Книга еп. Василия Кинешемского «Беседы на евангелие от Марка»

СВЯТИТЕЛЬ ВАСИЛИЙ ЕПИСКОП КИНЕШЕМСКИЙ. «Беседы на Евангелие от Марка».                                                                                                       

 Главная.

 

 

…Назад                                  Далее…

 

 

 

 

протянул свое приношение на один из клиросов. Никто не шелохнулся, никто не подошел к нему, чтобы взять прино­шение, так как не знали, как к этому отнесется архиепис­коп. Присутствия императора как будто никто не замечал. Несчастный Валент едва не лишился чувств. Впечатление было потрясающее!

Следя за дисциплиной молящихся, церковь нередко ка­рала за неблагоговейное и непристойное поведение в храме. Обычно это практиковалось в монастырях. Палладий Елеио-польский, описывая свое путешествие по монастырям Нит-рийской пустыни, рассказывает, что в одном из них он видел три пальмы, к которым привязывали для наказания мона­хов, провинившихся небрежным стоянием в храме во время правила и богослужения. Их били при этом довольно сурово, и, судя по тому, что стволы пальм были гладки, точно отпо­лированы, можно было думать, что на наказания такого рода не скупились и применяли их довольно часто. Даже гражданская власть принимала со своей стороны меры в этом направлении. Известны эдикты Гонория и Юстиниана, определявшие строгие кары за непристойное поведение в храме.

В силу того же глубокого уважения к церквам торговля около них возбранялась совершенно. Шестой Вселенский Со­бор 76-м правилом своим постановил: "Никто не должен внутри священных оград корчемницу, или различныя снеди поставляти, или иные купли производити, сохраняя благого­вение к церквам. Ибо Спаситель наш и Бог, житием Своим во плоти поучая нас, повелел не творити дому Отца Своего домом купли. Он и пеняжникам рассыпал пенязи, и изгнал творящих снятый храм мирским местом. Посему аще кто бу­дет обличен в реченном преступлении: да будет отлучен".

А с какою ревностью и бесстрашием великие святители церкви Христовой защищали неприкосновенность и достоин­ство храмов, следя за тем, чтобы сюда не проникали люди, оскверненные тяжелыми грехами, и тем не оскорбили бы святыни дома Божия. Однажды император Византии Феодо­сии Великий запятнал себя тяжким преступлением: за нич­тожную вину он приказал избить тысячи жителей города Со-луни, собравшихся в цирк на ристалища. Но когда после этого, не очищенный покаянием, он вздумал войти в храм для молитвы, на паперти его встретил великий святитель того времени Амвросий Медиоланский и суровою обличи-

406

тельною речью остановил императора, совесть которого была запятнана кровью невинных жертв. И грозный император ус­тупил. Он понял, что войти в храм, не вымолив прощения за тот тяжкий грех, который лежал у него на душе, значило совершить святотатство и усугубить свою вину. Смиренно выслушал он суровую речь Амвросия и принес покаяние, вы­полнив тяжелую эпитимию, наложенную на него святителем.

Также непреклонно другой великий святитель, Иоанн Златоуст, остановил на пороге храма св. Софии императрицу Евдоксию.

Так ревностно охраняли святыню храма христиане пре­жних веков!

Почему так ценили они свои храмы и почему для каждо­го христианина храм должен быть дорог и свят?

Храм — это земное небо, как выражается о. Иоанн Крон­штадтский; это — дом Божий, место особенного присутствия Божия. Здесь совершается величайшее таинство, "в неже ан-гели желают проникнути". Ангелы здесь невидимо служат священнику.

Когда преподобный Серафим Саровский был еще в сане диакона, он временами видел ангелов, сослужащих братии и воспевающих. Они имели образ молниеносных юношей, об­леченных в белые златотканые одежды. А то, как пели они, нельзя выразить словами. Вспоминая об этом, преподобный Серафим говорил: "Бысть сердце мое, яко воск, таяй от не­изреченной радости".

А вот что видел отец Серафим в Великий Четверг, когда служил литургию.

Как известно, малый вход на литургии знаменует вступ­ление служащих в самое небо, и священник тогда молится: :"Сотвори со входом нашим входу святых ангелов быти, со­служащих нам и сославословящих Твою благость".

Когда после малого входа иеродиакон Серафим возгла­сил: "Господи, спаси благочестивыя и услыши ны", — и, об-ратясь к народу и дав знак орарем, закончил: "и во веки ве­ков", — внезапно он весь изменился, не мог сойти с места и вымолвить слова. Служащие поняли, что ему было видение. Его ввели под руки в алтарь, где он простоял три часа, то весь разгораясь лицом, то бледнея, — все не в состоянии вы­молвить ни одного слова. Когда он пришел в себя, то расска­зал своим старцам и наставникам о. Пахомию и казначею, что он видел. "Только что возгласил я, убогий, — "Господи,

407

спаси благочестивыя и услыши ны!" — и, наведя орарем на народ, окончил: "и во веки веков", вдруг меня озарил луч как бы солнечного света, и увидел я Господа и Бога нашего Иисуса Христа во образе Сына Человеческого во славе, сияю­щего неизреченным светом, окруженного небесными силами, ангелами, архангелами, херувимами и серафимами, как бы роем пчелиным, и от западных церковных врат Грядущего на воздухе. Приблизясь в таком виде до амвона и воздвигнув пречистые Свои руки, Господь благословил служащих и предстоящих. Посем, вступив во святый местный образ Свой, что по правую руку царских врат, преобразился, окру­жаемый ангельскими ликами, сиявшими неизреченным све­том во всю церковь. Я же, земля и пепел, сретая тогда Гос­пода Иисуса, удостоился особенного от Него благословения. Сердце мое возрадовалось чисто, просвещенно, в сладости любви ко Господу".

Когда преподобный Сергий Радонежский совершал ли­тургию, видели, как ангелы сослужили ему и как он приоб­щался из святой чаши огнем.

Блаженный Нифонт, епископ Кипрский, имел дивное от­кровение относительно совершаемого во время литургии свя­щеннодействия. Однажды, стоя со своим учеником в церкви при патриаршем богослужении, Нифонт как бы прозрел ду­хом. Он увидел огонь, шедший с неба и покрывший алтарь и архиерея. Когда запели "Трисвятое", показались четыре ан­гела и пели вместе с певцами.

Когда святитель Василий Великий произносил молитвы пресуществления, то колумбарий, или золотой голубок, ви­севший над престолом, сотрясался невидимой силой.

Таким образом, храм является местом общения небесных и земных. В то же время, храм есть училище веры и благо­честия, ибо в нем обильным потоком — в священных песно­пениях, в чтениях Священного Писания, в проповедях -предлагаются уроки нравственного устроения жизни и души.

И сколько великих решений, переменявших весь харак­тер и направление жизни, было принято под влиянием того или другого слова или текста Священного Писания, услы­шанного в храме!

Началом великой подвижнической жизни преподобного Симеона Столпника были слова евангельских блаженств: Блажени нищий духом, яко тех есть Царство Небесное, поразившие его внимание во время литургии. То же самое

408

рассказывается о преподобном Антонии Великом в его био­графии.

В храме верующие получают нередко исцеление духов­ных немощей и физических болезней.

Вот почему древние христиане так дорожили храмом, от­носились к нему с таким глубоким уважением и при всяком случае с необыкновенной ревностью заботились о том, чтобы посетить храм и присутствовать при богослужении. Святой Вареонофий, достигнув преклонной старости и почти не имея возможности двигаться от слабости, просил, чтобы хотя бы в тележке его возили в храм, и посещал богослуже­ние ежедневно. Святитель Порфирий, епископ Газский, не владея ногами в старости, ползал на коленях, чтобы не про­пустить богослужения в храме Воскресения Христова в Иерусалиме.

Изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениих грешничих... Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем, - восклицает псалмопевец Давид, выражая свой восторг и любовь к храму, а шестой Вселенский Собор, считая посещение храма обязательным для каждого христианина, постановил:

"Аще кто, епископ, или пресвитер, или диакон, или кто-либо из сопричисленных к клиру, или мирянин, не имея ника­кой настоятельной нужды, или препятствия, которым бы на­долго устранен был от своея Церкви, но пребывая во граде, в три воскресные дни в продолжении трех седмиц, не приидет в церковное собрание, то клирик да будет извержен из клира, а мирянин да будет удален от общения" (VI Собор, пр. 80).

Вместе с тем Православная Церковь внушает молящимся во время богослужения предстоять с благоговением и стра­хом Божиим, не забывая, пред Кем мы стоит и Кому возно­сим свои молитвы.

"Горе имеем сердца!" — восклицает священник перед воз-ношением Святых Даров...

Проверьте себя в эту минуту: где ваше сердце? Действи­тельно ли "горе", там, у престола Всевышняго, или по-пре­жнему связано житейской суетой и земными заботами, и не лжете ли вы Богу, отвечая на возглас священника, -- "има­мы к Господу!"

"В храме, - - увещевает святитель Тихон Задонский, -ты должен стоять, как на небе пред Царем Небесным... Не озирайся же, да не с фарисеем осудишься. А преподобный Авраамий Смоленский, делая поэтическое сравнение, гово-

409

рит, что молящиеся должны походить на те восковые свечи, которые теплятся пред образами. "Смотри на свечку и будь как она: стой прямо, неподвижно, благоговейно; пусть горя­чо пылает и стремится к небу молитва твоя, как огонь све­чи, и пусть трепещет и тает, как воск, сердце твое от умиле­ния и радости".

Берегитесь рассеянных мыслей и невнимательности в мо­литве, ибо это оскорбляет Бога.

Однажды Иоанн Грозный, богомольный, как все древне­русские цари, слушал литургию в Успенском московском со­боре, но рассеянны были мысли царя: он мечтал о новом дворце, который думал построить на Воробьевых горах, и в уме обсуждал план его устройства.

После литургии, идя во дворец, он встретил Василия Блаженного, московского Христа ради юродивого.

- Был ли ты у обедни? — спросил его царь.

— Был, да тебя не видал! — отвечал блаженный.

- Как так? — возразил царь.

- Царь! - - сказал юродивый тихим укоризненным то­ном. — Ты был на Воробьевых горах!

И понял царь свой грех, обличенный прозорливостью блаженного, и низко ему поклонился.

Особенно резко восстают святые отцы Церкви против не­пристойного поведения в церкви и против легкомысленных, праздных разговоров в храме во время богослужения, что, кстати сказать, встречается у нас чрезвычайно часто и со­ставляет трудноискоренимую привычку.

"Позвольте мне сказать, — резко замечает святитель Иоанн Златоуст в одной из своих проповедей, — разве нет у вас домов для пустословия вашего?"

И в самом деле: зачем идти в церковь, если все время бо­гослужения проводишь в праздной болтовне, обсуждая все базарные новости? Во-первых, это небрежное отношение к храму и невнимание к богослужению оскорбительно для Бога. Во-вторых, это не только грубо и неделикатно по отно­шению к другим молящимся, но и составляет прямое пре­ступление против них, мешая им молиться, заглушая для них святые слова богослужения, развлекая их внимание, препятствуя сосредоточиться и лишая их драгоценных ми­нут радости и благодатного утешения, обычно связанных с искренней молитвой. По какому праву воруем мы у них эти минуты?

Особенно должна оберегаться святыня алтаря. Здесь все должно быть погружено в молитвенную тишину, и не долж­но быть ни одного лишнего или праздного слова.

"Если надо тебе что-нибудь сказать в алтаре, — поучал преподобный Серафим, — то скажи это кратко и тихо и опять храни молчание; ибо здесь присутствует Сам Бог со Своими ангелами".

В алтарь входить мирянам не разрешается.

"Никому из всех, принадлежащих к разряду мирян, да не будет позволено входити внутрь священного алтаря", -запрещает шестой Вселенский Собор в своем 69-м правиле.

В практике духовной жизни церковно-общественная мо­литва считается вообще более действенной, чем молитва ке­лейная, уединенная, хотя вполне возможно, что личное ощу­щение молящегося, особенно на первых ступенях его духовно­го развития, склоняется в пользу последней. "Но мы сами, — говорил Оптинский старец о. Макарий, — не можем судить о достоинстве своей молитвы, и то удовлетворение или самоус­лаждение, которое мы испытываем нередко в уединенной молитве, может быть обманом и прелестью диавола".

Из жизни святой Иулиании Лазаревской рассказывается такой случай. Однажды стояла необыкновенно суровая, сту­деная зима. Земля трескалась от мороза, и святая Иулиания, не имея теплой одежды, оставалась молиться дома. И был голос священнику в церкви праведного Лазаря от иконы Бо­гоматери: "Иди и рцы милостивой вдове Иулиании - - ради чего не приходит в Церковь? И домашняя ее молитва прият­на, но церковная выше. Почитайте Иулианию: Дух Святой почивает на ней".

И когда по зову священника Иулиания пришла в церковь и со слезами молилась и прикладывалась к иконе Богомате­ри, тогда великое благоухание распространилось по церкви и по всему селу. И стала Иулиания уже ежедневно ходить в церковь на молитву.

Закончим настоящую беседу о значении храма и церков­ного богослужения словами великого святителя Иоанна Зла­тоуста: "Как пристань, огражденная от ветров и волн, вели­кую доставляет безопасность входящим в нее кораблям, так и дом Божий, исхищая входящих в него от мятежа житейс­ких дел, как от бури, дает им стоять в великой тихости и безмятежности и слушать слово Божие. Место сие есть на­строение к добродетели, училище любомудрия, не во время

/41 Л

только собрания, когда слушается Писание, предлагаются духовные поучения и предстоят почтеннейшие отцы: но и во всякое другое время. Войди только в преддверие, и тотчас отложишь житейские заботы. Войди внутрь, и тотчас веяние некое духовное обымет душу твою. Тишина, в нем царствую­щая, производит трепет отрезвляющий и располагает любо-мудрствовать, возбуждает ум, отбивает память о всем здеш­нем и переносит тебя с земли на небо. Если же без собрания (богослужения) такая польза от присутствия здесь; то когда слышится глас пророков, когда благовествуют Апостолы, когда Христос бывает посреде, когда Отец приемлет бываю­щее здесь жертвоприношение, когда Дух Святый исполняет духовным веселием, какими благами насытясь отойдут отсю­да пресущие здесь!"

 

Для того, чтобы правильно судить о смысле притчи, рас-
казанной Господом в настоящем евангельском отрывке, не­
обходимо выяснить прежде всего, к кому она относится. В
главе XI (ст. 27) мы читаем: когда Он ходил в храме, подо­
шли к Нему первосвященники и книжники и старейшины.
С ними-то и шел дальнейший разговор, им и была рассказа­
на притча, причем в последнем (12-м) стихе евангелист до­
бавляет, что они поняли, что о них сказал притчу. Таким
образом, из сопоставления этих мест ясно, что притча имеет
в виду руководителей еврейского народа, и они-то именно
разумеются в приточном образе виноградарей, отплативших
хозяину виноградника за его заботы убийством его послан­
ников. Мотив притчи взят из книги пророка Исайи, V гла­
вы, где содержится "Песнь о винограднике". Здесь мы нахо­
дим те же образы и сравнения:  .

У Возлюбленного моего был виноградник на вершине утучненной горы, и Он обнес его оградою, и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и по­строил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожи­дал, что он принесет добрые грозды, а он принес дикие яго­ды. И ныне, жители Иерусалима и мужи Иуды, рассудите Меня с виноградником Моим. Что еще надлежало бы сделать для виноградника Моего, чего Я не сделал ему? Поче­му, когда Я ожидал, что он принесет добрые грозды, он при­нес дикие ягоды? Итак Я скажу вам, что сделаю с виног­радником Моим: отниму у него ограду, и будет он опусто­шаем: разрушу стены его, и будет попираем, и оставлю его в запустении.. И дальше пророк дает совершенно определен­ное пояснение притчи:

Виноградник Господа Саваофа есть дом Израилев, и мужи Иуды — любимое насаждение Его. И ждал Он право­судия, но вот — кровопролитие; ждал правды, и вот -вопль (Ис. V, 1-7).

 Таким образом, смысл притчи совершенно ясен: виног­радник — народ еврейский, виноградари — его духовные ру­ководители, первосвященники и книжники.

Объяснение других подробностей дает святитель Василий Великий в своем толковании на книгу пророка Исайи.

"Под оградою, — говорит он, — можно разуметь закон­ные заповеди, которые Бог дал народу до введения в "землю одержания". А поелику закон дан чрез Ангелов рукою хода­тая (Гал. III, 19), то, может быть, подразумевается охране­ние Ангелов, стрегущих пределы Израиля... Столп или баш­ня, созданная посреди, очевидно, есть храм, водруженный среди Иудеи... Точило же — самая Синагога Иудейская, слу­жившая прообразом Церкви Божией и дававшая предуготов-ление с помощью Закона и предварительное поучение в бла­гочестии".

Слуги, посланные Господином к виноградарям принять плоды виноградника, которых последние то били, то убива­ли, очевидно, посланные богом к Израилю пророки Ветхого Завета, властно возвышавшие свой голос среди всеобщего не­честия и требовавшие плодов праведной жизни. Немногие из них кончили жизнь естественною смертью. Исайя был пере­пилен деревянною пилою, Иеремия брошен в ров, наполнен­ный нечистотами, и почти все они так или иначе пострадали от главарей народа Израильского.

Единственный любезный Сын Господина виноградника, посланный напоследок, — Сам Господь Иисус Христос, еди­нородный Сын Божий.

Здесь Спаситель из области исторической притчи и обра­зов прошлого переходит уже к пророчеству, предсказывая Свою судьбу и близкую смерть от руки первосвященников и старейшин еврейских. И как скоро должен был осуществиться этот заговор виноградарей, говорящих друг другу: пойдем, убьем его, и наследство будет наше. Через каких-нибудь не­сколько дней после приведенного разговора тот же еванге­лист уже сообщает, что искали первосвященники и книжни­ки, как бы взять Его хитростью и убить (Мк. XIV, 1).

Перед нами, таким образом, проходит в притче вся исто­рия народа еврейского в его отношении к домостроительству человеческого спасения.

Сначала — возлюбленный Богом, избранный народ, пред­назначенный к тому, чтобы спасти все человечество, беспо­мощное в своем грехопадении, и получивший все нужные для этого средства. Ему дан был Синайский закон, точно оп­ределявший правила жизни и поведения и бывший для него оградой, препятствовавшей слиться с другими языческими народами и раствориться в окружавшем его море религиоз­ных суеверий и идолопоклонства. Он имеет собственный храм, запечатленный уже при создании явлением особой силы и благоволения Господа Саваофа. Этот храм служил как бы сторожевой башней, где на страже чистоты веры и жизни народной должны были стоять священники и левиты, назначенные для этого самим Богом. Наконец, вся религиоз­но-теократическая организация народа еврейского была для него как бы точилом, то есть прессом для выжимания сока из виноградных ягод. Подобно тому как сочные гроздья ви­нограда, проходя через точило, давали ароматное вино, так искренно верующий и ревностный израильтянин, подчиня­ясь богослужебному ритуалу и религиозному укладу жизни древней общины, мог выявить и воспитать в себе все лучшие качества духа, требуемые законом Иеговы.

Что еще надлежало бы сделать для виноградника?.. Все было сделано.

И однако вместо добрых гроздьев он принес дикие ягоды.

Идолопоклонство, самые чудовищные культы Востока с их разнузданной жестокостью и сладострастием постоянно отвлекали массу еврейского народа от почитания истинного Бога. Патриархальные традиции общественной жизни, стро­гие правила семейного уклада часто уступали место половой распущенности, чувственности, алчности к наживе, лживос­ти, вероломству и другим порокам. С какою горечью говорят об этом упадке народного духа пророки, эти посланники Бо­жий, не жалевшие ни сильных слов, ни собственной жизни, чтобы призвать своих собратьев к покаянию! Все было на-

прасно. Народ или не слушал их речей, или, разъяренный об­личениями, предавал их мучительной смерти.

Великий Искупитель человечества Господь Иисус Хрис­тос, единородный Сын Божий, посланный на землю для спа­сения людей, был распят тем же неблагодарным народом.

Вместо правды — вопль; вместо правосудия — кровопро­литие...

Убийствами платил Израиль Богу за Его покровительство и заботы.

Это был великий грех пред Богом не только потому, что в нем сказывалась черствая неблагодарность порочного серд­ца, и. не только потому, что убийство посланников Божиих было дерзким мятежным восстанием против Самого Бога, но и потому, что убийство само по себе считалось величайшим преступлением против Закона Божия.

Не убивай, — гласила шестая заповедь Синайского Зако­нодательства, и за нарушение этой заповеди грозила смерт­ная казнь. Кто ударит человека так, что он умрет, да бу­дет предан смерти, - - таково было постановление закона (Исх. XXI, 12), подтвержденное позднее в книге Левит: Кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти (Лев. XXIV, 17). Проклят, кто тайно убивает ближнего своего!.. Проклят, кто берет подкуп, чтоб убить душу и пролить кровь невинную, — еще грознее предостерегает Второзаконие (Втор. XXVII, 24-25).

Даже неумышленное убийство по неосторожности могло навлечь на случайного убийцу смерть от руки мстителя, ко­торым, обыкновенно, являлся ближайший родственник уби­того. Он мог спастись только в одном из так называемых го­родов убежища, куда он имел право скрыться, дабы мсти­тель за кровь в горячности сердца своего не погнался за убийцею и не настиг его... между тем как он не подлежит осуждению на смерть, ибо не был врагом ему... Но намерен­ного убийцу ничто не могло спасти. Если кто [у тебя] будет врагом ближнему своему и будет подстерегать его, и восста­нет на него и убьет его до смерти, и убежит в один из горо­дов тех, то старейшины города его должны послать, чтобы взять его оттуда ч предать его в руки мстителя за кровь, чтоб он умер; да не пощадит его глаз твой; смой с Израиля кровь невинного, и будет тебе хорошо (Втор. XIX, 6, 11-13).

Еще подробнее говорит об этом книга Числа:

Если кто ударит кого железным орудием так, что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти; и

если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, так что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти; или если деревянным орудием, от которого можно умереть, ударит из руки так, что тот умрет, то он убийца: убийцу должно предать смерти; мститель за кровь сам может умертвить убийцу: лишь только встретит его, сам может умертвить его; если кто толкнет кого по нена­висти, или с умыслом бросит на него что-нибудь так, что тот умрет, или по вражде ударит его рукою так, что тот умрет, то ударившего должно предать смерти: он убийца; мститель за кровь может умертвить убийцу, лишь только встретит его (Чис. XXXV, 16-21).

Когда первое убийство осквернило землю и пролилась первая невинная кровь, когда Каин убил Авеля, Господь грозным проклятием покарал убийцу.

И сказал [Господь]: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать зем­лю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле (Быт. IV, 10-12).

Это строгое отношение к убийству вполне понятно. Вряд ли может быть более тяжелое преступление, чем намеренное, по злобе, пролитие крови и лишение жизни ближнего.

По взгляду ветхозаветного закона, пролитая в убийстве кровь оскверняла землю.

Не оскверняйте земли, -- завещал Господь Израилю, -на которой вы [будете жить]; ибо кровь оскверняет зем­лю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего ее. Не должно осквернять землю, на которой вы живете, среди которой обитаю Я; ибо Я Гос­подь обитаю среди сынов Израилевых (Чис. XXXV, 33-34).

Убийство человека — это дерзкое восстание против Бога и нарушение планов Его домостроительства. По неисповеди­мому совету мудрости Своей, Господь определил для каждого человека земную жизнь, чтобы в рамках и условиях этой жизни человек мог достигать высшей и единственной цели своего существования — единения с Богом. Почему для дос­тижения этой цели Господу угодно было положить путь зем­ной жизни с ее горестями и страданиями — мы этого точно не знаем, ибо это скрыто в предвечном плане миротворения, но мы знаем наверное, что за пределами нашей жизни уже

не может быть нравственного развития или исправления жиз­ни, и процесс освящения человека или духовного приближе­ния его к Богу прерывается смертью. За "порогом смерти чело­веку остается только получить возмездие за то добро или зло, которое он сделал, будучи в теле. Убийство или насильствен­ное отнятие жизни нарушает этот план Божий, преждевре­менно и произвольно вырывая человека из тех условий, в ко­торые Господь его ставит для его спасения. Таким образом, убийство есть грех не только против человека, но еще более против Бога, как дерзкое и грубое вмешательство в деятель­ность Божественного Промысла, ведущего человека к вечному блаженству.

Убийство человека есть дерзость против Творца еще и по­тому, что каждый человек носит в себе образ Божий. Мотив этот ясно указывает Священное Писание, когда говорит: кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою че­ловека: ибо человек создан по образу Божию.

Убийство есть великий грех против общества, против Церкви, против Царства Божия. Мы знаем, что основой всех этих форм человеческой жизни служит любовь. Любовь, как цемент, объединяет человечество, ведя его к высшей точке того мирового блаженного единства, когда будет Бог всячес­кая во всех. Всякое проявление злобы, противодействуя люб­ви, выщелачивая этот цемент из постройки Царства Божия, разлагает человечество, вносит рознь и препятствует, таким образом, достижению идеала общечеловеческого счастья. Убийство как проявление злобы есть поэтому грех против всего человечества, как препятствие на его пути к блажен­ству и единению с Богом. К этому следует еще добавить, что из всех проявлений злобы убийство есть самое сильное, са­мое злостное и потому самое вредное.

Наконец, убийство есть грех опасный и великий еще и потому, что это — грех непоправимый. Кражу можно испра­вить, вернув украденное, обиду можно заставить забыть, за­служив прощение, грубое слово можно загладить нежностью и лаской — убийство ничем поправить невозможно. Можно раскаяться, тяжелым подвигом вымолить прощение Божие, но вернуть жизнь убитому — не в нашей власти. Вот почему грех убийства всегда останется пятном и страшной тяжестью на совести.

Однажды к великому старцу пустыни, авве Зосиме, при­шел атаман шайки разбойников, гроза проезжих караванов,

лл 7

наводивший ужас на всю окрестность своими дерзкими набе­гами.

—        Авва, — сказал он, — я прошу иноческого пострига...
Старец взглянул на него с удивлением.

—        Не удивляйся, — продолжал разбойник грустно,  —
меня замучила совесть... В последнем набеге на персидский
караван мы убили двух женщин... У одной из них на руках
был маленький ребенок. Нам невозможно было с ним во­
зиться, и, чтобы малютка не страдал, я перерезал ему гор­
ло... С тех пор я не знаю покоя... Он все время стоит у меня
перед глазами... окровавленный, трепещущий... Я не могу
больше переносить! Я измучился... Старец, постриги меня!
Может быть, мне удастся трудами и молитвою заслужить
прощение у Бога!

Преподобный Зосима постриг атамана в иноки.

Прошло девять лет. Новый инок удалился в самый уеди­ненный утолок пустыни и там в сырой, угрюмой пещере весь отдался покаянному подвигу. Он не жалел себя: самые суро­вые подвиги, самые тяжелые истязания, какие только изоб­рела аскетическая дисциплина восточных пустынь, нес он с готовностью и усердием. Только в этом напряжении всех сил, в страшном утомлении и изнурении подвижничества удавалось ему порой заглушить внутреннюю боль совести.

Но в один день он снова пришел к преподобному Зосиме.

Отдай мне мои мирские одежды, -- сказал он.  - - Я
хочу вернуться в мир...

Сын мой! Что с тобой? Почему?

- Авва, авва! Я не могу успокоиться... Передо мной опять зарезанный младенец... В его глазах упрек, как будто он спрашивает: зачем ты убил меня?.. Господь не приемлет моего покаяния. Я хочу отдать себя суду и понести то, что я заслужил. Может быть, Господь простит меня!

Он надел свои прежние одежды, сам предал себя в руки правосудия и был усечен мечом.

Пролитая кровь вопиет к небу об отмщении.

В новозаветном христианстве заповедь об убийстве полу­чила дальнейшее расширение и развитие. Как и во всех Сво­их заповедях, Господь старается не столько предупредить внешние злые поступки, сколько пресечь самый корень гре­ха, гнездящийся в сердце человека. Вот почему Евангелие запрещает не только убийство как высшее проявление зло­бы, но и все сравнительно мелкие обнаружения этого чув­ства, однородные по своей внутренней природе.

418

Вы слышали, — говорит Господь, — что сказано древ­ним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: "рака" (пус­той человек), подлежит синедриону; а кто скажет: "безум­ный", подлежит геенне огненной (Мф. V, 21-22).

Таким образом, запрещаются все проявления злого чув­ства не только в действиях, но и в словах, ибо злоба, как и всякая другая страсть, проходит три фазиса своего разви­тия — мысль, слово и дело — и во всех этих формах остает­ся одинаково опасной и греховной. Злая мысль легко пере­ходит в злое слово, которое, в свою очередь, также легко вы­зывает злое действие, причем качественной разницы в этих

трех моментах нет.

Как часто мы забываем эту заповедь Спасителя и какие превратные понятия о злых словах и брани установились в русской жизни! Всегда снисходительные ко всем видам поро­ка, мы почти не считаем сквернословия и брани за грех, а порой готовы видеть в этом даже какое-то молодечество, удальство русской натуры. "Брань на вороту не виснет", "ми­лые бранятся — только тешатся", "бранят -- дарят" - все эти пословицы действительно выражают взгляд и настрое­ния русского народного духа, хотя, конечно, их нельзя на­звать произведениями народной мудрости.

И кажется, ни в одном народе жизнь не засорена до та­кой степени этим мутным потоком ругани, как жизнь наро­да русского. Вряд ли на земном шаре найдется язык, столь виртуозный в изобретении самых ужасных, часто кощун­ственных, богохульных ругательств, как наш родной язык, этот великий, могучий, правдивый и свободный, по выраже­нию Тургенева, русский язык. Эта всюду висящая в воздухе брань, эта привычка сдабривать почти каждое слово трехэ­тажными проклятиями некоторым писателям кажется даже неотъемлемой чертой русского народного темперамента.

У Станюковича в его "Морских рассказах" есть такая сце­на: на военном клипере "Забияка" отдан приказ не ругаться.

Осмелюсь доложить, — возражал один из боцманов, -что вовсе отстать никак невозможно, ваше благородие, как перед истинным Богом докладываю.  Дозвольте хучь тиш­ком... Чтобы, значит, честно, благородно, ваше благородие!..

И после этого разговора из уст его льется опять та вдох­новенная импровизация ругани, которая стяжала ему благо­говейное удивление всей команды...

419

27-

И это кажется вполне естественным. Иначе и быть не мо­жет. Так привыкают люди к курной избе, где к человечес­ким испарениям примешивается вонь телят и ягнят, зимую­щих вместе с хозяевами. От этой вони даже теплее кажет­ся... Так можно привыкнуть и к сквернословию и совершен­но не замечать его в атмосфере окружающей жизни.

А между тем это великий грех.

Главный вред сквернословия и ругани заключается в том, что в них выражается злобное чувство, вносящее враж­ду и разделение. Когда укоризненные слова и обличения идут от любящего сердца, тогда они часто полезны, ибо лю­бовь чувствуется и сквозь внешне грубую оболочку укоризны и действует на отзывчивое сердце благотворно. В писаниях пророков мы находим необычайно резкий тон обличений; ве­ликие подвижники-старцы часто делали очень суровые выго­воры своим ученикам, и, однако, эти выговоры не уязвляли самолюбия и впоследствии вспоминались только с благодар­ностью, ибо в них была великая любовь и сердечная забота о пользе ближнего. Таким образом, не сами по себе бранные слова дурны, а заключающееся в них злое чувство. Здесь, как и во всех других случаях, оценивается в христианстве не столько внешняя форма, сколько внутреннее содержание. Но в обычном у нас бранном словоизвержении, конечно, нет и тени любви; есть только злоба и распущенность грубой на­туры, не желающей считаться с чувством окружающих лю­дей. В этом виде брань является, вне всякого сомнения, эле­ментом гниения и распада жизни, и в этом кроется ее вели­чайшая опасность, не говоря уже о том огрубении души, ко­торое бывает ее неизбежным последствием для самого чело­века, подверженного этой страсти.

Всякое проявление Злого чувства, особенно в убийстве, есть нарушение шестой заповеди и потому преступно. Об этом вряд ли возможен Спор. Но есть одна форма убийства, по отношению к которой нет общего согласия взглядов даже среди верующих христиан. Это -- убийство на войне. В то время, как одни считают убийство этого рода одинаково пре­досудительным наравне со всеми прочими его видами, дру­гие, наоборот, военное убийство считают чуть ли не доброде­телью, ибо в нем выражается патриотизм и геройство. Как разрешить это противоречие?

Посмотрим, какие основания для того имеются в Свя­щенном Писании.

В Ветхом Завете убийство, как мы уже знаем, было стро­го запрещено особою заповедью Божиею. И в то же время на всем протяжении ветхозаветной истории мы постоянно встречаем убийства, не только не наказанные Богом, но со­вершенные во имя исполнения Его воли и потому не проти­воречащие нравственному закону.

Вождь и законодатель еврейского народа, Моисей, начи­нает свою деятельность убийством.

Когда Моисей вырос, случилось, что он вышел к братьям своим [сынам Израилевым] и увидел тяжкие работы их; и увидел, что Египтянин бьет одного Еврея из братьев его, [сы­нов Израилевых]. Посмотрев туда и сюда и видя, что нет ни­кого, он убил Египтянина и скрыл его в песке (Исх. II, 11-12).

Во время сорокалетнего странствия евреев по пустыне, когда Израиль жил в Ситтиме, начал народ блудодейство-вать с дочерями Моава. И воспламенился гнев Господень на Израиля и началось великое поражение народа... И вот, не­кто из сынов Израилевых пришел и привел к братьям сво­им Мадианитянку, в глазах Моисея и в глазах всего обще­ства сынов Израилевых, когда они плакали у входа скинии собрания. Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, увидев это, встал из среды общества и взял в руку свою ко­пье, и вошел вслед за Израильтянином в спальню и пронзил обоих их, Израильтянина и женщину в чрево ее: и прекра­тилось поражение сынов Израилевых... И сказал Господь Моисею, говоря: Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священ­ника, отвратил ярость Мою от сынов Израилевых, возрев­новав по Мне среди их, и Я не истребил сынов Израилевых в ревности Моей; посему скажи: вот, Я даю ему Мой за­вет мира, и будет он ему и потомству его по нем заветом священства вечного, за то, что он показал ревность по Боге своем и заступил сынов Израилевых (Чис. XXV, 6-8, 10-13).

История завоевания земли Ханаанской и весь период Су­дей полны также убийствами, иногда предательскими и ко­варными.

Когда сыны Израилевы опять стали делать злое пред очами Господа, и укрепил Господь Еглона, царя Моавитско-го... Он собрал к себе [всех] Аммонитян и Амаликитян... и поразил Израиля... И служили сыны Израилевы Еглону... во­семнадцать лет. Тогда возопили сыны Израилевы к Госпо­ду, и Господь воздвигнул им спасителя Аода, сына Геры... Аод сделал себе меч с двумя остриями, длиною в локоть, и

припоясал его под плащом своим к правому бедру, [и при­шел], и поднес дары Еглону, царю Моавитскому; Еглон же был человек очень тучный... Аод вошел к нему: он сидел в прохладной горнице, которая была у него отдельно. И ска­зал Аод: у меня есть до тебя, [царь], слово Божие. [Еглон] встал со стула [пред ним]. [Когда он встал,] Аод простер левую руку свою и взял меч с правого бедра своего и вонзил его в чрево его, так что вошла за острием и рукоять, и тук закрыл острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его... Придя же [в землю Израилеву, Аод] вострубил трубою... и сошли с ним сыны Израилевы с горы... И сказал им: идите за мною, ибо предал Господь [Бог] врагов ваших Моавитян в руки ваши (Суд. III, 12-17, 20-22, 27-28).

Когда другой угнетатель Израильского народа, военачаль­ник Иавина, царя Ханаанского, Сисара, был разбит Вараком в бою у потока Киссон, он убежал пеший в шатер Иаили, жены Хевера Кенеянинп.

И вышла Иаиль навстречу Сисаре и сказала ему: зайди, господин мой, зайди ко мне, не бойся. Он зашел к ней в ша­тер, и она покрыла его ковром... [Сисара] сказал ей: стань у дверей шатра, и если кто придет и спросит у тебя и ска­жет: "нет ли здесь кого?", ты скажи: "нет". Иаиль... взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле; а он спал от усталости — и умер (Суд. IV, 18, 20-21).

При завоевании Ханаана население покоренных городов почти сплошь вырезывалось без различия пола и возраста. При описании взятия Македа, Ливны, Лахиса, Еглона, Хев­рона, Давира и др. мы неизбежно встречаем в книге Иисуса Навина одно и то же примечание, как припев рапсодии: и взяли город, и поразили его мечом, и царя его, и все дыша-ще, что находилось в нем; никого не оставили, кто уцелел бы (Нав. X).

Это делалось во исполнение воли Божией, которую Гос­подь иногда выражал открыто через пророков. Так в Первой книге Царств мы читаем:

И сказал Самуил Саулу: ... Так говорит Господь Саваоф: ...иди и. порази Амалика [и Иерима] и истреби все, что у него... и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла... Но Саул и народ пощадили Агага и лучших из овец и волов и откормленных ягнят... (1 Цар. XV, 1-3, 9).

За это непослушание первый царь Израильский был стро­го наказан:

И сказал Самуил Саулу: ... Зачем же ты не послушал гласа Господа... и сделал зло пред очами Господа? ...непокор­ность есть такой же грех, что волшебство, и противление то же, что идолопоклонство; за то, что ты отверг слово Господа,- и Он отверг тебя, чтобы ты не был царем [над Израилем].., Потом сказал Самуил: приведите ко мне Ага­га, царя Амаликитского... И разрубил Самуил Агага пред Господом в Галгале... И... печалился Самуил о Сауле, потому что Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем (1 Цар. XV, 16, 19, 23, 32, 33, 35).

Такого рода примеров, когда убийство совершалось с со­изволения Божия и даже по повелению Господа, в Ветхом Завете чрезвычайно много. Но, присматриваясь ко всем этим случаям, мы замечаем здесь всегда одну неизменную черту: все убийства такого рода, не вызывающие гнева Божия, не имеют мотивов личного характера. Они совершаются не по злобе, не в пылу гнева и вражды, не для корысти и не для личной выгоды, но или для пользы народа или по повеле­нию Божию, как наказание за грех. Таким образом, ясно, что в Ветхом Завете убийство на войне допускалось и не счи­талось преступлением, ибо воюющие сражались, конечно, не для себя, но для пользы народа или же во имя послушания воле Божией.

В Священном Писании Нового Завета, к сожалению, нет столь прямых указаний того, как христианин должен отно­ситься к войне. Господь упоминает иногда о войне в Своих притчах (см Лк. XIV, 31), но говорит о ней совершенно объективно, не высказывая Своего взгляда на ее нравствен­ную сторону. Думается, во всяком случае, что, если бы этот взгляд противоречил ветхозаветной точке зрения, то так или иначе это должно было отразиться в речах Спасителя, ибо неясность в; этом пункте ставила бы последователей нового учения иногда в совершенно безвыходное положение. Как бы то ни было, прямого запрещения участвовать в войне в словах и притчах Господа мы не находим.

Когда к Иоанну Крестителю приходили воины с вопро­сом, что должны они делать для своего спасения, он не по­требовал от них, чтобы они оставили свое занятие, но сказал им только: никого не обижайте, не клевещите, и доволь­ствуйтесь своим жалованьем (Лк. III, 14).

В древней христианской церкви вопрос о военной служ­бе, по-видимому, не возбуждал никаких сомнений, и христи­ане находили для себя вполне возможным нести эту службу даже в войсках языческих императоров; ко времени Кон­стантина Великого в римской армии существовали уже це­лые когорты, составленные исключительно из христиан. Не считала эту профессию нравственно позорной и Православ­ная церковь, причисляя к лику святых многих воинов, как, например, Георгия Победоносца, Савву Стратилата, Фео'дора Стратилата, святого Севастиана, Иоанна Воина и многих других.

У святителя Афанасия Великого мы находим даже одоб­рение военной службе. Чем объясняется такая разница в от­ношениях христианства к простому убийству и к убийству на войне? Понять это нетрудно, если принять в соображение, что в убийстве на войне нет того, что составляет сущность греха, — нет злой воли. С религиозной точки зрения смерть сама по себе не есть зло. Это только порог между двумя ми­рами, это — простой переход из одной формы бытия в дру­гую. Злом смерть и убийство становятся лишь тогда, когда они являются результатом ненависти, злого чувства, злой воли. Но ведь солдат, который отправляется на войну, совер­шенно не имеет ни злого чувства, ни злой воли. Защищая родину, он только исполняет свой долг, инстинкт которого вложен Творцом даже в птицу, защищающую свое гнездо; принимая на себя покорно все тяжести и невзгоды походной жизни, он безропотно несет крест одного из величайших не­счастий, которое Господу угодно иногда посылать для вра­зумления людей.

Не следует забывать, что война есть несчастье, и притом несчастье народное, стихийное, не зависящее от воли отдель­ных личностей. Поэтому и самый вопрос о праве человека вести войну ставится неправильно. Это почти равносильно вопросу: имеем ли мы право быть сосланными в Сибирь или подвергнуться землетрясению и свалиться в пропасть? Нрав­ственный вопрос здесь не о праве, а о том, желаем ли мы разделить несчастье, обрушившееся на наш народ, вместе со всеми или предпочитаем уклониться от этого, предоставив нести его другим. Люди с чуткой совестью живо сознавали эту обязанность -- друг друга тяготы носите --в минуту общественных бедствий. Это именно сознание долга пред на­родом заставило известного нашего писателя В. М. Гаршина

вступить в ряды русской армии во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов.

Но если война — народное бедствие, то, очевидно, на каждом из нас лежит обязанность предотвращать ее, на­сколько это от нас зависит. Каким образом?

Война — это грозовая туча, образующаяся из испарений зла.

Мелкие, злые, противонравственные деяния отдельных лиц, постепенно накапливаясь, подготовляют грозу войны так же неизбежно, как водяные испарения образуют облака. Это вовсе не мистика, а просто реалистическое объяснение. Обычными причинами современных войн служит или погоня за рынками, за наживой, или национальное властолюбие. Поэтому каждый человек, живущий материалистическими интересами личной выгоды, честолюбия, славолюбия, влас­толюбия и т.д., уже тем самым подготовляет ту обществен­ную атмосферу личности и эгоизма, которая, сталкиваясь с эгоизмом других народов, рождает войну. Таким образом, на каждом человеке, делающем зло или нарушающем заповеди Божий, лежит ответственность за войну, и уклониться от этой ответственности не имеет права никто, ибо он был в своей мере виновником войны, из-за своих противонрав-ственных деяний и греховной жизни.

Отсюда вывод: жизнь во Христе, жизнь праведная, в со­блюдении заповедей Божиих есть лучшее средство предуп­реждать войну, и в этом состоит обязанность каждого граж­данина, действительно заботящегося о благосостоянии своей страны и своего народа.

Кроме того, мы знаем, что Спаситель, по Его собствен­ным словам, приходил не за тем, чтобы нарушить закон, но чтобы его исполнить.

 

Раздраженные притчею Спасителя о винограднике и пре­красно понимая тяжелый упрек, брошенный в образах прит­чи, первосвященники, книжники и старейшины старалась схватить Его, но побоялись народа (XII, 12) и не решились на открытое насилие, но прибегли к новым злоухищрениям,

чтобы погубить ненавистного им Обличителя. Составлен был очень опасный и обдуманный план вовлечь Господа в хитро расставленные сети и вызвать с Его стороны неосторожный ответ, которым можно было бы воспользоваться, чтобы пере­дать Его в руки гражданской власти. Опасность заговора заключалась в том, что для исполнения его фарисеи вступи­ли в соглашение с иродианами. Таким образом, две партии, относившиеся одна к другой с непримиримой враждой, те­перь примирились в заговоре, чтобы погубить общего врага. Ханжи и льстецы, мелочные иерархи и равнодушные к ре­лигии люди, ревностные приверженцы теократии и беззастен­чивые карьеристы соединились, чтобы поставить Иисуса Хри­ста в затруднение. Иродиане редко встречаются в евангельс­ком рассказе. Это была политическая партия приверженцев Ирода, идумейского князя, вследствие римского вмешатель­ства сделавшегося иудейским царем. К религиозной жизни иудейского народа они не имели почти никакого отношения, если не считать их тщеславного презрения к закону Моисея. В действительности они были нисколько не лучше провинци­альных придворных; это вообще были люди, нагревавшие руки около жалких тиранов, которых старались поддержи­вать ради собственных выгод. Усилить фамилию Ирода друж­бой с римлянами, добиться этого доброго соглашения подав­лением всяких национальных еврейских стремлений — было главной их задачей. Чтобы достигнуть этого, они переменяли свои семитические имена на греческие, усвоили языческие обычаи, посещали амфитеатры, приняли символы языческого господства. Если фарисеи могли даже на самое короткое вре­мя сблизиться с такими людьми, одно существование кото­рых было жестоким оскорблением их самых дорогих предрас­судков, то это дает нам возможность понять точнее, насколь­ко сильна была фарисейская ненависть к Иисусу Христу.

Иродиане могли подойти к Спасителю, не возбуждая по­дозрений в своих злых замыслах. Но фарисеи, непременно желавшие вывести Его из Себя, не явились к Нему лично. Они послали некоторых из своих младших учеников (Мф. XXII, 16), таких же мастеров лицемерия, которые должны были приблизиться к Нему с видом невинной простоты лю­дей, желавших научиться. Они, очевидно, намерены были ввести Иисуса Христа в заблуждение, как будто между ними и иродианами возник спор и будто они желали бы за­кончить его, а потому и представляют предмет спора на

426

окончательный и высокий суд великого Пророка. Они подо­шли к нему осторожно, почтительно, вежливо. Учитель! — сказали они с льстивою серьезностью, — мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь. Они как будто хотели пригласить Его без страха и беспристрастно, конфиденциально высказать перед ними Свое мнение в качестве частного человека; как будто они и в самом деле желали узнать, какого Он держится мнения, что­бы руководиться этим мнением в нравственном вопросе практической важности; и как будто были уверены вполне, что .Он один может разрешить беспокоившие их сомнения. Но за этой змеиной лестью сейчас же показались ядовитые зубы. Итак, скажи нам, если Ты столь мудр, столь правдив, столь мужествен, скажи нам: позволительно ли давать по­дать кесарю или нет? давать ли нам, или не давать? По­душный налог, столь всем нам ненавистный, но законность которого поддерживают иродиане, — должны мы платить его или нет? Кто из нас прав? Те ли, которые тяготятся налогом и отказываются платить, или иродиане, признающие его?

Спаситель должен был, по мнению фарисеев, ответить что-нибудь одно: либо "да", либо "нет". Не было, по-видимо­му, возможности уклониться от ответа на столь ясный воп­рос, предложенный так осторожно, искренно и почтительно. И однако любой ответ мог повлечь за собой серьезную опас­ность. Если б Господь сказал, что подать законна и что пла­тить ее необходимо, то, конечно, со стороны иродиан Он не встретил бы никаких возражений, так как они держались того же мнения. Но такой ответ вызвал бы, несомненно, ро­пот и волнение среди остальной массы Его иудейских слуша­телей. Римлян ненавидели, их господством тяготились, уп­лата дани неприятно напоминала об этом позорном иге, и если тяжелая необходимость заставляла, однако, это делать, то все же народ подчинялся этому скрепя сердце, со скрытой злобой. Признать римскую подать законной, сказать, что платить ее должно, значило идти вразрез с общим настрое­нием всего народа, враждебно относившегося к чужестранно­му владычеству, значило оскорбить его национальное само­любие и стать на сторону политических врагов Иудеи. На это не решился бы ни один из современных Спасителю вож­дей еврейского народа, сколько-нибудь дороживших своим влиянием, ибо подобный ответ похоронил бы раз и навсегда весь его авторитет в глазах иудеев. Только те учителя и ру-

427

ководители могли рассчитывать на популярность, которые разделяли это общенародное враждебное чувство по отноше­нию к римлянам.

На это, несомненно, и рассчитывали фарисеи, предлагая свой коварный вопрос. Они могли быть несомненно уверены, что если Тот, Кого считали Мессией, явно станет на защиту языческой тирании и освятит Своим признанием ее самое ос­корбительное бремя, то такое решение сразу же уничтожит или, по крайней мере, уменьшит то уважение, которое народ чувствовал к Нему, а вместе с тем и влияние Его учения.

С другой стороны, если бы Господь дал ответ отрицатель­ный, то есть признал бы подать незаконной и отказ от упла­ты ее делом справедливым, тогда возникала другая опас­ность — опасность со стороны иродиан. В этом случае Его обвинили бы как народного возмутителя против власти, зап­рещающего исполнять обязательные государственные повин­ности. Если позднее совершенно без всякого основания это обвинение было выдвинуто против Иисуса Христа на суде у Пилата, то в настоящем случае, имея под собой твердую фактическую почву и опираясь на показания многочислен­ных свидетелей, враги Спасителя, без всякого сомнения, тут же схватили бы Его и, выдав римскому прокуратору как опасного политического революционера, постарались бы до­вести дело до немедленной кровавой развязки. Зная харак­тер Пилата и суровое отношение римской власти к мятежни­кам всякого рода, в успехе можно было не сомневаться.

Такова была ловушка, в которую фарисеи надеялись зав­лечь Спасителя, предлагая ему коварный и опасный вопрос.

Если ученики Господа поняли всю опасность вопроса, то, несомненно, с замиранием сердца ожидали они ответа Своего Учителя. Что скажет Он? Как выйдет из трудного положе­ния? В наступившей напряженной тишине все взоры были устремлены на Него.

Но Он, зная их лицемерие, сказал им: что искушаете Меня? Принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его.

Фарисеи едва ли носили с собой ненавистную римскую монету с ее языческими символами. Но недалеко было схо­дить во двор язычников, примыкавший к наружной стене храма, и взять там от менял эту ходячую римскую монету. Пока народ стоял вокруг в удивлении и ожидании, они при­несли и подали Ему динарий. На одной стороне монеты были вычеканены гордые и красивые черты императора Ти-

верия со злобным презрением на устах; на оборотной стороне виднелась надпись РопШех тахипш. „

Чье это изображение и надпись? Они сказали ему: кесаре­вы. Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу.

Просто, ясно, понятно решил Спаситель хитроумный вопрос. Это был поистине Божественный ответ. В его необы­чайно простой форме заключалась в то же время глубокая мудрость и содержание. Дан был основной христианский принцип, уясняющий целую большую область чрезвычайно сложных, запутанных отношений гражданской жизни. Ответ этот не только не заключал в себе ничего незакономерного, что давало бы возможность основать на нем хоть какое-ни­будь обвинение перед судом римской власти, не только не ронял авторитета Спасителя в глазах иудейской толпы, но можно думать, что Он удовлетворил всех окружающих, не­смотря на разницу их убеждений и взглядов.

Иродиане могли оставаться спокойными, понимая этот ответ в смысле простого указания на необходимость испол­нять гражданские повинности, декретированные римской властью, что вполне соответствовало их взглядам.

Люди толпы, не стремящиеся проникнуть в глубину внутреннего смысла и довольствующиеся простым, поверхно­стным пониманием, могли видеть здесь простое признание существующей практики сборов. Действительно, римские подати платились римской монетой, динарием, -- кесарево отдавалось кесарю; уплата же сборов на храм, на жертвопри­ношения и другие потребности религиозного культа произво­дились обязательно древней иудейской монетой, священным сиклем, — Божие отдавалось Богу.

Могли быть недовольны фарисеи тем, что их ловушка не удалась и Спаситель не был пойман в их хитросплетенные сети, но по существу дела они ничего не могли возразить против самого содержания ответа и не могли даже возму­щаться им, так как в нем заключалось простое указание, что предложенный вопрос на практике уже решен ими самими. В самом слове, употребленном Господом, был дан урок. Они спрашивали: позволительно ли давать (σοΟναι)? Он исправ­ляет их и говорит: "возвращайте, отдавайте назад" (αποσοΟναι). Подать не была добровольным даром, но законной обязанно­стью; не жертвой, но политической необходимостью, связан­ной с римским подданством. Таким образом, Своим ответом,

лоо

внутренний смысл которого, несомненно, был понят фарисея­ми, Господь говорил им следующее: "Лицемеры, зачем вы спрашиваете Меня? Ведь эта монета римской чеканки и выш­ла с императорского монетного двора. И вы принимаете ее? Вы пользуетесь ею как ходячей монетой при своих расчетах? Но вы прекрасно знаете, что принимать монету царя — зна­чит признавать его господство. Следовательно, принимая ди­нарий в качестве ходячей монеты, вы тем самым открыто признаете, что кесарь — ваш повелитель, и что вы — его подданные. Но раз вы признаете себя подданными кесаря, то, ясное дело, вы должны исполнять и все обязанности, вытека­ющие из этого подданства, в том числе и уплату податей. Та­ким образом, приняв римский динарий, вы уже сами решили вопрос о податях и согласились, что должны платить их. Для чего же вы еще спрашиваете Меня?"

Возразить было нечего. Фарисеи молчали, а слушатели дивились Ему, дивились глубине Его мудрости, с какою Он разрешил лукавый и лицемерный вопрос. Но Господь не ог­раничился этим. Он не хотел отпустить их, дав им только такое наставление по поводу лишь этого случайного и срав­нительно не важного вопроса о податях. К словам — отда­вайте кесарево кесарю — Он прибавил еще более глубокие и многозначительные слова: а Божие Богу.

С прибавкой этих слов ответ Спасителя уже далеко выхо­дит за пределы предложенного Ему частного вопроса и каса­ется большой и сложной области отношений христианина к гражданской и религиозной власти, устанавливая общее пра­вило этих отношений.

Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Общий смысл этих слов понятен. На каждом христианине лежат обязанно­сти двоякого рода. По отношению к государственной власти он обязан исполнять все ее требования и постановления, ка­сающиеся порядков гражданской жизни, как-то: платить на­логи, нести установленные государственные повинности, подчиняться гражданским законам и т. п. По отношению к Богу на нем лежат еще более высокие обязанности — испол­нение заповедей Божиих, подчинение воле Божией во всем и, главным образом, в том, чего Господь требует от человека ради спасения его души. Очевидно, что те и другие обязан­ности неоднородны между собой, как по своему происхожде­нию, так и по содержанию. Господь в Своем ответе фарисеям ясно их различает. Необходимо и нам различать эти обязан-

430

ности, чтобы ясно видеть, к какой области — гражданской или духовной — относится то или другое требование жизни. В противном случае легко запутаться и не найти правильной линии христианского поведения, особенно в тех случаях, когда эти требования, идущие из разных сфер, противоречат одно другому.

А это, к сожалению, случается, и причина этого заклю­чается именно в том, что не проводится ясной и точной гра­ницы между этими областями, по существу разнородными. Божественное учреждение на земле есть Церковь Христова, и, конечно, ей по праву должно принадлежать ведение ду­ховных отношений и правил религиозного поведения челове­ка. Область же внешних форм гражданской жизни не входит и не должна входить в ее компетенцию. А между тем, в истори­ческой действительности нередко случалось и случается, что Церковь вмешивается в гражданские отношения, а гражданс­кая власть в церковную жизнь. Отсюда происходит путаница и положительный вред для общества и для его культурного раз­вития. Мы можем это ясно видеть из фактов прошлого.

Вспомним проходящие почти через всю историю Запад­ной Европы притязания римского католицизма на всемирное господство.

Духовная власть забыла свою природу и границы. За об­разец действий она взяла светскую власть и поставила себя на одну плоскость со властью государственной, вследствие чего возник долго занимавший внимание людей вопрос о том, какая из этих двух властей имеет преимущество. Римс­кие папы старались внушить людям убеждение, что духов­ная власть выше. Для поддержания подобного взгляда в не­драх католицизма возникла своеобразная теория двух мечей, получившая свое полное выражение при папе Бонифации VIII. Папам, по этой теории, вверены Богом два меча: духовный и материальный, из которых последний папы вручают светс­ким монархам, а монархи обязаны обнажать его по требова­нию папы и на защиту Церкви. Обстоятельства историчес­кой жизни Западной Европы очень способствовали развитию таких взглядов. В результате католическая церковь превра­тилась в какое-то церковное государство с самодержавным монархом в лице папы, с придворными в виде кардиналов и целым штатом чиновников в лице духовенства. Духовенство вообще было резко выделено и признано высшим сословием, а народ в Церкви низведен до степени безгласного стада, на

431

долю которого оставлено лишь подчинение во всем духовной власти. В Риме произошла подмена христианских понятий. Апостольское наставление пасти Церковь выродилось в стремление господствовать над ее членами. Пастырство и священство смешалось со властвованием. В задачи церкви была включена политика, и церковные постановления стали получать силу государственного закона. Правда, в настоящее время эти притязания католической церкви значительно ог­раничены, но стремление к светской власти осталось пре­жним. Еще в 1862 году Римский Собор католических архи­епископов и епископов определенно заявил, обращаясь к папе: "Мы признаем, Ваше святейшество, что Вам светская власть необходима и установлена явным Промыслом Божи-им. Мы не колеблясь заявляем, что при настоящих условиях жизни человечества этот светский суверенитет составляет аб­солютную потребность для блага Церкви и свободного управ­ления душами".

Что же однако произошло от этого желания Церкви вы­ступить в несвойственной ей роли светского правительства?

Захватив в свои руки светскую власть, католическая цер­ковь, естественно, приобрела и все качества светской власти и стала действовать светскими, то есть чисто принудитель­ными средствами. Возникла инквизиция, отблеск костров которой до сих пор еще стоит над римским католицизмом. Преследование всех противников церкви приняло крайне жестокий характер с применением утонченных пыток, сож­жением еретиков и т.п. Всякого рода свободная человеческая мысль, которая не находила одобрения у церковной власти, подлежала преследованию. Людям можно было действовать и даже думать лишь в пределах, которые допускались этой властью. Изучение писателей того времени ясно свидетель­ствует, что становилось невыносимо жить под гнетом Церк­ви, стремившимся распространиться на все стороны челове­ческой жизни. Напрасно раздавались голоса о том, что Свя­щенное Писание не учит о принуждении к исполнению запо­ведей обычными наказаниями, что Бог не хочет принудитель­ного исповедания, не хочет, чтобы кто-либо приводим был к исповеданию насилием и страхом. Все эти справедливые ука­зания тонули в общем направлении тогдашней церковной по­литики, касавшейся почти всех сфер жизни.

Обмирщение церкви доходило до крайних пределов. Так как одновременно служить Богу и маммоне нельзя, то като-

лические епископы и прелаты в своем увлечении светской жизнью часто совсем забывали о своих духовных обязаннос­тях. Бывали епископы, которые в течение всей жизни не заглядывали в свою епархию, получая из нее только доходы и проводя веселую жизнь при дворе какого-нибудь короля или крупного сюзерена. Епископы дрались на дуэлях, были секундантами, во время военных походов лично водили свои вооруженные отряды против неприятелей и т. д.

Эта вольная жизнь духовенства неизбежно роняла авто­ритет церкви, а жестокая церковная политика по отноше­нию к мирянам естественно вызывала более или менее силь­ные чувства нерасположения, а то и открытой вражды ко всему церковному уже в силу того психологического закона, что насилие всегда создает отвращение к навязываемым мне­ниям. В результате возникло умственное движение, так на­зываемый гуманизм, резко отрицательно, почти враждебно относившееся к церкви и разрешившееся впоследствии ре­формацией, когда значительные массы общества совершенно отпали от католической церкви. Таков был общий итог не­правильного стремления церкви вмешаться в гражданские дела и присвоить себе светскую власть.

Реформация под руководством своего инициатора Лютера пошла в совершенно обратном направлении и впала в проти­воположную крайность: она передала церковную власть в руки светских монархов и подчинила церковные дела госу­дарству. Властителю страны было предоставлено право опре­делять религию своих подданных, право реформировать ее и устанавливать, какое вероисповедание должно существовать в пределах данной территории. Уже заранее можно было предвидеть, к чему приведет подобная система. "Я хорошо вижу, — писал один из первых вождей реформации, -- что станется у нас с церковью по разрушении существующего церковного порядка. Я вижу наступление гораздо более не­выносимой тирании, чем когда-либо прежде". Действитель­ность оправдала это предсказание. Если папы рассматривали власть свою в делах светских как установление божествен­ное, то протестантские князья основывали теперь на слове Божием свою власть в делах духовных.

Власть эта оказалась очень широкой. Она простиралась на учение, богослужение, церковное законодательство, дис­циплину, поставление и низложение духовных лиц и т. д. Од­нако справиться с этой ролью духовного руководителя об-

Апостол Иуда предсказывает печальную судьбу и тяже­лое наказание тем, кто отвергает начальства и злословит вы­сокие власти (Иуд. I, 8).

Однако все эти правила требуют повиновения светской власти в исполнении гражданских обязанностей и повиннос­тей (подать, оброк, честь). Когда же дело касается вопросов совести и религиозных обязанностей, то здесь дело обстоит несколько иначе. В Деяниях святых Апостолов передается следующий случай: когда апостолы Петр и Иоанн при входе в храм Иерусалимский исцелили человека, хромого от рож­дения, тогда это чудо привлекло общее внимание всех со­бравшихся в храме и, пользуясь этим обстоятельством, апос­тол Петр обратился к народу с проповедью о Христе Спаси­теле. Когда они говорили к народу, к ним приступили свя­щенники и начальники стражи при храме и саддукеи, доса­дуя на то, что они учат народ и проповедуют в Иисусе вос­кресение из мертвых; и наложили на них руки и отдали их под стражу до утра; ибо уже был вечер... На другой день со­брались в Иерусалим начальники их и старейшины, и книжники... И, призвав их, приказали им отнюдь не гово­рить и не учить о имени Иисуса. Но Петр и Иоанн сказали им в ответ: судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога? Мы не можем не говорить того, что видели и слышали (Деян. IV, 1-3, 5, 18-20). Проповедь о Христе продолжалась с прежней настойчивостью. Апостолы, исполненные Духа Святого, говорили слово Божие с дерзно­вением.

Таким образом, апостолы установили правило — в делах религии и совести слушать Бога более, нежели начальников и старейшин, то есть отказывать им в повиновении, когда их требования противоречат заповедям Божиим.

Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам (Деян. V, 29).

Так и поступали древние христиане: они беспрекословно и даже с большим усердием и добросовестностью, чем языч­ники, исполняли свои гражданские обязанности, но в вопро­сах религиозной совести оставались непреклонны и не шли ни на какие уступки.

В житии святого мученика Исидора (14 мая) читаем:

"Когда полководец Нумерий в царствование Декия при­был на остров Хиос для набора солдат, то молодые язычники скрылись или разбежались. Одни христиане спокойно ожи­дали своей участи и, ставши воинами, беспрекословно после-

довали за Нумерием. Между ними был и св. Исидор. Несмот­ря на то, что военная жизнь окружена соблазнами, юноша этот умел соединить усердное отправление воинских обязан­ностей с благочестием. Он готов был пролить кровь свою за царя-язычника, но когда от него потребовали пбклонения идолам, он отказался и предпочел муки и смерть отречению от Христа".

А вот другой случай из жизни преподобного Афанасия Афонского:

"Во время войны греков с персами императрица Зоя вспомнила о грузинском князе, Торникие, принявшем мона­шество в обители преподобного Афанасия, и пожелала опять призвать его на службу. Когда Торникий отказывался, то преподобный Афанасий сказал ему: "Мы все — дети одного отечества, и потому все обязаны защищать его. Неизменная обязанность наша молитвами ограждать и защищать отече­ство от врагов, но, если верховная власть признает нужным употребить на пользу общую и руки наши, и грудь, мы бес­прекословно должны повиноваться. Брат возлюбленный, кто думает и поступает иначе, тот прогневляет Бога. Если ты не послушаешься царя, то будешь отвечать за кровь избиенных твоих соотечественников, которых ты мог, но не хотел спас­ти; будешь отвечать и за разорение храмов Божиих. Итак, иди с миром и, защищая отечество, защити и св. Церковь; не бойся утратить через это сладостные для нас часы бого-мыслия. Моисей предводительствовал войсками и беседовал с Богом. В любви к ближнему заключается и любовь к Богу". Торникий повиновался, вновь сделался предводите­лем и по заключении выгодного мира возвратился опять к иноческой жизни.

Все христианские мученики, несмотря на жестокое пре­следование их со стороны государственной власти, всегда признавали свою обязанность повиноваться этой власти в де­лах гражданских. Состоя нередко на службе языческих им­ператоров, они исполняли свой служебный долг с величай­шей добросовестностью, а к своим мучителям-царям относи­лись с уважением, почитая в них сан и достоинство власти.

"Царь, -- говорил на допросе императору Диоклитиану начальник императорской гвардии святой мученик Севасти-ан, — я всегда молился Христу о твоем здравии и просил мира Римскому царству, но я поклоняюсь Царю Небесному, а поклонение камням и искание от них помощи считаю изобретением безумцев... Тебя смущают жрецы, распростра-

няя о христианах ложные слухи, будто бы они — противни­ки Римской державы, но знай, что от христиан государству великая польза: их молитвами преуспевает град сей; они не­престанно молятся о твоем царствовании и о здравии всего римского воинства".

Но при всем уважении и благожелательном отношении к власти императора, святой мученик отказался исполнить его требование поклониться языческим богам. Диоклитиан при­казал его казнить (18 декабря).

Общехристианскую точку зрения на относительное значе­ние гражданской власти отчетливо выразила святая мучени­ца Дорофея (6 февраля). На предложение гегемона подчи­ниться повелению царя и принести жертву богам она отвеча­ла: "Бог, Царь Небесный, заповедал мне служить Ему Еди­ному. Надо рассмотреть, повелению которого царя мы долж­ны повиноваться: земного или небесного, и кого следует слу­шать: Бога или человека? Что такое цари? Смертные люди — не более. Таковы же были и те ваши боги, изображениям ко­торых вы поклоняетесь..."

Когда светская власть вторгалась в неподлежащую ей об­ласть церковных вопросов и религиозных правил и когда ее требования противоречили требованиям религии, тогда свя­тые мученики и исповедники христианства не только отка­зывали ей в повиновении, но и доходили до резких обличений.

Когда один из иконоборческих царей Лев III Исаврианин прислал святителю Стефану, архиепископу Сурожскому, приказ прекратить поклонение святым иконам и Кресту Гос­подню, святой исповедник отвечал:

—        Никогда этого не будет! Не допущу своих чад духов­
ных отступить от закона Христова и не послушаю повеления
царского!

Вместе с царскими посланными он немедленно отправил­ся в Царьград и явился к царю.

Кто ты? — спросил царь.

Я — архиепископ Сурожский, Стефан, — отвечал святой.

Видишь ли всех, сидящих со мной в великой славе? —
продолжал царь. — Все они или сожгли свои иконы, или на­
щепали из них лучины... Послушай и ты меня, и будет тебе
великая честь.

Не будет этого, — возразил святой Стефан, — хотя бы
ты меня сжег живым, или разрубил на части, или придумал
другие муки — я готов все претерпеть за иконы и за крест

438

Господень!.. Послушай, царь: мы в книгах нашли пророче­ство, что восстанет в Царьграде царь злочестивый, иконобо­рец, который будет жечь святые иконы. Да не допустит Бог сему быть в твое царствование! Если же так сделаешь, бу­дешь предтечею антихриста...

Лев ударил святителя по лицу железной перчаткой и стал бить по устам, по зубам.

—        Как смел ты назвать меня предтечею антихриста! —
кричал он в гневе и затем повелел схватить святого архи­
епископа за волосы, за бороду и тащить по земле в темницу.

Скоро он потребовал его к себе на вторичный допрос. На этот раз в руках царя была икона Спасителя, Божьей Мате­ри и Иоанна Предтечи.

Почему ты назвал меня предтечею антихриста?  -
спросил он.

Потому, что ты творишь дела антихриста, — отвечал
святой Стефан. — Я сказал это и снова повторяю...

Лев плюнул на икону, которую держал в руках, бросил на пол и стал топтать.

- Сделай и ты то же! — вскричал он. Святитель не мог удержаться от слез.

—        О, враг Божий! — произнес он. — Недостойный цар­
ства! Как у тебя руки не отсохли!.. Да отнимет Господь у
тебя царство и да прекратит твою злочестивую жизнь!

Царь приказал привязать святителя к хвосту лошади и в таком виде протащить по улицам города в тюрьму.

В тюрьме все заключенные горячо молили Бога, "и мо­литвою святых вскоре умре злой царь", — заключает описа­тель жития святого Стефана.

Иногда в решительных случаях протест ревнителей пра-вославия против еретичествующих царей переходил в откры­тое сопротивление. Так в житии преподобного Саввы Освя­щенного передается следующий эпизод из истории еретичес­ких волнений времен Халкидонского собора: царь Анаста­сий, еретик и противник Халкидонского собора, послал в Иерусалим военный отряд, чтобы низложить православного Иерусалимского патриарха Илию. Тогда преподобный Савва собрал всех иноков подвластных ему монастырей, пришел в Иерусалим и разогнал еретическое воинство. "И возвратиша-ся еретики со студом к пославшим их, сказующе велие пра­вославных дерзновение, свое же многое бесчестие" (Житие преподобного Саввы Освященного, 5 декабря). Еще два раза

439

приходил Савва со своими монахами в Иерусалим на защиту православия, причем число иноков, собранных им, доходило до десяти тысяч, так что даже епарх Палестины, присланный царем для поддержки еретиков, убоялся множества чернориз­цев и бежал в Кесарию.

Такие же выступления против еретичествующей власти имели место и среди египетских монахов. Основатель египет­ского монашества, преподобный Антоний Великий, дает в своих писаниях такое правило: "Начальники и владыки име­ют власть только над телом, а не над душою; посему, если повелевают сделать убийство или что-нибудь незаконное, не­справедливое, вредное для души, то не должно повиноваться им, хотя бы они терзали тело".

 

В данном евангельском отрывке перед нами появляются новые фигуры врагов Господа — саддукеи. В них нет религи­озно-обрядового фанатизма и национальной исключительнос­ти фарисеев, но для них так же чуждо, непонятно и непри­емлемо духовно высокое учение Спасителя. Их можно на­звать партией легкомысленного рационализма. Стремление все понять в религии и охватить узким человеческим рассуд­ком, даже без заботы о том, чтобы путем подвига сделать его более острым и подняться до высших мистических созерца­ний, — это стремление более всего характеризует саддукеев. Неизбежным следствием этого желания вложить все в рамки тройного евклидового измерения и подчинить все суду рас­судка являлось маловерие и отрицание тех пунктов религии, которые представляли некоторые трудности для понимания. Люди этого склада обыкновенно отрицают все, чего не пони­мают, не давая себе большого труда вдуматься в вопрос глуб­же и основательнее.

Если фарисеи искушали Спасителя, стараясь поставить Его в противоречие с букво-обрядовым пониманием Закона Моисеева и с болезненно возбужденным национальным само­любием евреев, то саддукеи берут оружие для нападений из своего мелко-рационалистического арсенала. Не желая слишком утруждать себя глубокомысленным изучением ре-

лигии и Священного Писания, они предпочитают легкую игру праздного остроумия, упражняя егр на вопросах, не име­ющих ни морального, ни догматического значения, но позво­ляющих лишь обнаружить большую или меньшую ловкость софистики и словопрений. Они часами могли спорить о та­ких, например, вопросах: может ли Бог делать зло? или мо­жет ли Бог сотворить такой камень, который Сам не может поднять, напоминая в этом отношении схоластических муд­рецов средневековья с их знаменитым вопросом: "сколько ан­гелов может уместиться на кончике иголки?" или наших древнерусских начетчиков, бесконечно споривших, "како имя древу тому, на немже обесися Иуда?" Понятно, что в таких спорах не было ничего, кроме пустой казуистики. К числу та­ких вопросов принадлежит и тот, который саддукеи предлага­ют Господу, — вопрос о семи братьях, женатых на одной женщине. Трудно сказать, был ли выдуман этот вопрос или сама жизнь дала для него фактический материал, но, несом­ненно, в вопросе саддукеев слышится нескрываемая насмеш­ка. Они не верят в воскресение мертвых и пытаются сделать из этого учения курьезно-нелепый вывод, который должен получиться из него в юридической обстановке закона Моисее­ва и который, по их мнению, должен опровергнуть и самое учение.

Господь отвечает просто и серьезно. Он ничем не отзыва­ется на насмешку недалекого и неглубокого ума и спокойно разъясняет, что постановления Моисеева закона не могут быть обязательными для будущей жизни, условия которой будут совершенно иные, и что эта загробная жизнь по воскре­сении будет жизнью существ духовных, для которых земные законы не_: имеют смысла.

Разъясняя нелепость казуистического положения, приду­манного саддукеями, Спаситель отвечает далее и на тот не­высказанный вопрос, который и был главным центром недо­разумения, составляя в то же время одно из наиболее круп­ных заблуждений саддукейской партии, — вопрос о воскресе­нии мертвых.

Как бы мы ни оценивали логические основания ответа, для нас совершенно ясно, что в этом месте Господь под­тверждает мысль о бессмертии души человека и о воскресе­нии мертвых. Для нас это чрезвычайно важно, ибо все та­кие определенные положения, высказанные Спасителем, уже в силу своей непререкаемости и авторитетности служат основ­ными и наиболее твердо установленными догматами новоза-

юся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его (Иов. XIX, 25-27).

Оживут мертвецы. Твои, — свидетельствует пророк Исайя, — восстанут мертвые тела! Воспрянйте и торже­ствуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя — роса расте­ний, и земля извергнет мертвецов (Ис. XXVI, 19).

Та же вера в вечную жизнь была жива в Израиле и в по­зднейшую эпоху его истории — в эпоху Маккавеев. Один из мучеников Маккавеев мужественно исповедал эту веру и быв же при последнем издыхании, сказал: ты, мучитель, лиша­ешь нас настоящей жизни, но Царь мира воскресит нас, умерших за Его законы, для жизни вечной (2 Мак. VII, 9).

Еще более таких свидетельств в Новом Завете.

В Евангелии от Иоанна читаем слова Самого Господа:

Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и на­стало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, ус­лышав, оживут (Ин. V, 25).

Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день (Ин. VI, 54).

В рассказе о воскресении Лазаря мы находим новое под­тверждение того же учения.

Иисус говорит Марфе: воскреснет брат твой. Марфа ска­зала Ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день. Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет (Ин. XI, 23-25).

Апостол Павел в послании к Коринфянам удостоверяет:

Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших. Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все ожи­вут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Хри­стовы, в пришествие Его (I Кор. XV, 20-23).

В послании к Солунянал*:

Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и тру­бе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде (I Фес. IV, 16).

Обычным возражением против бессмертия человека слу­жит указание на то, что в природе все разрушается. Ничто не вечно — все имеет свой конец. Человек также умирает в свое время, разлагается, нет никаких оснований думать, что душа его продолжает жить.

Если принять это возражение в таком голом, безусловном виде, то оно по существу несправедливо. В действительнос-

ти, даже в материальном мире мы не наблюдаем нигде полно­го прекращения существования, обращения в ничто. Мы не знаем смерти как уничтожения: существует лишь переход из одной формы бытия в другую, и это одинаково верно как по отношению к материи ^ так и по отношению к силам разного рода, действующим в ней. В природе невозможно уничтожить ни одного кусочка материи, ни одного атома. Если вы сожже­те в печи полено, то кажется, что оно уничтожилось, но это только кажется. На самом деле, сожженное полено превра­щается в дым, оседающий сажей в трубе, в уголь, в золу. Другими словами, здесь нет уничтожения, но есть лишь пре­вращение материи из одного состояния в другое. Съела скоти­на траву — эта трава превращается в навоз, удобряющий землю и дающий новую жизнь новым растениям. И так везде и во всем. Ни одной пылинки мы не можем уничтожить вполне так, чтобы от нее не осталось и следа.

То же самое следует сказать и относительно сил, действу­ющих в природе. Вот перед нами локомотив, готовый тро­нуться: в топке жарко горит огонь, в котле кипит вода. Что здесь происходит? Сила тепла переходит в силу пара, сила пара переходит в силу движения, но опять-таки нет уничто­жения силы — есть только трансформация.

Одним словом, в природе общая сумма материи и энергии остается всегда одна и та же, и ни материя, ни сила не унич­тожаются.

Если повсюду мы наблюдаем этот общий закон, то спра­шивается, на каком основании мы можем допустить уничто­жение человеческой души, обращение ее в ничто? Если тело человека не уничтожается, но лишь распадается в процессе гниения на составные химические элементы, то почему та сила, которая оживляла это тело и которую мы называем ду­шою, должна составлять исключение из всеобъемлющего за­кона мировой экономики? Почему она должна уничтожить­ся? Как бы мы ни определяли эту силу и ее сущность, как бы ее ни называли — силой органической, силой биологи­ческой, силой жизни, или душой, как называем ее мы, -для данного случая это не имеет значения, здесь важно лишь одно: в живом человеке есть какая-то сила, оживляю­щая и одушевляющая его, сила, без которой он становится трупом. Эта разница между живым человеком и мертвым те­лом так велика, что самые ожесточенные скептики принужде­ны признать наличность в живом человеке особой силы,

ветного учения независимо от всякого рода логических сообра­жений и доказательств, приводимых для их подтверждения.

Итак, Господь совершенно ясно и определенно говорит о будущем воскресении мертвых:

А о мертвых, что они воскреснут* разве не читали вы в книге Моисея, как Бог при купине сказал ему: Я Бог Авраа­ма, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. Итак, вы весьма заблуждаетесь (ст. 26-27).

Более определенного и ясного свидетельства о будущем всеобщем воскресении мы не можем и требовать.

В доказательство воскресения человека Господь приводит факт бессмертия его души и эту истину, в свою очередь, под­тверждает ссылкою на текст Священного Писания, где в книге Исход Господь Саваоф называет Себя Богом Авраама, Исаака и Иакова (Исх. III, 6), патриархов, давно отшедших в вечность. Вывод делается такой: Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. Следовательно, все эти праотцы, умершие для нас, живы для Бога, ибо у Него все живы, добавляет евангелист Лука (Лк. XX, 38). Конечно, Творцом, Промыс-лителем, Миродержцем Господь остается и для мертвого, даже неорганического царства, но Богом в собственном смысле Он является только в Царстве живых, ибо только живые могут познать Бога и признать Его над собой. Живой, только живой прославит Тебя, — говорит пророк Исайя (Ис. XXXVIII, 19).

Таким образом, Господь точно и прямо говорит, что есть бессмертие и есть воскресение. Для нас, верующих, этого ут­верждения было бы совершенно достаточно, но, к сожале­нию, и в наше время есть немало саддукеев, людей легко­мысленно-рационалистического толка, отрицающих эти ко­ренные истины религии. Будущего, загробного существова­ния они не признают, и смерть для них есть полное уничто­жение, превращение в ничто. ЯСизнь возможна только в пре­делах земного существования. Умер человек, сгнил, вырос над ним лопух — и больше нет ничего!

Такова их философия.

Нельзя отказать этой философии в прямолинейности и в понятности, но вряд ли можно назвать ее глубокою. Чаще всего причиною такого материалистического воззрения ока­зывается жизнь, подчиненная страсти и преследующая цели исключительно животного, физического благополучия. Че­ловек, живущий для брюха, вообще теряет представление о духовном.

Таковы были саддукеи. Эти вожди еврейского народа, державшие в своих руках высшие духовные должности и давшие из своей среды немало первосвященников, были лишь узкими карьеристами, думавшими только о земном благополучии и о личной выгоде. Для карьеры они жертво­вали всем: и национальным самолюбием, пресмыкаясь перед римскими властями, и строгостью нравственных правил, ог­раничивавших их безудержное стремление к земным на­слаждениям, и чистотою религиозных убеждений, грозив­ших расплатой за беспринципность деятельности и за нераз­борчивость в средствах при достижении цели. Вполне воз­можно, что и самое отрицание будущего воскресения, если и не было в них рождено, то, несомненно, поддерживалось внутренним сознанием нечистоты и беззаконности своей жизни и смутным страхом перед будущим наказанием. Чело­век неохотно верит тому, что ему неприятно и чего он не же­лает, а лукавая мысль угодливо приходит ему на помощь, убеждая в противном. Эти причины отрицания духовных ис­тин остаются неизменными и в настоящее время: грубо-жи­вотная, страстная жизнь, притупляющая духовное зрение и не позволяющая ему проникнуть за пределы чувственного, земного горизонта, и неприятное чувство неизбежной ответ­ственности при допущении существования потустороннего мира и духовной жизни. Человек, преданный страстям, все­гда с удовольствием и готовностью примет все аргументы, отрицающие загробную жизнь и связанное с ней мздовоздая-ние, ибо тогда ему легче жить и грешить. Сознание неминуе­мой расплаты не висит над ним постоянной угрозой, и он сам готов убедить себя в том, что все это — лишь пустые страхи, придуманные кем-то, чтобы мешать ему наслаждаться. Если же человек желает сам себя обмануть, закрывая глаза на правду, то в конце концов это ему, конечно, удается.

Таковы общие причины неверия и религиозного отрица­ния, в том числе и отрицания духовной жизни, бессмертия и воскресения. Причины эти коренятся не в науке, на которую часто возводят этот несправедливый поклеп, а в самом чело­веке, в его греховности, чувственности, страстности, вызыва­ющих, в свою очередь, извращение ума.

В Священном Писании во многих местах мы находим под­тверждение истины бессмертия и воскресения из мертвых.

Я знаю, — говорит праведный Иов, — Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающу-

 

…Назад                                  Далее…