что издалека шел я для нее".

Вот мудрость в подлинном смысле по Богу! Вот духовное разумение! Какая хитрая уловка против диавола! Кто в про­должение пятидесятилетнего подвига не вкушал хлеба, тот ест мясо, чтобы спасти душу, уловленную диаволом!

Когда насладились они ужином, девица сказала: "Вста­нем, господин, и пойдем спать". Он отвечал: "Пойдем". И вошли они в опочивальню. Блаженный видит высоко пост­ланное ложе и с готовностью входит и садится на нем.

Не знаю, как проименовать тебя, совершенный Христов человек! В пятидесятилетнее время своего подвижничества спав на одной рогоже, с какою готовностью воссел ты на по­стелю! Все это сделал ты во славу Христову: пошел один, ел мясо, пил вино, остановился в гостинице, чтоб спасти погиб­шую душу. А мы, малодушные, приходим в неблаговремен­ную разборчивость, когда нужно только сказать ближнему полезное слово.

Итак, сидел он на ложе. Мария же говорит ему: "Дай, господин, сниму с тебя обувь". Но блаженный сказал ей: "Запри дверь и тогда приходи и возьми это". Она усилива­лась сперва разуть его, а он не дозволял сего. Тогда заперла она дверь и пришла к нему, и говорит ей блаженный: "Подойди ко мне ближе, госпожа моя Мария". И когда подошла она ближе, Аврамий удержал ее, чтоб не могла убежать от него; снял клобук с головы своей и, заливаясь слезами, стал говорить ей: "Не узнаешь ли меня, чадо мое Мария? Не я ли отец твой, Аврамий? Не я ли воспитал тебя? Что с тобой сде­лалось, чадо мое? Где ангельский образ, какой имела ты на себе, чадо мое? Где слезы? Где бдение, соединенное с болезно-ванием души? Как с высоты небесной ниспала ты в бездну погибели! Для чего оставила и ввела меня в нестерпимую пе­чаль?" Она же, приведенная в ужас, оцепенела, не могла под­нять вверх лица своего и, изумленная, подобно камню, оста­валась в руках его, преодолеваемая стыдом и страхом. А бла­женный со слезами продолжал говорить ей: "Не отвечаешь ты мне, чадо мое Мария? Не для тебя ли с болезнию пришел я сюда?! На мне грех твой, чадо. Я буду отвечать за тебя Богу в день судный. Я принесу покаяние за этот грех твой". Так до полночи умолял и уговаривал ее. Она же, осмелив­шись несколько, проговорила ему так: "От стыда не могу об­ратить к тебе лица своего. Как призову пречистое имя Хрис­та моего? Осквернена я нечистотою тинною". Блаженный го­ворит ей: "На мне грех твой, чадо мое; у меня с рук потребу­ет Бог за этот грех твой; выслушай только меня, пойдем, во­ротимся в место свое. Умоляю тебя, чадо: помилуй старость мою, сжалься над сединами моими. Прошу тебя, чадо мое возлюбленное: встань, следуй за мною". И она сказала ему: "Если примет Бог покаяние мое, то иду; но к тебе припадаю и твое преподобие умоляю, твои святые следы лобызаю, пото­му что так умилосердился ты надо мною и пришел сюда из­влечь меня из сети диавольской". И положив голову свою у ног его, проплакала она всю ночь, говоря: "Чем воздам тебе, государь, за все это?" Когда же настало утро, говорит ей бла­женный: "Встань, чадо мое, уйдем отсюда". Она сказала ему в ответ: "У меня есть здесь немного золота и платья; что прикажешь об этом?" Блаженный говорит: "Оставь это здесь, ибо все это — часть лукавого". И, встав, немедленно;вышли. Ее посадил он на коня, а сам, радуясь, шел впереди ее. И как пастух, когда отыщет погибшую овцу, берет ее на плечи свои, так и блаженный шел с радостным сердцем. И когда пришли на место, ее затворил во внутренней келий, а сам пребывал во внешней. Она же во вретище, со смирением и многими слезами, во бдении и воздержании, неуклонно и усердно достигла цели покаяния, небоязненно припадая к Богу и моля Его".

Такова любовь святых. Такова их забота о ближних, об их спасении и нравственном преуспеянии. О если бы мы хоть немного умели и хотели подражать им! Жизнь была бы бес­конечно счастливее, если бы мы помнили заповедь Спасите­ля, данную на прощальной Тайной Вечери: любите друг дру­га; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. XIII, 34-35).

Замкнутый эгоизм с его пренебрежением к ближним тем именно и опасен, что он является главным препятствием для исполнения этой основной заповеди Господа Иисуса Христа.

Дело в том, что в природе каждого человека, созданного по образу и по подобию Божию, вместе с другими богоподоб­ными качествами заложено и зерно естественной любви. Но в первоначальном, неразвившемся виде зародыш этот представ­ляет лишь неопределенную бессознательную потребность лю­бить и за пределы этой потребности не выходит. Развивается этот зародыш только тогда, когда принимает конкретную форму, иными словами, когда эта потребность любви находит для себя живой объект, то есть когда человек, движимый этой потребностью, применяется своим чувством к другому человеку, сначала, конечно, к более близкому - - матери, отцу и т. д. Мало-помалу в этот круг, очерченный любовью, начинают входить и другие лица, более далекие. Число люби­мых постепенно растет, и одновременно растет и врожденное зернышко любви, превращаясь наконец в великую всеобъем­лющую любовь. .

Если вместе с тем эта любовь не остается только неопре­деленным, недеятельным чувством, но человек проявляет ее активно в добрых делах по отношению к ближним, в заботах о них, во внимании к ним, то она становится интенсивнее, горячее, прочнее.

Таков закон сердца, закон развития любви.

Если же человек живет жизнью узкого себялюбца, не хо­чет и не считает нужным ни к кому применить естественное чувство любви и развивать его практически делами добра и милосердия, то этот Божественный дар любви, данный чело­веку, неизбежно атрофируется, исчезает. Маленький зародыш требует ухода, внимания, без этого он увядает, сохнет, и че­ловека постепенно охватывает мрачная, духовная слепота -слепота любви, когда он уже совсем перестает замечать и по­нимать своих ближних.

С терпением и великою любовью продолжая дело воспита­ния Своих учеников, Господь начинает понемногу раскрывать пред ними истинные понятия о Самом Себе, о цели Своей миссии и о способах ее осуществления. Наступало время, когда ученикам надо и можно было доверить эту тайну, и прежде всего открыть точно и определенно, Кто был их Учи­тель. Подобно большинству своих соотечественников, они представляли грядущего Мессию в образе славного царя-заво­евателя, который восстановит земное царство Израиля и, мо­жет быть, покорит ему весь мир. Это льстило их националь­ному самолюбию, и, не высказывая прямо, но веря в сердце своем, что в лице любимого Учителя они нашли обетованного Мессию, ученики с тайной радостью и гордостью готовились разделить Его мирскую славу. Этот предрассудок надо было искоренить во что бы то ни стало; иначе им предстояло тя­желое разочарование в несбывшихся иллюзиях, что неизбеж­но поколебало бы и разрушило их веру в Господа. Надлежало показать им подлинный лик Искупителя-Мессии — в Его сми­рении, позоре, унижении, чтобы, во-первых, предохранить их от этих горьких разочарований, во-вторых, показать, в чем состоит истинное величие, мощь и нравственная красота Цар­ства Божия и как все это далеко от их понимания, и, в-тре­тьих, выяснить, что требуется от них самих как от последо­вателей Мессии и продолжателей Его дела.

С осторожностью приступает Господь к этой задаче. Пред­рассудок был упорен, и с ним предстояла настойчивая и дли­тельная борьба. За кого почитают Меня люди? — спрашива­ет Он- За Иоанна Крестителя, — отвечают ученики, — другие же —¹- за Илию; а иные — за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня?

И в первый раз высказывая вслух затаенную мысль всего маленького кружка ближайших апостолов, отвечает Петр за всех: Ты Христос.

Слово произнесено. Господь этого не отвергает, но запре­щает говорить об этом, чтобы не будить ложных надежд в народной толпе, и, пользуясь удобным случаем, начинает разъяснять ученикам, какова должна быть земная судьба

277

Мессии — Христа. Какие речи! Как это мало похоже на зата­енную надежду учеников, которую они лелеяли в глубине сер­дца! Страдания, позор, смерть! Кто бы мог это подумать! Мес­сия — не царь победоносный и торжествующий, а отвергну­тый, непризнанный страдалец, осужденный на казнь! Но за­чем это надо? И разве не во власти Мессии изменить эту пе­чальную судьбу? Ведь всемогущество Его безгранично! Почему же не избрать Ему светлый путь триумфатора? Почему не воспользоваться Своей силою, чтобы избежать страданий и горя?

Горячий, увлекающийся апостол Петр не выдерживает. Он отзывает Господа в сторону и начинает Ему прекословить: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою! (Мф. XVI, 22). Не раз уже Господь искушался подобным об­разом. В самом начале Своего служения, еще тогда, когда Он постился среди молчаливых гор Галилейской пустыни, сатана также искушал Его, стараясь отвлечь Его от крестного пути страданий и скорби и предлагая для осуществления Его мис­сии другие способы, более удобные и приятные, не требующие жертвенного подвига. Мы знаем уже, что Господь отверг ко­варные предложения соблазнителя. И вот теперь из уст соб­ственного любимого ученика Он слышит тот же давно знако­мый, искушающий голос и хотя идущие от простодушного, любящего сердца, но такие же коварные по смыслу речи, рас­считанные на человеческую слабость. Неудивительно, что ре­зок ответ Спасителя.

Отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое (ст. 33).

Это значит: "Твои слова — бесовское внушение! Ты пред­лагаешь избежать страданий и смерти, потому что этого стра­шится человеческая слабость! Ты думаешь только о теле и его земном благополучии и потому ты жалеешь Меня! Но ты не думаешь о том, что Мое дело — Божие дело, и если к этой цели ведет путь страданий и креста, то его надо взять, ибо дело Божие выше всего остального, и, творя волю Божию, направляющую человека к своим целям, надо забыть о себе, ибо думать при этом о своих удобствах преступно!"

Резкий тон ответа, быть может, говорит о том, как часто и как глубоко волновало это искушение Господа и какое на­пряжение духовных сил требовалось от Него, чтобы противо­стать этому тонкому и опасному соблазну.

И, подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Еван­гелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой вы­куп даст человек за душу свою? (Ст. 34-37).

Господь пришел на землю не для того, чтобы наслаждать­ся удобствами и радостью земной жизни, но для того, чтобы спасти человека. Средство для этого было только одно: стать искупительной жертвой за грех человека, пострадать и уме­реть. Надлежало, чтобы Он грехи наши Сам вознес телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды и ранами Его исцелились (1 Пет. II, 24). Такова была воля Бога Отца, Который Сына Своего не пощадил, но пре­дал Его за всех нас (Рим. VIII, 32). Не Сам, как человек, измыслил и избрал наш Спаситель этот путь, но он дан был Ему волею Отца. Поэтому Господь и говорит, что Сыну Чело­веческому много должно пострадать (ст. 31). Так решено в Высшем Совете, и от Сына Человеческого зависит не личный выбор пути, но лишь добровольное подчинение предвечному решению Бога.

И Он взял на Себя этот крест добровольного подчинения.

Я сошел с небес не для того, — говорит Он, — чтобы тво­рить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца (Ин. VI, 38).

К этому же Он призывает теперь Своих последователей — добровольно, отказавшись от своих личных желаний, взять тот крест, который возложен на каждого из нас Богом, и идти тем же скорбным путем терпения и самопожертвования, которым шел Он, наш Спаситель.

В этом добровольном подчинении лежит и залог нашего спасения, ибо тот, кто отрекшись от себя, всецело отдается руководству Господа Иисуса Христа и Его Евангелия, тот на­верное не заблудится в лабиринте жизни и благополучно дос­тигнет цветущих берегов вечных обителей; тот же, кто жале­ет себя, пытается сберечь себя и найти путь своими силами, тот неизбежно искалечит свою душу или погубит ее совер­шенно. Самолюбие и личный выбор непременно увлекут чело­века на путь мирских радостей. В этом-то и кроется громад­ная опасность, ибо никакие выгоды мирской жизни не воз­наградят за гибель души. Жизнь с ее зыбкой почвой, с постоянной опасностью нравственных провалов, с ее соблазнами и пороками, затяги­вающими в свою глубь, как трясина, напоминает болото.

Вот вы подошли к этому болоту, которое преграждает вам путь. Так или иначе вы должны через него перейти. Но как? Миновать, обойти кругом невозможно. Оно тянется во все стороны, насколько хватает глаз. Надо идти прямо. Тропи­нок не видно: кочки, камыши, ярко-зеленый мох, местами поблескивает вода, предостерегая от опасности. Направление вам неизвестно. Известно лишь, что на каждом шагу может грозить гибель: легко или увязнуть в грязи, или сорваться в чарусу, манящую своим бархатным покровом свежей нежной зелени, но откуда нет выхода. Стоит лишь попасть туда — и болото вас засосет, затянет в свою коварную, холодную бездну.

Такова жизнь.

Люди неосторожные или легкомысленные, составляющие громадное большинство, идут этим болотом, не думая много: с кочки на кочку, там где посуше, поудобнее и где, кажется, пролегает дорога, и не рассуждают, куда приведет она... Обыкновенно приходят к трясине, из которой нет выхода...

Люди увлекающиеся, с неутолимой жаждой наслаждений, бегут за блуждающими болотными огнями, которые точно дразнят их, танцуя в воздухе и улетая все дальше, дальше, будто сверкающие мотыльки, заманивая несчастных безумцев в глубь болота, и исчезают вдруг в тот самый момент, когда жадно протянутая рука уже готова схватить обманчивый призрак. Такова страстная погоня за земным счастьем, за ра­достями и удовольствиями жизни...

Третьи пытаются найти настоящий путь собственными силами. Самоуверенно, самонадеянно вступают они в болото. "О, мы завоюем жизнь, — говорят они, — своими руками по­строим мы свое счастье! Сами найдем или проложим дорогу к яркому, прекрасному будущему! Нам не нужно проводников, и мы не нуждаемся в указке! Человек — кузнец своего счас­тья: для этого у него есть гордый и пытливый ум!" И отваж­но шагают они по болоту, зовя за собой других и делая вид, будто они знают дорогу к твердым, спокойным берегам. Эти самонадеянные люди со своим упрямым самомнением обыкно­венно кончают тем, что вместе со стадом своих последовате­лей забираются в самую невылазную пучину, где и находят свою гибель.

 

Но в жизни никто своих дорог не знает и никто не может сказать, что день грядущий ему готовит... Поэтому благора­зумный человек неизбежно будет иска'ть руководства. Самое простое, самое естественное и самое разумное рассуждение мо­жет быть здесь только одно: болото мне незнакомо. Я не знаю дороги... Идти надо, но идти наудачу — это верная ги­бель. Во что бы то ни стало мне надо найти того, кто знает путь. Иначе я погиб...

Таково рассуждение всякого разумного человека в жизни. Боясь безнадежно запутаться в лабиринте сплетающихся и разбегающихся жизненных тропинок, теряющихся в таин­ственном тумане будущего, он всегда чувствует нужду в опытном руководстве, и где он может найти более верное, бо­лее надежное и благостное руководство, как не у Господа, Который все знает, пред Которым все явно и открыто? Однаж­ды Фома спросил Господа: Господи!., как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я семь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин. XIV, 5-6).

Иначе и быть не может. Слабый, ограниченный, с умом, отуманенным страстями, человек никогда сам не найдет на­стоящего пути жизни.

Ему остается одно: взять крест свой и покорно следовать за Господом. Иначе опасность заблудиться в жизни и духовно погибнуть для него неизбежна.

Правда, и та дорога, которой Господь ведет человека через болото жизни, тяжела и кажется порой опасной. Трясина ча­сто глубока, встречаются провалы; кажется иногда: вот-вот погрязнешь в болоте, и холодная бездна поглотит тебя и сом­кнется над твоей головой. Но и в эти минуты не выпускайте руки Господней, ведущей и поддерживающей вас, и Он снова выведет вас на ровное, сухое место. Как бы то ни было, это единственная врзможность пройти благополучно трясину жизни, ибо только Он знает путь. Я есмь путь... никто не приходит к Отцу, как только через Меня. Другого пути нет.

Как бы ни были тяжелы испытания, встречающие нас на этом пути, мы можем быть вполне уверены, что Господь не даст нам искушений, которые были бы -выше наших сил, но вместе с испытаниями пошлет и утешение, чтобы нас обод­рить, укрепить и дать нам силу перенести тяжести жизненно­го пути.

Но для этого надо вполне отдаться Богу, подчиниться Его руководству и отказаться от своей воли. Испытания бывают всегда серьезнее и тяжелее, когда необходимо сломить наше упрямство и подавить наше своеволие, восстающее и ропщу­щее против того креста, который Господь возложил на наши плечи. Если же Господь встречает полную покорность со сто­роны человека и если все испытания последний принимает с чувством искренней благодарности, твердо веруя, что все это посылается для его пользы, тогда искушения смягчаются, и Господь ведет человека такой нежной, любящей, благостной рукой, что тяжесть креста почти незаметна: до такой степени точно соразмеряется трудность подвига, данного человеку, с его силами, и так незаметно, с мудрой постепенностью увели­чивается эта трудность по мере развития духовных сил че­ловека.

Можно сказать, что крест каждого человека сделан точно по его мерке и что только наша нетерпеливость, непокор­ность и страстность делают его тяжелым.

Как бы то ни было, в каком бы положении ни находился человек и какие бы испытания ему ни пришлось перенести, можно с уверенностью сказать, что все они безусловно нужны человеку для его духовного совершенствования и что Господь посылает ему всегда самое лучшее, самое полезное, что толь­ко необходимо ему, применительно к условиям его внутренне­го развития и духовного роста. Не бывает бесполезных, бес­цельных, лишних страданий, ибо не жестокость, но любовь определяет наказания, посылаемые Господом человеку. Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает. Наказывает же для пользы, что­бы нам иметь участие в святости Его (Евр. XII, 6,10). По­этому если мы, будучи наказываемы плотскими родителями нашими, боялись их, то не гораздо ли более должны поко­риться Отцу духов, чтобы жить? (Евр. XII, 9).

Кто добровольно берет на себя иго Христово, тот скоро познает, как благо это иго и почувствует, как легко Его бре­мя (Мф. XI, 30).

Даже соблазны иногда необходимы бывают человеку и посы­лаются с воспитательными целями. "Ибо часто сие бывает, — говорит святой Ефрем Сирин, — чтобы ты не превозносил­ся, но был смиренномудр. Посмотри на сего столпа Апосто­лов, как ему, к его пользе, дан был пакостник плоти, ан­гел сатанин, да пакости ему деет (2 Кор. XII, 7). Для чего же? Да не превозносится. Если такому мужу дан был этот урок, чтобы не превозносился, то кольми паче нам немощ­ным и мнящим "себе быти что" (Гал.'У!, 3), нужно терпеть мучение (тиранию греха), чтобы не превозноситься.

Также, если постигла тебя какая скорбь или теснота, не проси, чтобы непременно тебе избавиться от них, потому что и сие нередко бывает полезно. И еще: если просишь о получе­нии чего-либо, не проси, чтобы непременно получить это. Ибо, сказываю, что ты, как человек, часто почитаешь для себя полезным, что нередко для тебя бывает бесполезно. Но если оставишь волю свою и решишься ходить по воле Божи-ей, то будешь безопасен. Многие, достигнув вожделеваемого ими, впоследствии приходили в раскаяние, а нередко впадали и в великие беды. Послушай, что говорит Апостол: не вемы якоже подобает молитися (Рим. VIII, 26). Итак, что полезно и назидательно для каждого из нас, знает сам Бог; потому и предоставь это Ему. Говорю же сие не с тем, чтобы воспре­пятствовать тебе обращаться с прошениями своими к Богу; напротив того, умоляю тебя просить Его о всем, и великом и малом. И вот что говорю тебе: когда молишься и открываешь пред Ним, что у тебя на сердце, говори Ему так: обаче Твоя воля, а не моя (Лк. XXII, 42). Открый ко Господу путь твой и уповай на Него, и Той сотворит (Псал. XXXVI, 5). Посему, если просишь чего у Бога, твердо стой в своем прошении (со всем усердием и неотступно молись), но, открывая пред Ним нужды свои, говори: ежели есть, Владыко, воля Твоя, чтобы состоялось сие, то соверши и сделай успешным; а ежели нет на сие воли Твоей, не попусти совершиться сему, Боже мой! Подкрепи только и сохрани душу мою, да буду в состоянии перенести сие".

Христианин может вполне и безусловно довериться Богу, ибо Бог есть высшая любовь и высшая благость.

Но, к сожалению, мы часто бываем подозрительны и не­доверчивы, и мысль, что Господь "вся поспешествует нам во благое", часто ускользает от нас: мы или забываем об этом и не чувствуем совсем руководства Божия в своей жизни, или же вмешательство Промысла в наши планы кажется нам не­доброжелательным, и мы пытаемся ускользнуть, уклониться от него и осуществить свою волю, предполагая, что мы луч­ше знаем свою пользу. Уже в первом искушении прародите­лей диавол сумел в их глазах набросить эту тень несправед­ливых подозрений на волю Творца. Заповедь, запрещавшая

вкушать от плодов древа познания добра и зла, была дана человеку для его пользы. Лукавый соблазнитель объяснил ее завистью. Знает Бог, что в день, в который, вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие доб­ро и зло (Быт. III, 5). И воображая, что искуситель открыл перед ними настоящий путь счастья, закрытый завистливым недоброжелательством Промысла, первые люди взбунтовали против воли Божией, стесняющей их личные самолюбивые желания. Какой печальный результат имело это предпочте­ние воле Божией своей воли, подстрекаемой диаволом, мы знаем и испытываем на себе всю свою жизнь и тем не менее часто забываем этот страшный урок. Обыкновенно и теперь мы считаем свое понимание жизни и своих интересов пра­вильным и безошибочным и не хотим смириться под креп­кую руку Божию (1 Пет. V, 6). Всему виною наша гордость и наше самомнение.

Но желания, управляемые самомнением и самолюбием, всегда бывают неразумны и часто гибельны.

Когда-то давно, рассказывает христианское предание, в пустынях Востока жил праведный старец подвижник по имени Даниил. Его посещали иногда обитатели ближней де­ревни, приносившие ему пищу, и из них он особенно любил одного, каменосечца Евлогия. Это был человек очень доб­рый, необыкновенно трудолюбивый, искренно и глубоко ве­рующий. Целыми днями работал он в поте лица в камено­ломнях, откалывая и обделывая громадные камни, и всегда был весел, спокоен и радостно настроен. Никто не слыхал от него ни жалоб, ни упреков. Возвращаясь домой, он непре­менно приглашал к обеду бедных соседей или встречавших­ся нищих, и дом его всегда был полон убогими и калеками. Почти весь свой скудный заработок он делил между нужда­ющимися, оставляя себе лишь немного на пропитание. Евло­гия все знали и все любили.

"Вот человек, - - думал иногда старец Даниил, слушая рассказы о нем, — который так много делает добра, несмот­ря на свои скудные средства! Сколько добра он сделал бы, скольких осчастливил бы, если б был богат!"

И он молился Богу, чтобы Господь послал Евлогию бо­гатство.

Однажды после молитвы в сонном видении явился ему Гос­подь. "Молитва твоя будет исполнена, — сказал Он, — если ты поручишься за душу этого человека, что, сделавшись богатым, он не погибнет, не развратится и не забудет Бога".

Даниил поручился. Ему казалось невозможным, чтобы богатство испортило добродетельную жизнь каменосечца и поколебало христианскую настроенность его души.

Когда на другой день после этого Евлогий отправился на работу, с ним случилось необыкновенное происшествие.

Едва ударил он киркой по скале, намереваясь отколоть большой кусок камня, как почувствовал по звуку удара, что скала внутри пуста. Он ударил другой, третий раз и пробил небольшое отверстие.

Он заглянул в него и остолбенел от удивления.

В скале была большая выбоина, и вся она наполнена была золотом!..

Пробить среди камней широкую дыру и достать золото было делом нескольких минут.

Тяжело нагруженный вернулся Евлогий домой и заперся в своей комнате. Первый раз за много лет он не пригласил никого к обеду. Он не хотел, чтобы разнеслась весть о его драгоценной находке.

Евлогий разбогател. Он перестал ходить на работу: ему не было нужды трудиться более, чтобы зарабатывать скуд­ные гроши на пропитание.

Жизнь в деревне скоро показалась ему скучной и неинте­ресной. Его богатство было здесь почти бесполезно. Он пере­ехал в Византию, в столицу.

Для испорченного человечества богатство имеет всегда магическую притягательную силу. Кто богат, у того всегда будет много друзей. В блестящей, шумной столице у Евло­гия также скоро оказалось много друзей. Они помогли ему купить роскошный дом, ввели в высшее византийское обще­ство, представили к царскому двору, и скоро Евлогий стал видным вельможей, с головой окунувшись в ту пустую, праздную жизнь, которой 'жила высшая богатая аристокра­тия Византии, жизнь показного блеска и тщеславия.

О благотворительности; не было больше и речи. Деньги текли рекой на пустые прихоти, а нищие и нуждающиеся бедняки напрасно старались найти доступ к новому вельмо­же, чтобы просить о помощи. Многочисленные слуги в на­рядных костюмах, расшитых золотом, гнали их палками от ворот пышного мраморного дворца.

С ужасом и грустью узнал старец Даниил о перемене, ко­торая произошла с Евлогием. Слишком поздно понял он, как неразумна была его молитва и насколько лучше и полезнее была для несчастного каменолома та бедная трудовая жизнь, которую предназначил ему Бог в Своей благости и премудрости. Кроме того, он чувствовал со страхом, что вели­кий грех лежит на его совести и тяжелое наказание ему угро­жает: ведь он поручился за эту душу и отвечал за нее перед Богом.

Эта ответственность казалась ему теперь ужасной. Он не мог более оставаться спокойным в своей келье. С тяжелым чувством покинул он пустыню и побрел в Византию в смут­ной надежде, что, может быть, ему еще удастся как-нибудь образумить и спасти Евлогия.

Но говорить с Евлогием ему не удалось. Нарядные, над­менные слуги не допустили бедного пустынника даже во двор. Несколько дней продежурил у ворот дома старец, голод­ный, усталый, снедаемый сердечной тоской, и лишь однажды видел бывшего каменосечца, когда тот, завитой и надушен­ный, в пышных придворных одеждах, садился в паланкин, который несли на своих плечах восемь сильных негров-рабов. Даниил бросился к нему. Высокий широкоплечий арап грубо оттолкнул его. Пустынник громко назвал вельможу по име­ни, протягивая к нему дрожащие старческие руки. Евлогий окинул его скучающим, равнодушным взором и, не останав­ливаясь, проследовал мимо. Не узнал он старца, или не хо­тел узнать, или, быть может, не слыхал его умоляющих воп­лей — трудно было решить, но Даниил чувствовал, что из этой развращающей и увлекающей жизни вырвать Евлогия ему не удастся и что гибель его неизбежна.

С разбитым сердцем вернулся он в пустыню и в безысход­ной тоске, обливаясь слезами, распростерся в молитве пред Господом, прося простить его тяжелый грех и снова вернуть Евлогия к бедной, трудовой жизни.

И Господь в милости Своей внял его покаянным слезам и простил грех его, грех самомнения, ибо вообразил он, что лучше Бога знает, как полезнее устроить судьбу ближнего, и тем едва не погубил его.

Молитва старца снова была услышана.

Бывший каменолом в своей надменности зазнавшегося выскочки наделал много неловкостей при дворе, поссорился с несколькими приближенными царя и навлек на себя царскую опалу. Все имение его было конфисковано в казну, и сам он был выслан из столицы. Друзья едва спасли его от тюрьмы. Эта катастрофа подействовала на него благодетельно. Потеряв все, он опомнился, понял, что наказан Богом за гордость и бессердечие, покорно подчинился своей судьбе, вернулся в деревню и снова взялся зй свое ремесло. Снова стал он другом нищих и обездоленных и снова стал делить с нуждающимися свой скудный заработок, добытый тяжелым трудом.

Так .грубо обманывается человек, когда он сам, рассчиты­вая на проницательность своего рассудка, пытается опреде­лить пользу окружающих его жизненных условий. Смысл и причины совершающихся событий обыкновенно скрыты от наших глаз, и потому наши суждения так близоруки и оши­бочны. Только впоследствии, когда эти события уже отойдут в область прошлого, взглянув назад, мы начинаем понимать их целесообразность, разумность и пользу. Если эти события для нас болезненны и приносят с собой ряд страданий и огорчений, наше страдающее "я" возмущается против них и находит их ненужными и излишне жестокими. Но подожди­те, потерпите, и, когда они пройдут, вы почти всегда найде­те для них оправдание. Часто они оказываются только горь­ким лекарством, необходимым для нашего духовного здоро­вья. Хинин — горькая, невкусная вещь, но незаменимое средство против лихорадки. Так и страдания в руках Божи-их являются средством врачевания наших страстей и поро­ков, чаще всего — нашей гордости, которую необходимо смирить. В общем, они всегда ведут к лучшему. Чтобы желе­зо стало мягким и ковким, его надо раскалить в огне куз­нечного горна. Так и человека необходимо провести через горнило страданий, чтобы душа его стала мягче и восприим­чивее к молоту событий, которым обрабатывается она для вечной жизни. К сожалению, эту истину мы понимаем все­гда поздно. Отсюда наше недовольство, наше малодушие, наш ропот.

Что Я делаю, — сказал Господь апостолу Петру, -- те­перь ты не знаешь, а уразумеешь после (Ин. XIII, 7). Это в полной мере относится и к нам. Мы обыкновенно не понима­ем того, что делает с нами Господь, и узнаем это лишь впос­ледствии.

Когда человек пытается жить по своей воле, это приносит ему множество огорчений, разочарований и беспокойства.

Посмотрите, сколько волнений переживает молодой чело­век, когда ему предстоит выбрать карьеру или определить свой путь жизни. Если при этом выборе критерием для него является вопрос о личных удобствах и о выгоде, то душевные мучения, вызванные нерешительностью или неосведомленнос­тью, бесконечны. На чем бы ни остановилось его внимание, он везде боится проиграть. Там ему кажется мало содержа­ние, тут он будет не на виду и ему придется долго ожидать повышений, в другом месте угрожает скучная жизнь в про­винциальном захолустье и так далее до бесконечности. Чело­век мечется и бросается во все стороны, хватается за все и нигде не находит душевного покоя. Ему все кажется, что он выбрал самое неудачное место или занятие, и завистливым оком оценивает он выгоды положения своих сверстников или своих конкурентов. "Хорошо там, где нас нет", — эта пого­ворка создана именно для таких беспокойных завистников. Нечего и говорить, что разочарований при этом из-за ошибоч­ных расчетов чрезвычайно много, и они вызывают всегда му­чительное сожаление и досаду на самого себя за свои про­махи.

Но положитесь во всем на волю Божию, откажитесь от своекорыстных расчетов, и на душе станет спокойно и ясно. Вы поверите, что то место и занятие, которое выпало на вашу долю, — самое лучшее для вас, ибо дано Богом, Кото­рый лучше вас знает, к чему вы способны. Вы поймете и убе­дитесь, что ничего другого искать вам не надо и что вам оста­ется лишь спокойно заниматься своим делом, стараясь испол­нить его как можно добросовестнее. Вы поверите, что в пост­ройке Царства Божия нет низких положений и невыгодного дела и что все занятия одинаково важны и нужны, если они делаются с одним устремлением исполнить волю Божию. Вы оцените то драгоценное правило, которое дает апостол Павел в послании к Римлянам: как в одном теле у нас много чле­нов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы, мно­гие, составляем одно тело во Христе, а порознь один длЛ другого члены. И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество, пророче­ствуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в слу­жении; учитель ли, — в учении; увещатель ли, увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте; начальник ли, на­чальствуй с усердием; благотворитель ли, благотвори с радушием. Любовь да будет непритворна (Рим. XII, 4-9). И это сознание, что все занятия и положения одинаково ценны в экономии Царства Божия и что все работники на Божией ниве одинаково дороги в очах Божиих, — это сознание при-

мирит вас с вашим делом, как бы низко или невыгодно ни казалось оно с мирской точки зрения, и радостен и разумен станет для вас путь вашей жизни.

Итак, не мечитесь, не бросайтесь по сторонам, не ищите того, что, по вашему мнению, более выгодно, .но доверясь Богу, работайте Ему со страхом и радуйтеся Ему с трепе­том. Вы почувствуете, что в жизни у вас есть несокрушимая опора, на которую радостно и спокойно можно положиться.

Более того: вы скоро почувствуете, что этот путь полного и беспрекословного подчинения Богу есть для души един­ственно правильный и естественный путь, вполне соответ­ствующий ее природе. Только на этом пути все силы и спо­собности души получают полное раскрытие и естественное развитие. Там, где человек пытается сам управлять своею судьбою, он непременно в слепоте своей повредит себе и иска­лечит душу свою. Так неразумное, упрямое дитя, предостав­ленное себе, непременно попадет в беду и изувечит или убьет себя по неразумию своему.

Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбере­жет ее (Мк. VIII, 35).

 

Глава IX, ст. 1-13

 

Почему Господь нашел нужным преобразиться перед Свои­ми учениками и явиться им в этом блистании лучезарного света, осиявшего Его как отражение небесной славы? Какая цель преображения?

Кондак праздника, поемый Православною Церковью, от­вечает на этот вопрос.

"На горе преобразился еси, и якоже вмещаху ученицы Твои, славу Твою, Христе Боже, видеша; да егда Тя узрят распинаема страдание убо уразумеют вольное, мирови же про-поведят, яко Ты еси воистинну Отчее сияние".

Наступали тяжелые дни, полные горя и муки неизъясни­мой, - - дни крестных страданий и смерти Господа. Слабая вера Его учеников должна была пережить страшное потрясе­ние: им предстояло увидеть любимого Учителя, их гордость и надежду, их Великого Пророка, которого они искренно

признавали могущественным Мессией, на Кресте, окровав­ленного, израненного, распятого как злодея, окруженного позором и насмешками. Устоит ли их вера? Сумеют ли они сохранить преданность своему Равви? По-прежнему ли будут они признавать в этом опозоренном человеке, доведенном до последней степени страдания и тоски, того Мессию, которого они ожидали видеть в ореоле славы и земного блеска? Не от­вернутся ли они от Него с грустью и болью за то, что Он об­манул их надежды и мечты?

Это было возможно.

И вот для того, чтобы укрепить их веру в Мессию-побе­дителя, чтобы поддержать их в минуты надвигающихся ис­пытаний, надо было показать им хотя бы слабый отблеск бу­дущей славы, ожидающей их Учителя, не той славы, кото­рая составляет украшение земных царствований, славы позо­лоченных регалий и мишурного великолепия, но нетленной славы Царства Божия с его немеркнущей, вечной красотой святости и духовного величия. Пережив незабываемые мину­ты Преображения, они увереннее могли смотреть на ужас и позор распятия и, чувствуя в душе копошащиеся лукавые сомнения, легко могли подавить их воспоминанием о луче­зарном Фаворском свете. Неизбежно должна была явиться укрепляющая мысль: "Да, Равви умирает в позоре и бесчес­тии... Да, Он пригвожден ко Кресту, но мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца (Ин. 1, 14), видели Его власть и могущество, слышали небесный голос, свиде­тельствовавший о Нем, и несомненно знаем, что Он мог бы избежать этого позора и страданий, если б хотел, пользуясь Своим могуществом и любовью, так очевидно явленного Ему Отцом Небесным, но... Он страдает. Ясно, что Он Сам так хочет. Ясно, что Его страдания добровольные".

Вера в Учителя, в Его силу и в Его грядущую победу дол­жна была остаться непоколебимой, несмотря на распятие и крестную смерть.

Кроме того, после Преображения ученики могли со всею решительностью засвидетельствовать перед всем миром, что их Учитель есть Сын Божий возлюбленный, Свет от Света, си­яние славы и образ ипостаси Отца Небесного (Евр. I, 3), что Он есть воистину Отчее сияние в сумерках земной, омраченной грехом жизни, ибо они слышали об этом свидетельство неба.

Наконец, Преображение открывало перед учениками уго­лок будущего Царства Божия, той славы и того блаженства,

которое ожидает всех истинных последователей Господа. Если Он будет в славе, то и верные ученики Его будут также наслаждаться этой славой, ибо где Я, — обещал Он, — там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой (Ин. XII, 26). Смертному трудно представить и ощутить это блаженство, ибо не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог лю­бящим Его (1 Кор. II, 9), но в момент Преображения, по крайней мере три избранных ученика Спасителя, несомненно почувствовали, хотя не в полной степени, блаженство буду­щей жизни, ощущение небесного мира и веяние благодати Божией, наполнившие их сердца невыразимым счастьем и ра­достью. Недаром порывистый Петр, скорее всех отзывавший­ся на впечатления, засвидетельствовал немедленно об этой радости: Равви! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии.

Испытав хотя бы однажды это блаженство, ученики, ко­нечно, никогда впоследствии не забывали, не могли забыть этих минут и в воспоминаниях о них и предвкушении счас­тья небесной жизни находили, конечно, опору для убеждения в правильности избранного ими пути и могучее побуждение ревностно и неуклонно исполнять в жизни заветы Господа, оставаясь верными Его последователями, чтобы войти в ра­дость господина своего (Мф. XXV, 21).

Но такое же значение имеет Преображение Господне и в нашей жизни. Ученики Господа испытали непосредственно блаженство этого момента; мы, доверяя их свидетельству, убеждаемся в несомненной действительности того счастья, которое является следствием и наградой жизни во Христе. Преображение и для нас — залог и свидетельство будущего небесного блаженства, его отблеск, сверкнувщий, как зарни­ца, среди горя, уныния и тоски нашей жизни. Оно явило нам образ того, каким будет возрожденный, просветленный, обла-годатствованный человек, когда он достигнет высоты совер­шенства и отразит в себе сияние славы Отчей. Без Фаворско­го откровения мы никогда не имели бы понятия о том про­светленном состоянии праведников, которое может быть дос­тигнуто и проявиться внешним образом до известной степени даже здесь на земле, но которое во всей полноте раскроется в будущем, когда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их.

Этот образ будущего состояния и явил нам Господь на Фаворе, когда просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет (Мф. XVII, 2).

Эта мысль о счастье как результате праведной жизни, приводящей к единению с Богом, должна быть особенно доро­га и ценна для человека. Все люди без исключения стремятся к счастью, хотя различно его понимают, судорожно мечутся из стороны в сторону в тщетных поисках и в конце концов с отчаянием убеждаются в том, что они гоняются за призрака­ми и все-таки не знают, где ключи их счастья.

Как древний витязь на распутье, человек всегда в недо­умении стоит перед вечным вопросом: где дорога к счастью?

Преображение отвечает на этот вопрос.

Как бы ни спорили о возможности факта Преображения и о природе Фаворского света, несомненно одно: луч высшего счастья озарил в эту минуту сердца учеников Господа, и при­чина этого заключалась в созерцании Божественной славы.

Если одно созерцание этой славы наполнило учеников блаженством, то каково должно быть счастье человека, дос­тигшего тесного и приискреннего единения с Богом в такой степени, что Господь обитает в нем, пронизывая все его су­щество лучами Своей немеркнущей славы, которая как бы струится из освященного и просветленного Его присутствием человека!

В этом и состоит высшее счастье: в единении с Богом, де­лающем человека причастником Божественной славы.

В этом же заключается и разрешение проблемы общего счастья. Ведь счастье чувствуется каждым человеком лично, в своем собственном сердце. Счастье всегда индивидуально. Общество не имеет какого-либо особого органа, какого-нибудь коллективного сердца, способного переживать какое-то осо­бенное, специфически общественное состояние счастья. По­этому проблема общественного счастья не может быть постав­лена так, как ее часто ошибочно ставят: осчастливьте обще­ство, и каждый член его будет счастлив. Опытов осуществле­ния этой программы в такой постановке было много, и все они были неудачны. Здесь необходимо сделать совершенно обратную перестановку: если каждый в отдельности член об­щества счастлив, то и общественная жизнь счастлива. Общее счастье, как коралловый остров из полипов, вырастает из слагаемых индивидуального счастья. Счастливое общество есть сумма счастливых людей.

Но в чем состоит личное переживание счастья, мы уже знаем теперь из евангельской повести о Преображении. Через этот же этап проходит и дорога к общему счастью, ключ к которому все тот же: единение с Богом.

Вывод для нас драгоценный, особенно в настоящее безра­достное, темное время, когда, по-видимому, ни один луч счас­тья — ни личного, ни общественного — не блестит среди мрачных, сгустившихся туч ненависти и уныния.

Но для того, чтобы достигнуть блаженства единения с Бо­гом, необходимо каждому из нас духовно переродиться, преоб­разиться, ибо Бог свет есть, и тьмы в Нем несть ни единыя, у света же не может быть общения со тьмой, и наша мрачная душа в ее настоящем виде Бога воспринять не может.

Для общего счастья, таким образом, необходимо личное возрождение, личное преображение. Чтобы изменить, улуч­шить жизнь, необходимо преобразиться нам самим.

На жизнь теперь жалуются очень часто и очень многие. Довольных почти нет. Но всегда в ответ на эти жалобы и вздохи просится невольный вопрос: "А что вы сделали, чтобы улучшить жизнь?" Уныние, жалобы и полная бездеятель­ность делу не помогут. Мы все ждем готового счастья: кто-то придет, кто-то все наладит, кто-то устроит нашу жизнь. Нам предстоит только принять эти заботы и наслаждаться создав­шимся помимо нас благополучием. Надо понять, что такое отношение к жизни в корне ошибочно. Кто бы ни взялся за устройство нашей жизни и как бы талантливо он это ни де­лал, мы непременно испортим всякую жизнь, если не переме­нимся сами и не будем работать над своим духовным совер­шенствованием. Из плохого материала всегда получится пло­хая постройка. Поэтому на каждом из нас лежит обязанность развить и улучшить свою духовную природу, и этой работе 'над собой не могут помешать никакие внешние условия суще­ствования.

Духовное преображение необходимо для каждого из нас _;как обязательное условие личного и общественного счастья.

Что же для этого нужно?

Прежде всего необходимо отдаться Богу вполне. Это пер­вый момент.

Необходимо найти в себе силу и желание прийти к Богу и сказать: "Господи! Вот я весь пред Тобою! Я хочу быть Твоим! Мои мысли, мои таланты, мои силы - - все, все должно принадлежать только Тебе! Всего себя целиком, без остатка я отдаю и посвящаю Тебе на служение! Для себя я не ос-

тавляю ничего... Тебя любить, Тебе служить, Тобою, для Тебя и в Тебе жить — вот все, что мне надо и о чем я молю Тебя!"

Это не значит, конечно, что вы тотчас же сумеете осуще­ствить в своей жизни этот святой порыв, эту мольбу: борьба предстоит длинная и упорная, но надо искренне принять это величайшее решение жизни и обречь себя бесповоротно на но­вую жизнь, жизнь послушания и служения Богу, как бы ни велики были предстоящие трудности.

Кажется, настоящее время особенно благоприятно для та­кого решения. Еще так недавно жизнь казалась привлека­тельной и неотразимо влекла к себе, переливаясь всеми цве­тами пусть обманчивых, но соблазнительных огней. Блеск внешней культуры, удобства и комфорт, причуды ослепляю­щей роскоши, опьяняющее веселье и остроумие, изящество самих форм, прикрывающих грех, увлекающие взлеты искус­ства, разнообразие и доступность умственных наслаждений, возбуждающая нарядность жизни — все это манило, опьяня­ло, очаровывало. В этом потоке пестрых впечатлений трудно было устоять.

Но теперь?.. Что теперь представляет собой жизнь с этой внешней стороны? Слава Богу, этого опьяняющего дурмана недавнего прошлого нет и следа. Скучно, серо, бесцветно. Ни блеска культуры, ни вдохновений искусства, ни глубины на­учной мысли! Сплошное серое убожество. Мирская жизнь те­перь как старая вакханка с облезшими румянами на щеках. Еще недавно казалась она вызывающе-обольстительной, а те­перь пред нами только отрепанная нищая в грязных лохмо­тьях. Чего же жалеть? Неужели трудно отказаться от этого угрожающего убожества?

Мы все ясно чувствуем, Что в такой жизни нет ни света, ни радости. Отчего же не попытаться наполнить ее новым со­держанием? Почему не дать ей новое направление и ловый смысл? Почему не поискать новых, духовных радостей?..

Наша беда состоит в косности, в духовной неподвижности.

Мы слишком сроднились с известными условиями жизни. Образовались определенные привычки не только внешнего по­ведения, но и отношения к жизни, все мировоззрение, на­строение, вкусы — все отлилось в определенные формы, приноровленные к существовавшей жизненной обстановке. Все было так прилажено, так ловко пригнано к окружающей среде, все было на своем месте и чувствовалось так уютно и

спокойно! В душе не было сомнений, и по гладкой поверхнос­ти обывательской психологии не пробегало ни малейшей тре­вожной ряби беспокойства мысли. И "вот все это надо изме­нить и изменить коренным образом! Конечно, это трудно.

Чтобы разбить старые, укоренившиеся привычки, нужна решимость и духовная энергия. Но этого-то и не хватает. Правда, сдвиг, происшедший в последнее время во внешней обстановке жизни, настолько велик, перемены так радикаль­ны, что прежнее мировоззрение чувствует себя крайне нелов­ко и решительно не приспособлено к новым условиям. Волей-неволей, уступая необходимости, приходится делать измене­ния в зависимости от новых требований жизни. Но, к сожа­лению, в громадном большинстве случаев изменения эти идут в сторону наименьшего сопротивления, приспособляясь к по­ниженному нравственному уровню жизни. Общее миросозер­цание опускается и пошлеет вместе с гнилостным процессом, охватившим жизнь. Вместо того, чтобы укрепить моральные устои, правила поведения и принципы жизни, существовав­шие лишь в силу привычки, не опиравшиеся на сознательные убеждения и потому легко расшатанные мятежными вихрями последних событий, их просто выбрасывают за борт как не­нужные обломки прошлого, и оттого безыдейное убожество жизни становится еще тягостнее, а развал ее еще неотврати­мее и сильнее.

Чтобы остановить этот развал, необходимо внести в жизнь струю евангельского миропонимания и христианской морали. Только апостольский подвиг искренних христиан, составляющих соль земли, может остановить процесс гниения жизни.

Необходимо вспомнить ту удивительную, радостную и волнующую жизнь первых веков христианства, представляв­шую непрерывный подвиг глубокой веры, бескорыстной люб­ви и беззаветного служения людям, и на этих принципах да­лекого!, но великого прошлого строить свою личную и обще­ственную жизнь.

Два главных препятствия стоят, обыкновенно, на этом пути обновления жизни. Первое — наш эгоизм, который пре­пятствует нам отдаться целиком Богу. Этим объясняется наша нерешительность и незаконченность добрых порывов. Мы часто готовы бываем отдать Богу многое, но всегда в душе остается заповедный уголок, где царит наше "я" и кото­рый мы бережем для себя. Расстаться с этим уголком, до-

пустить в него кого-нибудь и отдать заветный ключ от него мы долго не решаемся, и в этом кроется большая опасность, ибо эгоизм, не сломанный совершенно и укрывшийся хотя бы в одном закоулке души, рано или поздно разрастается опять, как бурьян, и заглушает добрые всходы. Человек с двоящи­мися мыслями не тверд во всех путях своих. Нельзя одно­временно служить двум господам — себе и Богу, ибо в жизни человека может быть только один центр, и балансировать на скользком рубеже, разделяющем эгоизм и самоотречение, са­молюбие и служение Богу, в течение долгого времени совер­шенно невозможно. Если человек не сделает над собой уси­лия, чтобы окончательно и бесповоротно склониться на сто­рону добра и самоотречения, он рано или поздно обязательно свалится в бездну греха и служения своему эгоизму. Это мы уже знаем.

Другое препятствие на пути возрождения ставят наши косность и лень, постоянно нашептывающие нам лукавую мысль: "Зачем менять свои привычки, вкусы, взгляды, все направление жизни? Это так трудно и требует усилий почти невероятных. И к чему? Разве нельзя без этого обойтись? Ведь жили же раньше хорошо, спокойно, благополучно, и ничего не требовалось... Никаких усилий, никаких перемен внутренней жизни. Быть может, и теперь обойдемся без это­го. Быть может, и теперь от нас ничего не потребуется, и жизнь сама вернется к старому и покатится снова легко и спокойно, как русские сани по гладко наезженной зимней до­роге!.. Увы! Это только софизм лукавой мысли. Жизнь в по­слушании Богу и Его заповедям, жизнь, полная внутренней борьбы, нравственных усилий воли и духовной работы над собой, требовалась всегда, и если мы этой жизни не вели и все-таки не испытывали над собой грозы гнева Божия, то это был лишь акт Божественного долготерпения, готового мило­вать самых закоренелых грешников в ожидании их исправле­ния. Но и долготерпение Божие имеет пределы и сменяется гневом Божиим, если люди упорно не хотят расстаться с грешной жизнью.

Случалось ли вам видеть весной во время разлива высо­кий обрывистый берег реки? День и ночь бьются в него и плещутся волны, подмывая его все более и более и увлекая с собой песок, кусочки глины и мелкие камни. И вот уже на­висли над водой зловещие глыбы, готовые обрушиться, но они некоторое время еще держатся прежней силой сцепле-

ния. Однако волны продолжают свою разрушительную работу безостановочно, и наступает наконец момент, когда с шумом рушится подмытый берег, поднимая "брызги и муть, и жад­ный поток скоро сглаживает все следы обвала.

То же случилось и с нашей жизнью. Волны греха и зла уже давно подтачивали ее устои, но силой старых привычек и традиций ойа еще держалась кое-как, и нам казалось, что опасности обвала еще нет, что долгие годы мы еще можем жить с прежней беспечностью. Мы не оценили как следует зловещую угрозу, и наступила катастрофа: рухнул привыч­ный уклад жизни и рухнул безвозвратно. Утешать себя мыс­лью, что без всяких усилий с нашей стороны все может вер­нуться к старому и начнется снова прежняя ленивая, беспеч­ная жизнь, уже невозможно: история назад не возвращается. Так дерево, лесной великан с прогнившей сердцевиной, рух­нувшее под напором грозы, уже не может подняться и зеле­неть снова.

Для того, чтобы снова устроить жизнь и на месте разва­лин возвести новое здание, необходимо проделать громадную созидательную работу. Нельзя сейчас оставаться равнодуш­ным и безучастным зрителем в ожидании, что все устроится само собой. Жизнь требует в донный момент усилий и труда от каждого из нас, и прежде всего усилий для укрепления тех нравственно-религиозных устоев в личной и обществен­ной жизни, на которых она только и может держаться.

Третьим обычным препятствием для перемены прежнего пути жизни является боязнь, что в случае обращения к Богу от нас потребуется слишком много, и непосильная тяжесть ляжет на наши плечи: придется отказаться от всех радостей жизни и взять на себя тяжелый ярем испытаний и аскетичес­ких подвигов. Частые посты, долгие молитвы, бесконечные поклоны, коленопреклонения, суровая простота одежды и т.д. -- так:обычно представляется истинно христианская жизнь пугливому воображению, воспитанному в разнузданно­сти и постоянной привычке угождать своим страстям. Но этот страх неоснователен. В нем кроется оскорбительное не­доверие к Богу. Это страх от лукавого, который подобными мыслями старается удержать человека от обращения к Богу. В действительности христианская жизнь вовсе не есть жизнь беспросветного, мрачного аскетизма и непосильного подвига. Господь, призирающий на немощи наши, ведет каждого из

новообращенных с такой премудрой постепенностью, с такой нежной заботливостью и любовью, особенно на первых по­рах, что трудность нового пути почти не замечается. Сначала человек встречает и испытывает гораздо больше радости и счастья, чем огорчений от неудач и утомления от трудов. Он летит, как говорят святые отцы, на крыльях благодати. Ис­пытания и трудности обычно начинаются позднее и увеличи­ваются по мере того, как вырастают наши нравственные, ду­ховные силы, никогда, впрочем, не превышая меры нашего терпения и нашей ревности. Аскетическая дисциплина хрис­тианской жизни точно так же никогда не требует от челове­ка сверхсильных подвигов, и опытные старцы руководители на первых порах стараются, наоборот, умерить жажду под­вига и горячую ревность пылких неофитов, намеренно делая для них ярем нового пути как можно легче.

Но преодолев все названные препятствия и твердо решив­шись вступить на новый путь, мы сейчас же встречаемся с вопросом о том, как наиболее целесообразно вести борьбу с ветхим человеком, с пороками и страстями, говоря иначе -перед нами встает вопрос о методе и способах возрождения.

Существует довольно широко распространенное мнение, что бороться со всеми страстями разом невозможно, что вра­гов лучше бить по частям, то есть вытравлять из души гре­ховные склонности и привычки одну за другой, как выпалы­вают сорную траву в поле, так, чтобы в каждый момент борьба велась только с одной преобладающей страстью. Но беда в том, что жизнь человека коротка, а имя греху — ле­гион, и человек, несомненно, успеет умереть раньше, чем справится с последней страстью. Не следует забывать, что застарелые пороки искореняются очень медленно и с боль­шим трудом. Кроме того, по выражению одного духовного писателя, виды греха, оттесненные в одном месте, скопляют­ся и прорываются в другом, то есть греховная энергия по­бежденной страсти иногда непонятным образом превращает­ся в новую страсть или же идет на усиление прежних, срав­нительно более слабых пороков. Наконец, борьба не может вестись одними только отрицательными способами. У дерева с подгнившими корнями бесполезно обрывать пожелтевшие сухие листья и ожидать от этого оздоровления. Надо лечить корень.

Первое условие для этого — менее всего рассчитывать на свои усилия и на свою деятельность. Человек, воображаю­щий, что он собственными силами может победить грех и

возродиться, подобен утопающему, который сам себя пытает­ся вытащить из воды за волосы. Ясно, что в этом случае ус­пех невозможен. Чтобы вырваться из трясины порока, нужна точка опоры, и этой опорой может быть только Бог!

Здесь требуется не одно только молитвенное, обращение к Богу с просьбой о помощи.

Апортол Павел такими словами изображает самую сущ­ность процесса возрождения:

Мы же все открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа (2 Кор. III, 18).

Что это значит? Как можно преобразиться в образ Боже­ственной славы Господа Иисуса Христа?

На языке Священного Писания выражение "слава Господ­ня" обыкновенно означает "Божественные свойства". "Небо и земля исполнены славы Твоея", то есть небо и земля отража­ют свойства Божий: величие, премудрость, всемогущество и т. д. Преображаться в образ Господень от славы в славу -значит поэтому постепенно проникаться Божественными ка­чествами и воплощать их в себе, насколько это возможно для слабой и грешной души человека.

Человеческая душа представляет собой чудесное зеркало, которое не только отражает предметы внешнего мира, но и фотографирует их, то есть задерживает в себе.

Обстановка жизни, ее внешние события всегда кладут свой отпечаток на душу. Вот почему по этим следам-отпечат­кам нередко можно угадать прошлое человека или определить ту обстановку, в которой происходило его воспитание. Содер­жание души обыкновенно в большей своей части есть не что иное, как ряд пережитых впечатлений и образов, полученных извне. Зная этот закон, можно воспитывать человека и вли­ять на его душу путем определенного подбора тех образов и впечатлений, которые предстоит ему пережить и воспринять. На этом и основывается наука воспитания.

Сильнее всего действуют на душу и прочнее в ней сохра­няются впечатления, полученные от живой личности. Живое от живого — это закон биологии. Эти впечатления живут го­дами, часто остаются на всю жизнь и влияют настолько сильно, что нередко совершенно перерождают человеческую душу: человек начинает подражать тем лицам, которые осо­бенно затронули его чувство и воображение, и мало-помалу становится на них похожим. Он преображается в тот же об­раз. Мы знаем, какое громадное влияние на русское обще-

ство имел в свое время английский поэт лорд Байрон и как под этим влиянием увлекающиеся читатели копировали ге­роев его произведений, иногда довольно неудачно.

Вряд ли мы оцениваем как должно то влияние, какое имели любимые нами герои литературных произведений на склад нашей психологии, на наши вкусы, стремления, на все наше мировоззрение. Наша беда состоит в том, что в рус­ской литературе мало положительных типов, заслуживаю­щих подражания. Особенно это плохо для молодежи, кото­рая всегда склонна к увлечению литературными героями и для которой воспитание больше чем наполовину состоит в подражании. В самом деле, вот перед нами галерея литера­турных типов: Онегин, Печорин, Рудин, Чичиков и т. д. Кто из них может служить образцом для подражания? А между тем за отсутствием положительных типов молодежь в свое время копировала в жизни даже этих духовно изуродован­ных людей. В результате среди русского общества само поня­тие об идеальном нравственном типе стало весьма смутным и редко кто может сказать о себе, что у него есть ясное пред­ставление о том идеальном образе человека, воплотить кото­рый он хотел бы в себе.

Но есть один великий образ, вечно сияющий лучезарным светом для всех нас, до высоты которого никогда не подни­малось человеческое творчество: евангельский образ Господа Иисуса Христа. Его также можно иметь всегда перед ум­ственным взором и стремиться отразить в своей жизни. Бо­лее идеального, более совершенного образа человек не най­дет никогда. И, конечно, никакой другой образ не может так всецело захватить душу, так подчинить ее своему обаянию и преобразить ее в подобие себе.

Поэтому, если вы мечтаете о духовном возрождении, взи­райте на славу Господню и преображайтесь в !тот же образ от славы в славу, то есть имейте всегда перед своим умствен­ным взором образ Господа, чаще бывайте в общении с Ним в молитве, в мыслях, в чувствах, в доброделании, и влияние этого дивного образа не замедлит отразиться в душе вашей. Вы будете воспринимать Его качества, вы будете похожи на Него в силу закона психологического влияния. Нравственно сильная личность всегда подчиняет себе более слабую душу и отражается в ней через подражание. Недаром ученики и апостолы Господа так выделялись среди окружавшей толпы, ибо влияние Спасителя накладывало на них особый отпеча­ток. Учеников Христа узнавали сразу.

"Они были с Ним", — говорили о них, ибо печать близос­ти и общения с Господом была на них.

Правда, нет теперь Воплощенного 'Господа на земле, но то, что влияет на человека в Его образе, — духовно и потому вечно. Тысячи верных поклонников Господа испытали это влияние, перерождаясь в тот же образ. Если мы стремимся к возрождению, мы должны поставить себя на пути влияния личности Господа Иисуса Христа.

Когда астроном хочет сфотографировать какую-нибудь звезду, он наводит на нее свой телескоп и ставит часовой ме­ханизм, приводящий его в движение, так,чтобы аппарат двигался вслед за звездою, отражая ее все время в одной и той же точке фокуса. Звезда фотографируется сама собою.

Так и в нашей жизни: не сводите духовных очей с Госпо­да, ищите постоянного единения с Ним в молитве, чтении Евангелия, в размышлениях, в приобщении Святых Тайн, и изобразится в вас Христос! (Гал. IV, 19).

Непосредственная близость Господа и общение с Ним -вот единственная и главная основа для возрождения человека.

Умерла однажды девушка, поражавшая всех, кто ее знал, необычайной красотой и чистотой своей души. На ее груди нашли медальон и в нем начертанные слово: "Люблю Того, Кого никогда не видала". Она преобразилась в образ Того, Кого любила. Итак, будем чаще с Господом. Пусть Он будет постоянным спутником нашей жизни. Его образ отра­зится в нашей душе и переродит ее. Возродимся мы -- воз­родится и наша жизнь, проникнувшись духом Его Боже­ственной святости, ибо океан жизни составляется из капель отдельных личностей.

Это - - единственный способ преобразовать жизнь, ибо жизнь не есть что-либо внешнее, отдельное от нас.

Это — мы сами.

 

Глава IX, ст. 14-29

 

Когда после Своего славного Преображения Господь спус­тился с Фаворской горы, Он увидел оставленных Им учени­ков в великом смущении. Их окружала громадная толпа, страстная, шумливая толпа Востока, громко кричащая,

оживленно жестикулирующая, возбужденная каким-то собы­тием. Среди этого шума резко выделялись то насмешливые, то негодующие голоса книжников, спорящих с учениками...

Когда Господь спросил книжников о причине волнения, оказалось, что кто-то из народа привел к ученикам сына сво­его, одержимого духом немым, и просил исцелить его. Бед­ный юноша страдал давно и жестоко: в припадке беснования он падал на землю, испуская пену, скрежетал зубами и цепе­нел; многократно бросался в огонь и в воду. У несчастного отца отрока оставалась теперь единственная надежда на Ве­ликого Галилейского Пророка, словом изгонявшего нечистых духов, и на учеников Его, которые делали то же Его именем.

Но на этот раз обычная сила исцелений, полученная уче­никами еще ранее от Господа, им изменила. Несмотря на все усилия, они не могли изгнать беса.

Эта-то беспомощность и бессилие учеников перед беснова­тым отроком и вызвали то возбуждение толпы, которое зас­тал Господь у подножия горы.

Огорченный, взволнованный, убитый горем отец бросился к Спасителю:

Учитель!., если что можешь, сжалься над нами и помоги нам. Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веро­вать, всё можно верующему. И тотчас отец отрока вос­кликнул со слезами: верую. Господи! помоги моему неверию.

Окружавшая обстановка, в которой все это происходило, действительно мало могла содействовать возбуждению и ук­реплению чьей бы то ни было веры. Неудача учеников, их сконфуженные, смущенные лица, язвительные насмешки и злорадство книжников, скептически настроенная, недоумева­ющая, разочарованная толпа — все это могло Поколебать даже крепкую веру.

По-видимому, даже ученики в эту минуту не обнаружили большой веры, чем и объяснялась их неудача. По крайней мере, когда, оставшись наедине с Господом, они: поставили Ему прямой вопрос: почему мы не могли изгнать его? Гос­подь, не обинуясь, отвечал: по неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно... ничего не будет невозможного для вас. Так повествует еван­гелист Матфей (Мф. XVII, 19, 20).

Итак, кругом царствовала атмосфера недоверия и злой насмешки, когда Господь приблизился к толпе. Бедному отцу отрока надо было собрать все свои силы, все крупицы своей поколебленной, распадающейся веры, чтобы получить от Господа великую милость исцеления сына, ибо без этого чудо не могло совершиться. Как понйтен становится этот от­чаянный вопль: Верую, Господи! помоги моему неверию!

Очевидно, с помощью Господа отцу отрока удалось сде­лать над собой усилие и напрячь свою веру до нужной степе­ни, ибо Господь исцелил отрока.

Урок для нас ясен.

Для того, чтобы получить благодатную помощь от Бога во всех наших духовных и материальных нуждах, прежде всего необходима вера: вера в Бога, в Его всемогущество и благость, вера в то, что Он может исполнить наше прошение и действительно исполнит, если в нас есть усердие, твердое желание просимого и сыновняя любовь к Творцу.

Все возможно верующему, и, наоборот, ничего невозмож­но неверующему, ибо прошение без веры — оскорбление для Бога. Человек не может тогда рассчитывать получить от Бога ни помощи, ни укрепления, ни сил духовных, и его ду­ховная жизнь замрет неизбежно.

Для духовной жизни вера необходима, ибо без нее нет связи с единственным источником жизни и духовной силы — с Богом.

Почему так — мы не будем сейчас рассматривать. Прак­тически для нас важно здесь другое: как укрепить веру?

Ведь мы часто находимся в положении несчастного отца евангельского отрока: мы сознаем необходимость веры, зна­ем, что без нее шагу не можем ступить на пути духовной жизни, и в то же время ощущаем в себе лишь холод сомне­ний и скептицизма. Мы чувствуем, что наша тусклая, вя­лая, безжизненная вера не в силах укрепить нас и сблизить с Богом, и невольно просится на уста: верую. Господи! помо­ги моему неверию.

Конечно, это непосредственное обращение к Богу с просьбою о помощи по примеру отца бесноватого отрока и является первым средством укрепления веры. Господь есть единственный источник всяких благ. В духовной жизни это ощущается постоянно, и всякий успех здесь, всякое движе­ние вперед определяется Его волей и от нее зависит. "Без Бога ни до порога" — это особенно верно применительно к духовной жизни.

Молитва не только укрепляет веру, как это мы видим в данной евангельской повести, но она спасает от неверия в са­мые опасные минуты жизни, когда злой дух искушает чело-

века сомнениями в самом бытии Божием. Какую силу имеет молитва об укреплении веры, мы видим из жития святителя Нифонта, епископа Кипрского.

Святой Нифонт родился и был воспитан в христианстве.

Но еще юношей он попал в испорченную компанию моло­дых людей и, подчинившись их влиянию, стал вести распут­ную, пьяную жизнь. Его друг, Василий, человек строгой, благочестивой жизни, жалел его и часто говорил ему:

—^; Что сделалось с тобой? Ты жив  тел ом, но душа твоя мертва... Только тень твоя ходит среди людей! Покайся! Об­ратись!

— Моя судьба решена, - - отвечал Нифонт с грустью, -

покаяния для меня нет!

Он пробовал молиться и не мог, а в душе чувствовалась удручающая пустота. Расстроенные кутежами и разгулом нер­вы все более давали себя знать... Однажды он пришел к дру­гому своему другу, Никодиму, и был поражен его невольным восклицанием.

- Что с тобою? — воскликнул Никодим. -- У тебя лицо совсем черное, как у эфиопа! — С глубоким стыдом ушел Ни­фонт от друга. Ему хотелось спрятаться от людей, чтобы никто не видел на его изменившемся лице ясных следов раз­нузданных страстей и порочной жизни.

Он думал: "Каким покажусь я на Страшном суде, когда здесь, на земле, где еще не открыты все дела мои, я уже ка­жусь таким черным..." Душа его опять жаждала молитвы, но в ушах звучал искушающий голос: "Если станешь на молит­ву, то сойдешь с ума, и люди осмеют тебя!" Однако ночью он заставил себя встать с постели и помолиться... И вдруг он увидел себя окруженным густым мраком; невольный ужас закрался в душу, и в страхе лег он опять на постель. Утром он пошел в церковь, где давно не бывал, и со стоном упал пред иконой Божией Матери, Споручницы грешных. "Поми­луй меня, Заступница христиан, — молился он, -- подыми меня, Упование и Надежда кающихся..." И совершилось чудо: лик Богоматери просиял и ожил, глаза радостно смот­рели на него, небесная улыбка озарила лик...

Так состоялось обращение Нифонта. Он принял иноче­ство и стал суровым подвижником. Время проводил в тяж­ких трудах и покаянии; в наказание за прошлые грехи биче­вал себя так, что тело отпадало клочьями, часто мучил себя голодом; одним словом, не щадил себя в своем покаянном

подвиге. Но Господь попустил для него, быть может, еще бо­лее тяжелое искушение. Почти четыре года его мучила так называемая мысленная брань. Ему вдруг стало казаться, что Бога нет, что он напрасно рассчитывает на счастье единения с Ним, что все, во что он верит и чему поклоняется, не что иное, как фантазия, игра воображения, и что его подвиг не имеет никакого смысла. Его всюду преследовал искушающий голос: "Нет Бога!" "Нет, — возразил Нифонт в отчаянии, — я никогда не отрекусь от Христа, если даже впаду в блуд, если убью или совершу еще мерзейшее преступление!.." "Что ты говоришь? — шептал все тот же насмешливый голос ис­кусителя. — Ведь Христа нет!" Тогда Нифонт начинал мо­литься, чтобы прогнать ужасные сомнения. "Боже, Боже мой! — говорил он с невыразимой тоской. — Зачем ты меня оставил? Дай мне познать, что Ты — Бог и что, кроме Тебя, иного нет!"

И Господь внял горячей мольбе. Лик Господа на иконе, перед которой молился подвижник, засиял, как солнце, и ожил; дивное благоухание полилось от образа. Снова совер­шилось чудо, чтобы укрепить падающую веру святого Нифон­та. С этого момента душа его как будто закалилась: исчезли сомнения и ничем не смущаемая тишина и спокойствие веры спустились в измученную душу.

Таким образом, молитва, непосредственное обращение к Богу оказались могущественным средством укрепления веры.

Но как же молиться, если нет веры?

Так же, как молился святой Нифонт: сначала принуждая себя, как будто уже имея веру. Так же, как молился несчаст­ный отец бесноватого отрока, еще не имея настоящей веры.

Верую, Господи! помоги моему неверию!

Другим средством укрепления веры служит пример.

"С кем поведешься, от того и наберешься", — говорит по­словица. Пример всегда заразителен, и глубокая, искренняя вера, соединенная с подвигом и высокой христианской жиз­нью, невольно внушает уважение и вызывает подражание. Поэтому для укрепления веры ищите добрых примеров и чаще останавливайте на них свое внимание. В первые века христианство распространялось главным образом благодаря примеру святых мучеников, твердая вера которых, засвиде­тельствованная страданиями, возбуждала общее удивление и привлекала ко Христу тысячи последователей. Христианская Церковь вырастала на мученической крови.

Вот один из многочисленных примеров этого явления, взятый из жития святого мученика Вонифатия.

Молодой, красивый Вонифатий в юности был любимым рабом богатой порочной римлянки Аглаиды. Несмотря на распутную жизнь, в душе обоих еще не заглохли семена доб­ра, и оба они были далеко известны своим милосердием и благотворительностью. Быть может, именно за эту доброту души Господь и призвал их на истинный путь.

На Востоке в то время шло гонение на христиан, и мно­гие из них погибли смертью мучеников. Верующие с вели­ким благоговением относились к телам мучеников и покупа­ли их у язычников за большие деньги. Иметь мученические мощи у себя в доме было заветным желанием каждого рев­ностного христианина, потому что на них смотрели как на святыню. Следуя примеру других, Аглаида также решила приобрести мощи и с этою целью отправила Вонифатия в Киликию, где происходило гонение.

Прощаясь с ним, она сказала:

—        Постарайся найти мощи мученика... Мы с благоговени­
ем будем хранить их, воздвигнем церковь, и будет этот святой
нашим покровителем, защитником и ходатаем пред Богом.

Вонифатий ответил шуткой:

—        Что если я не найду мученика, и тебе привезут мое
тело за Христа умученное, примешь ли его с честью?

Аглаида с упреком остановила его:

—        Не время шутить теперь... Ведь ты отправляешься на
святое дело и готовишься служить святым мощам, на кото­
рые даже смотреть мы недостойны.

Помня эти слова госпожи и чувствуя всю скверну души своей, Вонифатий в дороге стал деятельно готовиться к тому, чтобы достойно исполнить возложенную на него зада­чу: он много постился и горько каялся в своей прежней по­рочной жизни. Прибывши в Таре, где свирепствовало гоне­ние, он поспешил на площадь, где мучили христиан. Вели­кое множество народа собралось смотреть на ужасное зрели­ще. Христиан, единственная вина которых состояла в том, что они верили в Бога и вели благочестивую жизнь, подвер­гали самым зверским истязаниям: их вешали, жгли огнем, привязывали к четырем столбам и потом раздирали на час­ти, перепиливали пополам, сажали на кол, им выкалывали глаза, ломали кости, отсекали руки и ноги. С великим тер­пением переносили мученики страдания, но что всего удиви­тельнее, не боль и мука отражались на их лицах, но тихая

радость и блаженство, как будто перед их глазами уже от­крывалось светозарное, счастливое будущее в единении с Тем, Кого они любили больше жизни.

Пораженный их мужеством, Вонифатий смотрел на эти радостные, светлые лица и сам раскалялся ревностью о Боге... И вдруг его охватило непреодолимое желание, подоб­но этим мученикам, открыто исповедать Христа. Он вышел на середину площади и воскликнул громко:

—        Велик Бог христианский, помогающий рабам .своим и
укрепляющий их в таких муках!

С великой любовью он целовал изуродованные тела муче­ников, их зияющие раны и молил лишь об одном: самому сподобиться мученического венца. Его заметили, схватили, привели к гегемону. Суд был скор и беспощаден: Вонифатия вывели за город и отрубили ему голову. Но 550 человек из толпы зрителей в тот день сделались христианами, увлечен­ные его примером.

Между тем Аглаида с нетерпением ожидала возвращения посланных, постилась, молилась, готовясь встретить святые мощи; и вот наконец явился ей во сне ангел с такими слова­ми: "Прими того, кто был некогда слугой твоим, а теперь наш сослужитель..." Утром Аглаида вышла на дорогу и дол­го смотрела в ту сторону, откуда ожидала прибытия послан­цев... Вдали показался караван. Она узнала своих слуг, но не было Вонифатия с ними. Между седел двух сильных мулов качался ковчег, очевидно, заключавший в себе святые мощи... Аглаида тихо пошла навстречу и благоговейно скло­нила колени...

Как имя мученика? — спросила она.

Вонифатий!.. — последовал ответ.

А где же сам управитель?

В ковчеге...

Аглаида подняла вопросительный взор.

—        Госпожа, мы везем мощи твоего бывшего раба, мучени­ка Вонифатия, принявшего венец в городе Тарсе.

Аглаида с честью положила святые мощи в выстроенном ею храме, раздала все имение бедным и остаток своей жизни -18 лет — провела при этом храме в строгих подвигах покая­ния и молитвы.

Так сильно влияет пример на душу человека. Из кутилы и прожигателя жизни Вонифатий под влиянием примера свя­тых мучеников стал бесстрашным исповедником, полным

пламенной веры и любви ко Христу. А по его примеру еще 550 язычников приняли христианство.

Ищите поэтому общества верующих, которое может укре­пить вашу веру. Особенно полезно общение и знакомство с людьми, отличающимися высокой духовной настроенностью: со старцами, подвижниками, юродивыми. Обаяние их верую­щей, чистой, доброй и мудрой души всегда благотворно и может служить опорой в тяжелые минуты сомнений.

С другой стороны, всеми мерами следует избегать обще­ства неверующих и отрицателей всякого рода, чтобы не по­страдать от их тлетворного влияния. Не обманывайтесь, — предостерегает апостол Павел, — худые сообщества развраща­ют добрые нравы (1 Кор. XV, 33). "На путь нечестивых не хо­дите и в сонме законопреступных не сидите" (ср. Пс. 1, 1), — говорит великий мудрец древности. Особенно это надо по­мнить в настоящее время, когда разлагающее влияние атеиз­ма так сильно и заразительно и когда всеми мерами враги христианства стараются разрушить веру.

Как много разъезжает теперь так называемых лекторов, которые, выступая будто бы от имени науки, стараются по­сеять семена сомнений и поколебать основные истины хрис­тианской веры. Конечно, эти цеховые ученые не имеют ни­какого отношения к науке, и те две или три лекции, кото­рые они повсюду предлагают вниманию публики и которые составляют весь их научный багаж, затвержены ими с чужо­го голоса, но они и не ищут ученых лавров. Их единствен­ная цель •— зародить сомнения в народе, мало знающем и, к нашему стыду, мало понимающем и мало ценящем собствен­ную веру. Отрицательные аргументы, доказательства этих господ чрезвычайно слабы и легко могут быть опровергнуты, но заразителен тот пренебрежительный тон, которым они го­ворят о святейших истинах религии. Уже одно то обстоя­тельство, что эта святыня христианства вытаскивается на подмостки и треплется бесцеремонно перед толпой, лишает даже твердо верующих людей возможности отнестись к этим великим вопросам с надлежащим благоговением и серьезнос­тью, а маловерные сердца может смутить окончательно. Сами лекторы, по-видимому, мало придают значения своей "ученой" аргументации, но рассчитывают более на то впечат­ление, которое производит их бесцеремонная развязность и весь кощунственный тон лекций. Иронические словечки, гнусные каламбуры, иногда богохульство и площадная брань — все это нередко западает в душу и пристает, как цепкий ре-

пейник, от которого трудно отделаться даже верующему чело­веку... И все это иногда припоминается впоследствии и вста­ет в сознании независимо от нашей воли, порой даже в самые святые минуты — минуты молитвы, смущая своим грубым богохульством и циничностью покой верующей души. Вот по­чему лучше всего избегать подобных лекций, ибо это не серь­езная полемика, где научно и беспристрастно рассматривают­ся вопросы религии, а просто прием агитации, рассчитанный на то, чтобы смутить совесть верующих.

От этой гнили и грязи надо беречь веру; следует хранить ее в чистоте и целости, ибо это — святыня. Ведь вы не пой­дете без нужды в тифозный барак, где легко заразиться; не пойдете в белом платье на угольный склад или на химичес­кий завод, где выделывается кислота и где можно запачкать­ся... Выводите потом пятна! Так и душу следует беречь от грязи и не посещать собраний, где оскорбляется вера или преступаются нравственные требования. "На путь нечестивых не ходите и в сонме законопреступных не сидите".

Наконец, едва ли не самым действенным средством укреп­ления веры является проверка ее личным опытом. Ничто не может заменить человеку его собственного опыта: ни чужой пример, ни доказательства, ни убеждения других людей. То, что пережил человек сам лично, является для него наиболее достоверным. Вера вовсе не есть собрание одних умозритель­ных истин и менее всего основывается на рассудочных дан­ных, хотя так именно и смотрят на веру ее противники. Но в этом-то заключается их главная ошибка. Им кажется, что стоит только логически разобрать и опровергнуть те теорети­ческие истины, которые они принимают за сущность веры, и все будет сделано: вера рассыплется сама собой. Между тем жизнь опровергает эти соображения, и, несмотря на постоян­ную, усиленную бомбардировку самыми тяжелыми "научны­ми" снарядами, твердыни веры остаются непоколебимыми.

Если бы вера действительно была только собранием теоре­тических, отвлеченных истин и имела исключительно рассу­дочно-головной характер, то, конечно, она не могла бы быть прочной и устойчивой, и поколебать ее было бы легко. Дос­таточно было бы ее теоретическим основаниям противопос­тавить утверждения, их отрицающие, и рассудок легко мог бы отказаться от веры и принять другое направление. До­пустим, вы услышали от какого-нибудь путешественника описание тропических стран, их обитателей, роскошных ле-

сов, необыкновенных зверей, их населяющих и т. п. Вы все это легко можете себе представить, но так как эти ваши зна­ния не подтверждены вашим личным опытом, то все они ос­танутся для вас чисто отвлеченными, воспринятыми рассуд­ком на веру и потому неустойчивыми. Явится другой путеше­ственник, скажет вам, что ваши представления совершенно неправильны, что в действительности нет ничего подобного тому, что рисует вам воображение, набросает перед вами со­вершенно иную картину, и рассудок так же легко может от­казаться от прежних понятий, как и принять новые. Но в области религиозной веры мы обыкновенно этого не наблюда­ем или же наблюдаем в тех случаях, когда вера еще не ок­репла и не вышла из этого первоначального фазиса чисто го­ловных понятий. Причина этого заключается в том, что на­стоящая вера не есть простое теоретическое сознание, которое легко видоизменить по желанию. Вера прежде всего есть не­посредственное ощущение живой всемогущей силы, действую­щей в вашей жизни помимо вашей воли, ощущение, основан­ное на опыте.

В Священных книгах Нового Завета мы находим три слу­чая зарождения истинной веры, и во всех этих трех случаях причиною веры был лично пережитый опыт.

Когда Господь по воскресении Своем явился ученикам и когда они рассказали об этом апостолу Фоме, не бывшему с ними в момент явления, тот не поверил сначала. Вторично явился Господь ученикам уже вместе с Фомою и, обращаясь к последнему, сказал: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал Ему в ответ: Гос подь мой и Бог лсой/(Ин. XX, 27-28). Фома поверил, ибо он сам осязал язвы Господа и убедился, что это не призрак и не галлюцинация. Он поверил своему опыту.

Апостол Павел, бывший сначала ревностным гонителем Церкви Христовой, уверовал во Христа тоже благодаря лич­ному опыту. Когда же он шел и приближался к Дамаску, вне­запно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Кото­рого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна. Он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне де­лать? и Господь сказал ему: встань и иди в город... Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел, и не пил (Деян. IX, 3-6, 8-9). Это чудо, пережи­тое апостолом Павлом, и послужило началом его обращения.

Третий случай обращения к вере, рассказанный евангели­стами, — это обращение слепорожденного, исцеленного Гос­подом Иисусом Христом.

Иисус увидел человека, слепого от рождения... Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением гла­за слепому, и сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам... Он пошел и умылся, и пришел зрячим (Ин. IX, 1, 6-7). Иисус... сказал ему: ты веруешь ли в Сына Божия? Он отвечал и ска­зал: а кто Он, Господи, чтобы мне веровать в Него? Иисус сказал ему: и видел ты Его, и Он говорит с тобою. Он же сказал: верую, Господи! И поклонился Ему (Ин. IX, 35-38).

Таким образом, и здесь пережитое исцеление, то есть лич­ный опыт, вызвал в бывшем слепце веру в Сына Божия и в Его могущественную благодатную силу.

Все учение апостолов основано на личном опыте или, как говорит апостол Иоанн, о том, что... мы слышали, что виде­ли своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни... возвещаем вам (1 Ин. I, 1-2).

Если, таким образом, личный опыт является наиболее на­дежным основанием религиозной веры, то, очевидно, необхо­димо всеми мерами стремиться к тому, чтобы пережить его в своей жизни для укрепления веры. Каким образом это можно сделать?

На этот вопрос отвечает Сам Господь Иисус Христос в Еван­гелии от Иоанна: Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня; кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю" (Ин. VII, 16-17).

Вот простой ответ, заключающий в себе смысл глубочай­ший. Если в вас копошатся сомнения и вы хотите наверное знать, от Бога ли дано евангельское учение, заключающее в себе основы нашей веры, то попробуйте исполнить его веле­ния в жизни, подчиниться его правилам, впитать в себя дух его, и вы тогда на опыте убедитесь, что оно от Бога, что в нем выражается воля Божия, ибо вы сразу почувствуете его абсолютную правду и бездонную мудрость, для человека недо­ступную. Вы сразу поймете, что человек не мог создать по­добного учения, ибо он не обладает таким всеведением, таким безграничным знанием тончайших извивов человеческой пси­хики и ее законов, часто скрытых в области подсознатель­ной, которое так и сквозит почти в каждой строчке Священ­ного Писания.

Понять простой, буквальный смысл слов Господа было, конечно, нетрудно, и ученики, конечно, понимали, что зна­чит быть преданным и убитым. Но этот-то простой смысл и не укладывался в их головах. Им казалось, что Господь гово­рит здесь притчами, иносказательно, и хочет сказать что-то иное... Что именно — они не могли догадаться, но Его слова в их буквальном понимании казались им до такой степени чудовищными и так мало согласовывались с тем, чего они ожидали от своего Учителя и Мессии, что принять их в этом смысле было невозможно.

Сама таинственность их путешествия по Галилее, на чем настаивал Господь, вероятно, им уже не нравилась. Им хоте­лось идти открыто, привлекая всеобщее внимание, хотелось, чтобы толпы народа сбегались со всех сторон к их Учителю, увеличиваясь все более, чтобы их путешествие превратилось в триумфальное шествие, достойное Мессии. А дальше... Дальше им уже мерещились перспективы будущей славы, громкие победы, свержение ненавистного римского ига, царс­кие почести, величие и могущество власти, безумные ова­ции... И в центре всего этого блеска их Равви и они, первы­ми признавшие в Нем Великого Мессию, всюду и всегда ,с Ним, окруженные также лучами Его славы как Его ближай­шие сотрудники.

Конечно, эти перспективы дразнили их славолюбие, еще не укрощенное страданиями и истинным пониманием смысла Христова учения. Несомненно, этой славы они ожидали и желали ее для себя.

И вдруг эти речи о смерти, о предательстве... Что же это значит? Или все мечты — обман воображения?

А между тем Господь намеренно разрушал их иллюзии. Намеренно окружал Свое путешествие такой таинственнос­тью, чтобы оно походило скорее на бегство преследуемого преступника, чем на спокойно-величавое передвижение попу­лярного равви. Намеренно говорил о Своих близких страда­ниях и смерти, чтобы осадить взлеты славолюбивого вообра­жения Своих учеников и дать им понять, что их тщеславные мечты не нужны для Его дела и бессмысленны и что не зем­ная слава, но позор и страдания ожидают и Его, и вместе с Ним Его верных последователей, что в этих страданиях и унижениях и состоит тот подвиг, на который Он их призвал.

Вот чего не могли уразуметь ученики.

Второй урок последовал немедленно за первым. Когда они пришли в Капернаум, Иисус спросил их: о чем дорогою

вы рассуждали между собою? Они молчали; потому что до­рогою рассуждали между собою, кто больше. И, сев, призвал двенадцать и сказал им: кто хочет' быть первым, будь из всех последним и всем слугою (ст. 33-35).

Гордость учеников проявилась здесь в наивном споре: кто из них больше или лучше? Несомненно, это детское хвастов­ство связывалось при этом с другим вопросом: кто из них бу­дет занимать первое место в будущем царстве Мессии? Они все еще не могли отказаться от своих предрассудков.

Снова Господу приходится преподать ученикам Своим урок смирения. Снова Он указывает им, что в Его царстве властолюбие — такой же порок, как и славолюбие, что обычные понятия о величии должны быть изменены корен­ным образом и заменены совершенно противоположными и что нравственная высота и духовная близость к Нему зави­сят не от значительности занимаемого внешнего положения, а от готовности смиренно склониться пред всеми и служить всем. Таков идеал христианина, совершенно противополож­ный надменному типу языческой или фарисейской души.

Наконец, третьим Своим уроком Господь искореняет са­молюбие учеников там, где оно было всего опаснее: в самом деле их будущего апостольского служения, которое должно быть бескорыстным и стоять вне всякого влияния личного самолюбия, могущего принести здесь вред непоправимый.

Иоанн сказал: Учитель! мы видели человека, который именем Твоим изгоняет бесов, а не ходит за нами; и запре­тили ему, потому что не ходит за нами. Иисус сказал: не запрещайте ему, ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не про­тив вас, тот за вас (ст. 38-40).

Ученики запрещают неизвестному для них человеку из­гонять бесов именем Господа только потому, что он не при­надлежит к их тесному кружку. Они не говорят, что он -человек неверующий или ведет позорную, недостойную жизнь. Их не останавливает то обстоятельство, что бесы по­винуются ему и он может изгонять их именем Христа, что ясно свидетельствует о его вере и высокой нравственности, ибо в противном случае он не имел бы такой силы. Но они негодуют на то, что он пользуется именем их Учителя, не будучи Его учеником, и таким образом как бы предвосхища­ет их права. Им хотелось бы, чтобы честь распространения дела Христова принадлежала только им, и на неожиданного незнакомца они смотрят как на досадного конкурента.

Таким образом, в этом нетерпеливом запрещении сказы­вается все то же самолюбие в новой его форме честолюбия.

Если бы ученики преданы были вполне и исключительно делу Господа, то, конечно, они должны были только радо­ваться тому, что это дело находит еще новых работников, со­действующих ему по мере сил своих, подобно тому, как ра­довался апостол Павел, слыша, что другие продолжают его дело: Как бы ни проповедали Христа,— пишет он, — при­творно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться (Флп. I, 18).

В конце концов, искреннему, идейному работнику совер­шенно безразлично, выдвинется ли он сам и отдадут ли ему должную часть за его деятельность; ему важно и нужно лишь одно: чтобы то дело, которому он посвятил себя, его дело процветало. Ученики до этой высоты еще не дошли. В них еще слишком сильно честолюбие, и свои лавры и ожи­даемую честь будущего царствования они ни с кем не хотят делить.

Господь немедленно останавливает этот взлет честолю­бия, принявшего форму нетерпеливой раздражительности, и дает понять, что в служении Его делу честолюбие недопустимо. Не запрещайте ему, — говорит Он, — ибо никто, сотво­ривший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас. Не беда, что этот человек не ходит за вами и не принадлежит к вашему круж­ку. Если он творит чудеса именем Моим, то он делает то же, что и вы: укрепляет веру в Меня. Он — ваш союзник, и зап­рещать ему его деятельность так, как вы это делаете, — зна­чит зредить делу ради личного честолюбия.

Этим Господь затрагивает чрезвычайно важный практи­ческий вопрос: как относиться к людям так называемым инакомыслящим, к тем, которые не принадлежат к нашей Церкви или к нашей общинной организации. Вопрос для нас важный в виду большого количества людей, стоящих в на­стоящее время вне церковной ограды, с которыми приходит­ся так или иначе сталкиваться в жизни. Неумение ввести в отношения к ним правильный христианский взгляд часто ведет к взаимной вражде и ненужному озлоблению.

Прежде всего из ответа Господа ученикам ясно, что ни в каком случае к этим отношениям не должно примешиваться самолюбие или честолюбие, которое часто препятствует лю­дям даже понять друг друга. Оно-то и является обыкновенно причиной церковных раздоров и разделений.

В самом деле, откуда это бесконечное дробление христи­ан на католиков, православных, протестантов, баптистов, лютеран, пресвитериан и т. д. и т. д.?" Откуда эти бесчислен­ные секты? Ведь истина Христова одна, и потому должно быть едино стадо и един Пастырь (Ин. X, 16). Между тем этого нет.

Главная причина этого дробления заключается в том, что к чистой истине Христовой примешалось человеческое само­любие и плотский элемент внесен в организацию единой Христовой Церкви. Когда возникало какое-либо богословс­кое мнение, несогласное с общепринятым церковным, его сторонники непременно хотели добиться для него преоблада­ния, как это мы видим в истории ересей; иногда к этому примешивалось еще политическое честолюбие и желание власти, как это было при отделении Западной Церкви от Во­сточной; иногда гордость, самомнение, кичливая надмен­ность ума, слишком уверенного в себе и мнящего себя выше других, мешали примирению богословских течений и успо­коению церковной болезни. Но во всех этих разделениях был один основной грех: забыта заповедь о любви.

И в результате получилось нечто невероятное: там, где началось разделение и родилась самолюбивая ревность, там началась вражда — вражда во имя Евангелия, ненависть к "инакомыслящим" ради соблюдения чистого учения Христа, учившего о любви и отдавшего жизнь во имя любви. Вражда перешла в страшное ожесточение. Полились потоки крови... Это была какая-то чудовищная, адская ирония, извратившая христианство.

Нация шла против нации. Католическая Испания — про­тив протестантской Англии. Верующие против верующих. Католики против протестантов. Во Франции вспыхивало и разгоралось преследование гугенотов. В Германии религиоз­ная Тридцатилетняя война унесла весь цвет населения, оста­вив в живых едва одну десятую часть. В Испании и Нидер­ландах свирепствовала инквизиция, сжигавшая еретиков на кострах аи та]огет Ве1 е1ог1ат, то есть для вящей славы Божией. В России преследовали раскольников-старообрядцев и главарей их отправляли в ссылку, в заточение. Прямо не­вероятно, как во имя Бога люди проливали столько крови и так яростно и страстно ненавидели друг друга, не зная гра­ниц своего озлобления и жестокости.

Теперь условия борьбы, правда, изменились. Нет более религиозных войн, потухли костры инквизиции, не льется

человеческая кровь аё та]огет Ве1 &1опат. Религиозная борьба приняла более культурную форму диспутов и бого­словских споров. Но и теперь еще демон тщеславия и само­любия шутит свою злую шутку над защитниками Христовой истины, и эти диспуты часто кончаются взаимными прокля­тиями и озлоблением. Расколы и секты не уничтожаются и даже не уменьшаются в числе, но пропасть между различны­ми оттенками христианских вероисповеданий становится глубже и непроходимее. Эти споры не приводят ни к каким результатам еще потому, что все время вращаются в области ^: теоретических или догматических вопросов, тогда как корни разделения лежат не здесь, но во взаимных антипатиях рели­гиозных обществ, вызванных различными историческими ус­ловиями. Следовательно, не теоретические споры, а только любовь может сблизить людей разных вероисповеданий. Спо­ры же с их желанием победы вызывают только так называе­мую осИит 1Ьео1о§1сит, то есть богословскую ненависть, не­сомненно, худшую из всех существующих ересей. Религия тогда служит только маской для обмана, ибо кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может лю­бить Бога, Которого не видит? (1 Ин. IV, 20).

В этом духе любви действовали и этою любовью побежда­ли все препятствия великие миссионеры всех веков.

Около 1050 года в Ростовской земле, населенной в то вре­мя полудикими и жестокими язычниками, проповедовал сло­во Божие святитель Леонтий. Изгнавшие до Леонтия с побо­ями и мучениями двух епископов, эти варвары недружелюбно встретили и его. Они стали всячески оскорблять и поносить нового святителя и проповедника христианства и наконец из­гнали и его. Но Леонтий не падал духом и не оскорблялся этим; он знал и видел, что и у этих варваров в глубине души скрыта искра Божественного огня, которую надо только су­меть бережно вскрыть и возжечь.

Леонтию советовали оставить дикарей.

—        Смотри, какие они упорные язычники, —говорили ему.

—        Не отступлю я от этих язычников, — отвечал Леон­
тий, — они делают нам зло, а мы будем отыскивать в них
добро, и этим добром скоро победим зло.

И несмотря на грозившую ему опасность, он остался жить близ Ростова, около потока. К нему из любопытства заходи­ли сперва дети язычников, а потом и взрослые. Леонтий принимал их ласково и любовно и дарил им что мог, при-

чем, улучив минутку, рассказывал своим гостям о Боге, Ко­торый все сотворил и обо всем промышляет, Который любит всех людей, особенно добрых и мирных; рассказывал об Иисусе Христе Сыне Божием, приходившем в мир, чтобы на­учить людей любить Бога и друг друга. Такая, кроткая, не­злобивая проповедь скоро привлекла к нему много язычни­ков, и они стали приходить к нему тысячами. Об этом узна­ли самие завзятые и закоренелые язычники. Они во главе со жрецами явились к святителю с дрекольями и луками, чтобы умертвить его. Но Леонтий бесстрашно вышел к ним навстре­чу и стал похвалять их ревность, с какой они защищают свою веру.

— За это я вас люблю, — сказал святитель, — и молюсь за вас Богу, чтобы Он скорее просветил вас светом истинной веры.

Видя такую кротость и незлобие, разъяренные язычники скоро успокоились и тоже стали слушать проповедника. С тех пор влияние святителя Леонтия становилось все более и более неотразимым. А к концу жизни святителя (ок. 1073 г.) этот край считался уже в числе просвещенных светом Хрис­това учения.

Эту любовь и кротость в отношениях к разномыслящим Православная Церковь определенно предписывает 77-м пра­вилом Карфагенского Собора, который по поводу раскола До-натистов издал следующее постановление: "По дознании и ис­следовании всего, пользе церковной споспешествовати мо­гущего, по мановению и внушению Духа Божия, мы избрали за лучшее, поступати с вышеупомянутыми людьми кротко и мирно, хотя они беспокойным своим разномыслием и весьма удаляются от единства Тела Господня... Может быть тогда, как мы с кротостию собираем разномыслящих, по слову апос­тола, даст им Бог покаяние в разум истины: и возникнут от диавольския сети, быв уловлены от него в свою его волю (2 Тим. II, 25-26)".

Таков любящий голос Православной Церкви.

Итак, не забудем главного и основного в законе Христовом: не забудем любви даже по отношению к разномыслящим.

Однажды к великому старцу пустыни пришли три брата и стали говорить о своих подвигах.

Я изучил весь Новый Завет на память, — сказал один.

Ты наполнил воздух словами, — возразил старец.

А я переписал на пергаменте все книги Ветхого и Но­
вого Завета, — перебил другой.

Ты закрыл кожами окна, — последовал ответ.

А я никогда не ем вареного и не развожу огня, — по­хвалился третий, — у меня трава выросла на очаге...

И тебе не будет от того никакой пользы, — заметил старец. — Все вы забыли страннолюбив... Имейте любовь к
ближним  —  это самое главное! Без любви же ничто не пользует...

И это правда. Даже религиозная ревность без любви не может считаться добродетелью, а религиозная ревность, со­единенная с ненавистью, — прямой грех.

Там, где взаимная любовь верующих настолько сильна, что единение духа между ними не нарушается известным раз­нообразием мнений, последнее вполне допустимо. Уже в древ­ности в Иерусалимской Церкви существовали различные бого­словские школы, различавшиеся между собою оттенками мысли, но это нисколько не мешало им "блюсти единение духа в союзе мира" и составлять одну Церковь. Русская Пра­вославная Церковь недавно сняла клятву со старообрядцев Австрийского согласия, отличающихся от нее лишь обрядо­выми особенностями богослужения, а так называемых едино­верцев с их дониконовским ритуалом признает вполне равно­правными своими членами. По поводу различия мнений апос­тол Павел так пишет коринфским христианам: слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделе­ния, чему отчасти и верю. Ибо надлежит быть и разномыс-лиям между вами, дабы открылись между вами искусные (1 Кор. XI, 18-19). Он заповедует здесь лишь одно: чтобы все было благопристойно и чинно (1 Кор. XIV, 40).

Но и разномыслие должно иметь свои пределы. Там, где оно нарушает единение духа и любви и грозит распадом Цер­кви, там тот же апостол Павел спешит его прекратить и при­звать свою паству к единомыслию. Умоляю вас, братия, — пишет он, — именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы. говорили одно, и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях. Ибо от домашних Хлоиных сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: "я Павлов"; "я Аполлосов"; "я Кифин"; "а я Хрис­тов". Разве разделился Христос? разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились? (1 Кор. I, 10-13).

Апостол Иоанн, апостол любви, тот самый, который по­лучил от Господа урок о снисходительном отношении к "инакомыслящим", однако впоследствии, будучи в Ефесе, не

решился войти в баню, где мылся еретик Керинф, учивший, что Сын Божий есть творение, хотя наилучшее. "Бежим от­сюда, — сказал апостол своим спутникам, — баня может за­гореться, ибо в ней нечестивый человек".

Что это значит? Разве это не ненависть? И почему такое различие в отношениях к разным "инакомыслящим"?

Нет, это не ненависть. Любовь вовсе не должна быть сле­пой и закрывать глаза на язвы человеческой души. Любовь вовсе не требует обязательного внешнего общения с челове­ком, от которого можно духовно пострадать, не принеся ему ни малейшей пользы. Любовь и на расстоянии может прояв­ляться в других формах, преимущественно в формах молит­вы и доброделания.

Заповедь о любви остается всегда обязательной по отно­шению ко всем разномыслящим без исключения, как бы да­леко ни ушли они от Христовой истины. Но внешнее отно­шение к ним может быть действительно различно в зависи­мости от того, что эти люди собой представляют.

Возвратимся к евангельской повести.

Нет никакого основания предполагать, как думают неко­торые, что словами не запрещайте ему Господь разрешает одинаковую свободу всем формам разномыслия без исключе­ния к удерживает от противодействия им Своих учеников и последователей. Это граничило бы с полным религиозным безразличием и равнодушием, и, наконец, этого не могло быть. Очевидно, в том человеке, которого Господь взял под Свое покровительство, и в его деятельности были особые черты, снискавшие ему благоволение Спасителя. В самом деле, каков был этот человек по евангельскому сказанию?

Во-первых, он творил чудеса именем Господним; во-вто­рых, он не злословил Господа; в-третьих, он не был против тесного кружка учеников Христовых.

Последние два условия Спаситель выдвигает как основа­ние Своего ответа. Если б этот человек злословил и был про­тив Его учеников, то есть мешал их делу, ответ был бы дру­гой. Господь, наверное, согласился бы с запрещением учени­ков и оставил бы его в силе.

Отсюда мы можем извлечь для себя руководственное пра­вило: к "инакомыслящим", которые не злословят Христа и не идут против Церкви Православной, необходима самая ши­рокая терпимость. Там, где налицо имеются противополож­ные признаки, то есть злословие и вражда против Церкви, там допустимы меры духовного противодействия, а прекра-

щение церковно-молитвенного общения неизбежно, ибо этого требуют канонические правила Вселенских Соборов Право­славной Церкви.

Пользуясь этим общим принципиальным правилом, мож­но легко определить свои отношения к любой из существую­щих ныне сект.

Нам приходится сталкиваться главным образом с двумя формами религиозного разномыслия: с баптизмом и старооб­рядчеством.

Основной грех баптизма заключается в том, что, отверг­нув Священное Предание, они вместе с тем отвергли и всю церковную дисциплину религиозно-нравственного воспитания человека. Имея определенный идеал святости, данный жиз­нью и учением Господа, Церковь Христова уже с первых ве­ков своего существования стала вырабатывать особую систе­му воспитания, которая вела бы человека к этому идеалу, об­легчала бы его путь и предохраняла от неизбежных ошибок и падений. Особенно много было сделано для этого начиная с IV — V веков, когда Церковь стала пользоваться свободой и могла выделить лучшие свои силы не для борьбы с внешними препятствиями и стеснениями, а для развития и устройства своей внутренней жизни. Сотни великих подвижников, уда­лившись в пустыню, не развлекаемые ничем в ее величавом безмолвии, сосредоточив все свое внимание на внутренней ду­ховной жизни, проверяли личным опытом с необычайной доб­росовестностью средства и методы духовного совершенствова­ния. Мы знаем, что многие из них достигли поразительных успехов и такой высоты святости, что приобрели даже силу подчинять себе природу.

В течение веков накопился громадный, тщательно прове­ренный опыт, определивший с возможной точностью так на­зываемый аскетизм, то есть духовные упражнения, которые помогают человеку в борьбе с грехом и страстями. Этот опыт и лег в основу аскетической дисциплины Церкви.

Баптисты отвергают эту дисциплину, а вместе с тем и та­инства — те благодатные средства, которыми Церковь пользуется для укрепления слабеющего человека и силу кото­рых мы постоянно испытываем на себе в жизни. Неудиви­тельно, что среди баптистов нет людей высокого духовного совершенства, святость которых объективно была бы засвиде­тельствована силою чудотворений и которых так много в Православной Церкви, особенно в ее прошлом.

Но этого мало. В отношениях баптизма к Православной Церкви ясно сквозит дух вражды. Достаточно побывать на диспутах сектантов с православными," послушать речи вожа­ков баптизма, когда они говорят о Православной Церкви и ее священниках, чтобы понять, сколько здесь таится глухой, непримиримой ненависти. Что особенно обличает в них эту непримиримость — это их постоянное стремление совращать в свою секту именно православных. Поле христианской рабо­ты сейчас широко открыто для всех. Один развивающийся атеизм может поглотить все силы работников на Божьей ниве. Жатвы много, а делателей мало (Лк. X, 2). В этом море разливающегося неверия можно иметь такой богатый улов, и, кроме того, что может быть благороднее этой задачи — спасать гибнущих в бездне отрицания, приводить неверую­щих ко Христу! Но деятели баптизма туда почти не идут и все свои усилия прилагают лишь к тому, чтобы привлечь к себе наиболее верующих из православных. Эта тактика была бы совершенно необъяснима, если б они руководились лишь искреннею ревностью о Боге, о деле Христовом, о расширении круга верующих. Но она вполне понятна, если в Православ­ной Церкви баптисты видят врага. При таких условиях сой­тись с ними трудно.

Нет недостатка здесь и в злословии, и нередко в бреду не­разумной ревности это злословие, направленное против веро­ваний Православной Церкви, поражает косвенно и предмет этих верований — Господа нашего Иисуса Христа.

Нам известен такой случай.

Одна из православно верующих проходила мимо дома зна­комого баптистского семейства, совращенного в сектантство сравнительно недавно.

Хозяйка дома стояла на пороге.

- Поди-ка сюда, — сказала она, обменявшись привет­ствиями, — я что тебе покажу...

Прохожая вошла.

— Смотри-ка, — продолжала хозяйка-баптистка, — я ва­шими богами кринки покрываю...

На длинной скамейке стоял ряд кринок, покрытых икона­ми. Особенно бросалась в глаза новая, прекрасного письма икона Спасителя. Невыразимо больно стало посетительнице от этого рассчитанного кощунства, и молча она ушла...

Конечно, не всякий баптист способен на такую выходку, но для сектантства она типична, хотя ничем оправдана быть не может.

Во-первых, если ты веришь по-иному, то зачем это оскор­бление, это намеренное глумление над тем, что нам свято и дорого? Зачем делать человеку больно? Разве этого требует любовь Христова?

Во-вторых, подобная выходка — оскорбление Бога, кото­рый изображен на иконах, — Господа Иисуса Христа.

Бесчестя изображение Спасителя, человек выражает свое презрительное отношение к живому оригиналу изображения — к Господу. Кто действительно любит своего Спасителя и бла­гоговеет перед Ним, тот никогда не посмеет так обращаться с Его изображением, хотя бы для себя лично и не видел в нем нужды. Это уже почти то злословие Бога, о котором мы гово­рили выше и которое затрудняет сближение православно ве­рующих с баптистами.

Что касается раскола — старообрядчества, то здесь едине­ние более возможно, особенно с тем его течением, которое но­сит название "Австрийского согласия" и от которого_} право­славие отличается сравнительно немного обрядовыми особен­ностями богослужебного чина. В какой форме возможно здесь церковное единение — сказать сейчас трудно, но оно, вероят­но, осуществится рано или поздно, так как сейчас устранены исторические причины разделения. К сожалению, в настоя­щий момент почва для такого сближения еще недостаточно созрела. Фанатизм старообрядчества, его исключительность и нетерпимость, его неуступчивая привязанность к букве и к внешней форме обряда, отголоски прежней вражды — все это еще стоит между нами трудно переходимым барьером. Но есть все основания надеяться, что этот барьер постепенно бу­дет осыпаться все более и более и когда-нибудь сгладится со­вершенно. Дай Бог!

Во всяком случае, от всех нас — христиан — теперь тре­буется как можно больше истинной любви и терпеливой снисходительности друг к другу, чтобы сделать возможным взаимное понимание и приблизить то время, когда будет еди­но стадо и един Пастырь.

Грешно тратить силы во взаимной борьбе. У нас есть об­щий враг: неверие.

Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближне­го твоего, как самого себя. Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом (Гал. V, 14-15).

 

Глава X ст. 1-16

 

В данном отрывке Евангелия Господь дает слушателям наставление относительно брака и прелюбодеяния.

Поводом для этого наставления послужил коварный воп­рос со стороны фарисеев: позволительно ли разводиться мужу с женою? Собственно говоря, не было никакой причи­ны спрашивать об этом у Господа, ибо в пятой книге Закона Моисеева — во Второзаконии заключались определенные по­становления относительно развода, и фарисеи, конечно, зна­ли прекрасно эти правила.

Если кто возьмет жену и сделается ее мужем, — гласил Ветхий Закон, — и она не найдет благоволения в глазах его, потому что он находит в ней что-нибудь противное, и на­пишет ей разводное письмо, и даст ей в руки, и отпустит ее из дома своего (Втор. XXIV, 1).

Так как закон не определял здесь точно поводов для раз­вода, то эта неясность повела к страшным злоупотреблениям на практике, и еврейские истолкователи закона, книжники и законники, угодливо раздвинули рамки этого позволения раз­вода до крайних пределов. Фактически муж мог прогнать свою жену без всякого основания. Пережаренное женой мясо или разбитый ею горшок уже давал ему право искать разво­да, процедура которого была чрезвычайно несложна. Надо было только при свидетелях вручить ей разводное письмо, и раз она брала его в руки, то развод считался состоявшимся фактом, и апеллировать к кому-нибудь уже не полагалось. Пока дух древнего благочестия еще держался в еврейском на­роде, а семейные устои стояли крепко, злоупотребления этим законом были сравнительно редки. Но ко времени Господа нравственная распущенность народа была так велика, что разводы случались постоянно по самым ничтожным поводам, и это грозило обществу и семье самыми серьезными послед­ствиями. Коварство вопроса фарисеев и состояло в том, что они знали чистоту взглядов и нравственных правил Госпо­да, знали, что Он не мог одобрить этой распущенности и своего рода узаконенного разврата, а между тем если б Он открыто выразил порицание закона, вызвавшего своею нео­пределенностью эти печальные явления жизни, то этим неиз-

325

Далее..

..Назад.