СВЯТИТЕЛЬ ВАСИЛИЙ ЕПИСКОП КИНЕШЕМСКИЙ. «Беседы на Евангелие от Марка».                                                                                                        

 Главная.

   

 

   …Назад                                           Далее…   

 

  

Многие иудеи, прихватив бывшие при них деньги, бежали из города, но только затем, чтобы попасть в руки подстерегав­ших их разбойников, которые обирали их догола. В городе наступил страшный голод. Дома разрушали и грабили. Бога­чей предавали смерти на основании ложных обвинений, кото­рыми пользовались как предлогом для грабежа. Богатые жен­щины высших классов, как, например, дочь бргача Ниндимо-на, получившая некогда громадное приданое,¹ миллион золо­тых динариев, теперь бродили по улицам, выбирая зерна из помета для своего пропитания. Друзья ожесточенно дрались друг с другом за траву, за крапиву и за остатки, истощивших­ся припасов. По улицам бегали окровавленные зилоты с рази­нутыми от голода ртами, спотыкаясь и трясясь «подобно бе­шеным собакам», как говорит Флавий. Граждан подвергали пыткам с целью вынудить у них признание, где спрятана пища. Детей безжалостно убивали головой об стену и пожи­рали еще не остывшие трупы. Людоедство развивалось в ужа­сающих размерах. Даже матери резали и поеддли своих ма­люток. Воины иудейские были так ослаблены; голодом, что почти не имели сил сражаться и с трудом пробирались к сте­нам по грудам гниющих трупов. Тела убитых валялись по­всюду; их перестали погребать, и долины были' завалены тру­пами. Даже суровый Тит при взятии города не мог удержать­ся от слез при виде этих ужасных сцен гибели и разрушения. Таких ужасов не слыхано было от начала мира.:

Башня Антония была наконец взята и разрушена, и рим­ляне пошли приступом на храм, причем Иоанн Гисхальский, ободряя своих фанатиков обещанием, что дом Божий и город будут спасены чудом, презрительно отверг делавшиеся ему Титом предложения сдаться на сравнительно снисходитель­ных условиях. После этого взят был и внешний двор храма, и пристройки его сожжены. Тит искренно желал спасти храм как великолепное украшение для Римской империи, но один из его воинов в пылу сражения бросил головню в окно, и все здание вскоре было объято пламенем. Напрасно Тит всячески побуждал солдат постараться потушить огонь, — пожар разгорелся, и скоро храм представлял собой громад­ный пылающий костер. Иудеи сражались с безумною ярос­тью и отчаянием. По мраморному полу храма текли потоки крови, шипя в пламени и местами заливая огонь. Последние оставшиеся в живых священники, собравшиеся на верхней площадке храма, с воплем отчаяния бросили к небу, возвращая Иегове, ключи храма, которых они оказались недостой­ны, и сами ринулись в пламя.

Так погиб великолепный Иерусалимский храм, которым с заслуженной гордостью любовались апостолы; погиб во ис­полнение пророчества Спасителя, и не осталось от него кам­ня на камня.

Но ужасы осады этим еще не кончились. Нижний город был взят, ограблен и предан огню и мечу. Затем пал и верх­ний город. Пленных было так много, что массы иудеев были проданы в рабство за гроши; многие были отпущены, потому что не было на них покупателей; тысячи были распяты — не хватало крестов. Дома были завалены грудами мертвых тел; подземные подвалы переполнены беглецами, искавшими там убежища. Вожди восстания были взяты вместе со всеми са­мыми красивыми мальчиками, предназначенными украшать собой триумф победителя в Риме. Другие отправлены были на египетские рудники. Тысяча двести человек умерли в один день — частью от недостатка пищи, частью потому, что сами отказывались принимать ее. Во время войны две тыся­чи семьсот человек были взяты в плен, всего погибло около миллиона иудеев. Множество пленников были брошены ди­ким зверям в римских амфитеатрах или вынуждены были зарубить друг друга в гладиаторских битвах. Когда Иеруса­лим пал, Иудея сделалась римской провинцией. Некоторые крепости еще держались, дольше всех — Иродиал, Махер и Масада, которые иудеи защищали с отчаянной храбростью. Падение Масады было невыразимо трагическим. Когда защи­та ее сделалась наконец невозможной, сикарии, составлявшие ее гарнизон, собственноручно избили своих жен и детей и за­тем пали на мечи друг друга, и последний из оставшихся в жи­вых сам вонзил себе меч ц сердце. Римские воины, ворвавшие­ся в крепость, нашли в ней безмолвие смерти, а на земле лежа­ли горы трупов. Падением Масады (в апреле 73 года) закончи­лась Иудейская война.

Так совершился страшный суд Божий, заслуженно по­стигший народ, который своими беззакониями, жестоковый-ностью и ложью, закончившимися страшным преступлением богоубийства, только позорил заключенный с ним Богом за­вет. Страшно было чувствовать то, что чувствовали некото­рые пережившие это разрушение очевидцы его, именно, что падение города заслужено было поколением людей, бывших причиной его несчастий, и что ни один город не терпел никогда таких бедствий и ни один век со времени сотворения мира не производил поколений более порочных, чем те, ко­торые были в Иерусалиме. Даже язычники признавали перст Божий в страшной судьбе, постигшей Иудею. Когда Тит вслед за своими победоносными воинами вошел в, город и увидел его непреступные твердыни, заваленные горами мерт­вых тел, он поднял к небу руки в священном ужасе и клял-ся, что не своею силою он победил, но что он был лишь ору­дием небесного гнева, и отказался от предложенного ему по­четного титула «Иудейского».

Какие выводы мы можем сделать из сказанного?

Несомненно, что в ужасной катастрофе, постигшей Иудею, мы не можем не видеть правосудия Божия, грозного наказания порочного народа, лишения за грех. Но несомнен­но также, что и на судьбу каждого народа действуют те же законы Божией правды, и если мы порой видим нечестивое общество, развращенный народ, пользующийся сравнитель­ным спокойствием и не испытывающий на себе немедленных и непосредственных ударов гнева Божия, то это вовсе не зна­чит, что он изъят из действия законов правосудия; в этом проявляется лишь долготерпение Божие, ибо Господь... долго-терпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все при­шли к покаянию (2 Пет. III, 9).

Надо ли говорить о том, что этот урок наказания целого народа за его грех, за его порочность и распущенность посто­янно должен быть перед нашими глазами, чтобы и нам не потерпеть того же. Необходимо помнить, что меч правосудия Божия всегда висит над нами и может опуститься на нашу голову в любой момент, как только мера беззаконий наших исполнится; и если гром небесного гнева грянет над нашей страной и над нашим народом, то мы должны знать; что от­ветственность за это лежит на каждом из нас, поскольку в той массе зла, которая вызовет катастрофу, есть и наши лич­ные грехи. Поэтому не счеты сводить друг с другом должны мы в упреках и взаимных обвинениях, а искать спасения в покаянии и сокрушении о грехах, дабы отвратить гнев Бо­жий, на ны движимый.

От печальной судьбы Израиля всегда полезно перенести взор на самих себя и спросить: «А мы в каком положении? Не грозит ли и нам такая же судьба?»

Если же некоторые из ветвей отломились, - - говорит апостол Павел, разумея под ветвями иудеев, - а ты, дикая маслина, привился на место их и стал общником корня и сока маслины, то не превозносись перед ветвями... Ска­жешь: «ветви отломились, чтобы мне привиться». Хорошо. Они отломились неверием, а ты держишься верою: не гор­дись, но бойся. Ибо если Бог не пощадил природных ветвей, то смотри, пощадит ли и тебя. Итак видишь благость и строгость Божию: строгость к отпадшим, а благость к тебе, если пребудешь в благости Божией; иначе и ты бу дешь отсечен (Рим. XI, 17-22).

Гл. 13 ст. 14-37.

Продолжая речь о последних днях и гибели Иерусалима, Господь дает несколько пророчеств, которые в своем бук­вальном значении, по-видимому, не могут быть отнесены не­посредственно к судьбам Палестины и Иудейского народа. Таковы особенно стихи 24-27 данного отрывка XIII главы Евангелия от Марка, где говорится о необыкновенных знаме­ниях на небе, о пришествии Спасителя, Сына Человеческого и об Ангелах, которые соберут избранников Его от края зем­ли до края неба.

В те дни, после скорби той, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небес­ные поколеблются. Тогда увидят Сына Человеческого, гряду­щего на облаках с силою многою и славою. И тогда Он по­шлет Ангелов Своих и соберет избранных Своих от четы рех ветров, от края земли до края неба.

Так как в истории падения Иерусалима мы не находим событий, которые представляли бы несомненное осуществле­ние этого пророчества, и явление Сына Человеческого в свое время не последовало, то большинство толковников относят эти слова не к разрушению Иерусалима, но ко времени кон­чины мира и Страшного Суда. В_: пророческих словах Господа судьбы погибшей Палестины и еврейского народа переплета­ются, таким образом, с будущей конечной судьбой всего мира, причем связь эта является настолько тесной, что про­рочество, касающееся Иерусалима, может быть отнесено иногда даже буквально к последним дням вселенной. Воз­можность таких совпадений объясняется тем, что во всех катастрофах жизни — больших и малых, местных и всемир­ных — действуют одни и те же законы общественного разло­жения, ослабления религиозной веры и нравственного упад­ка. В силу одних и тех же причин и формы этих катастроф, этапы их развития и сопутствующие им явления — прибли­зительно одни и те же, с той лишь существенной разницей, что в катастрофах местных и частных разрушительные силы действуют сравнительно с меньшим направлением и не дохо­дят до последней точки, то есть до окончательной гибели все­го существующего. Вот почему история падения Иерусалима имеет характерное сходство с последними главами всемирной истории и может служить прообразом, или, как теперь гово­рят, прототипом гибели вселенной, и вот почему в картинах ближайших событий конца еврейского царства Спаситель мог указать Своим ученикам черты последней великой катастро­фы конца мира и Страшного Суда.

Соединяя в Своих пророчествах два события—падение Иерусалима и Страшный Суд, — Господь, может быть, хотел дать Своим ученикам, а через них и всем Своим последовате­лям, несомненное уверение в действительности последнего события. В самом деле, если все Его предсказания относи­тельно судьбы Иерусалима исполнились с буквальной точно­стью, то не должны ли мы отсюда логически сделать заклю­чение, что и вторая половина Его пророчества, касающаяся конечной судьбы мира, исполнится с такой же поразитель­ной точностью? Для сомнений не может быть в данном слу­чае никаких оснований, и только наше удивительное легко­мыслие, пристрастие к земной жизни и скрытая боязнь ом­рачить беззаботную увлекательную суету земного существо­вания мрачными призраками грядущей расплаты заставляют нас не думать о грозном будущем или оспаривать самый факт Страшного Суда с отчаянным, но бесплодным усилием.

А между тем, в общем ходе духовной жизни мысль о Страшном Суде и загробном мздовоздаянии имеет большое нравственное значение, особенно на первых ее ступенях, ког­да в человеческом сердце еще не развилась любовь к Богу, а в уме нет ясного понимания правильности духовной жизни и безусловной неизбежности ее законов. На этой ступени, ког­да человек еще духовно неразвит, мысль о наказании за грех является самым ответственным, а иногда единственным мо­тивом, который дает ему силу преодолеть искушение.

Об этом хорошо говорит святитель Иоанн Златоуст: «Воз­любленные, будем избегать порока и. избирать добродетель, дабы нам не посрамиться в день откровения дел. Всем бо яви-тися нам подобает пред судищем Христовым, — говорит апостол Павел, — да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага, или зла (2 Кор. V, 10). Будем же, увещеваю вас, иметь в уме это судилище и рредставим, что оно теперь суще­ствует, что Судия сидит и все открывается и выставляется на вид- Ибо нам нужно будет не только предстать, но и от­крыться. Неужели вы не смущаетесь? Неужели не трепещете? Не решаемся ли мы лучше умереть, нежели открыть перед почтенными друзьями наше тайное преступление? Как же бу­дем чувствовать себя тогда, когда грехи наши откроются пе­ред всеми ангелами и всеми людьми и предстанут перед наши­ми глазами.

Обличу тя, — говорит Господь, -- и представлю пред лицем твоим грехи твоя (Псал. XLIX, 21).

Будем же, увещеваю вас, внимать и вразумляться. Если ты будешь иметь огонь порочного пожелания, — представь огонь тамошнего мучения, и твой огонь погаснет. Если ты захочешь сказать что-нибудь непристойное, представь скре­жет зубов, и страх послужит для тебя уздою. Если ты поже­лаешь похитить что-нибудь чужое, припомни слова Судии: связавше ему руце. и нозе... вверзите во тьму кромешнюю (Мф. XXII, 13) и ты оставишь свое намерение. Если ты жес­ток и немилостив, - - вспомни тех дев, у которых погасли светильники от недостатка елея, отчего они и лишились брачного чертога, и ты скоро будешь человеколюбивым. Если у тебя будет желание упиваться и роскошествовать -послушай богача, который говорил: поели Лазаря, да ома чит конец перста своего в воде и остудит язык мой и не получил желаемого (Лк. XVI, 24), — и тотчас же оставишь свою страсть. И все другие страсти ты можешь укротить та­ким образом».

Так нередко поступали святые подвижники, когда иску­шение оказывалось настолько сильным, что ни молитва, ни напряжение воли не могли преодолеть соблазна и потушить пламень страсти. В подобном случае мысль о Страшном Суде и о вечных муках являлась для них самою надежною опо­рою и лучшим способом борьбы. В Прологе есть рассказ о некоем старце, который в искушении блудной похоти сжег в одну ночь все свои пальцы на свече, чтобы таким образом напомнить себе об огне вечного мучения.

»Второе пришествие Господа на землю для суда над нею, — •продолжает св. Иоанн Златоуст, — будет внезапное и неожи­данное. День тот как сеть, найдет на всех живущих по все­му лицу земному (Лк.ХХ!, 35). Но страшно будет это прише­ствие! Целый ряд необычайных грозных знамений предше­ствует ему. Солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются (Мк. XIII, 24-25); а евангелист Лука добавляет: будет на зем­ле уныние, народов и недоумение; и море восшумит и возму­тится; люди будут издыхать от страха и ожидания бед­ствий, грядущих на вселенную (Лк. XXI, 25-26). Будут знамения на небе и на земле, - предсказывает пророк Иоиль, — кровь и огонь и столпы дыма. Солнце превратит­ся во тьму и луна — в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и страшный (Иоил. II, 30-31). Вот, при­ходит день Господа лютый, — читаем у прорЬка Исайи, — с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пусты­нею и истребить с нее грешников ее. Звезды небесные и све­тила не дают от себя света; солнце меркнет при восходе своем, и луна не сияет светом своим (Исх. XIII, 9-10)».

«Когда исполнятся все соблазны всей земли,   —  говорит св. Ефрем Сирин, — приидет, наконец, по сказанному, Гос­подь, подобно молнии блещущей с неба, приидет святый, пречистый,  страшный и славный Бог наш с  несравненною славою, в предшествии Его славе чинов ангельских; и архан­гельских, все же они — пламень огненный, и река в страш­ном клокотании полная огня, Херувимы, с поникшими долу  очами и Серафимы летающие и закрывающие лица и ноги I крылами огненными и с трепетом взывающие:  «возстаньте i почившие, се пришел Жених!»

По словам святителя Иоанна Златоуста, последним, са- мым решительным знамением перед приходом Спасителя бу- дет огненный звездный крест на небе.

Самый суд в пророчестве Ветхого Завета изображается та­ким образом.

У пророка Даниила: Видел я, наконец, что поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями; одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы его—как чистая вол­на; престол Его—как пламя огня, колеса Его — пылаю­щий огонь. Огненная река выходила и проходила пред Ним; тысячи тысяч служили Ему и тьмы тем предстояли пред Ним; судьи сели, и раскрылись книги (Дан. VII, 9-10).

Пусть воспрянут народы, — восклицает пророк Иоиль, -и низойдут в долину Иосафата; ибо там Я воссяду, чтобы судить все народы отовсюду. Пустите в дело серпы, ибо жатва созрела; идите, спуститесь, ибо точило полно и подточилия переливаются, потому что злоба их велика. Толпы, толпы в долине суда! ибо близок день Господень к долине суда! (Иол. III, 12-14).

Наступает время, — говорит Сам Господь Спаситель, — в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия; и изыдут творившее добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения (Ин. V, 28-29).

'Эту мысль о воскресении мертвых в день Страшного Суда развивает подробнее апостол Павел: Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут не­тленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмер­тие (1 Кор. XV, 51-53). «Се, идет Господь, — читаем в по­слании апостола Иуды, — со тьмами святых Ангелов Своих -сотворить суд над всеми и обличить всех между ними нече­стивых во всех делах, которые произвело их нечестие, и во всех жестоких словах, которые произносили на Него нечес­тивые грешники» (Иуд. I, 14-15).

Таким образом, от каждого человека потребуется отчет, не только в делах, но и в словах, и даже в мыслях. Говорю же вам, -- предупреждает Господь, -- что за всякое празд­ное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осу-дишъся (Мф. XII, 36-37).

Господь... осветит скрытое во мраке, — пишет апостол Па­вел, -- и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога (I Кор. IV, 5). Таким образом, перед судом Божиим открыт будет весь :человек с его мыслями и чувствами, с его деяниями и страстями, с его достоинствами и пороками, словом, всем тем, что он воспитал и развил в душе своей, в течение земной жизни. Все в человеке будет взвешено и по справедливости оценено, яже с телом содела, или блага, или зла. Вся прожитая жизнь с ее преступлениями и ошибками, с ее неудачами и нравственными успехами вста­нет ярко и четко прежде всего перед самим человеком, и уви­дит он и различит в ней сам, что было хорошего и чистого, и что было темного и греховного. Возможно ли это?

Несомненно. Еще здесь, в условиях земного существова­ния, в минуты предсмертной агонии иногда проносится перед человеком вся его прошлая жизнь с мельчайшими подробнос­тями. Самые отдаленные моменты, самые незначительные со-' бытия, все, что казалось невозвратно исчезнувшим в про­шлом и стертым со скрижалей памяти, оказывается, хранит-! ся в области подсознания и в минуты высшего душевного на­пряжения, вызванного ожиданием надвигающейся смерти, неожиданно всплывает на поверхность сознания с удивитель­ной отчетливостью.

Вот интересный рассказ известного английского адмира­ла Бьюфорта, который в молодости опрокинулся с лодкой в море и пошел ко дну, не умея плавать. Описывая обстоятель­ства, при которых это совершилось, он говорит: «От того мо­мента, как прекратилось во мне всякое движение (что было, полагаю, следствием совершенного удушения), тихое ощуще­ние совершенного спокойствия сменило собор все прежние мятежные ощущения. Чувства мои были притуплены, но с духом произошло нечто совсем противоположное. Деятель­ность духа оживилась в мере,  превышающей всякое описа­ние; мысли стали возникать за мыслями с такой быстротою, которую не только описать, но и постигнуть не может никто, если сам не испытал подобного состояния. Течение этих мыс­лей я могу и теперь в значительной мере проследить, начиная с самого события, только что случившегося, — неловкость, бывшая его причиной, смятение, которое от него произошло (я видел, как двое вслед за мною спрыгнули с борта), дей­ствие, которое оно должно было произвести на моего нежного отца, объявление ужасной вести всему семейству ;-- тысяча    других обстоятельств, тесно связанных  с Домашней моей жизнью:  вот  из чего  состоял  первый  ряд мыслей.  Затем круг этих мыслей стал расширяться дальше: явилось пос­леднее наше  плавание,  первое  плавание  со  случившимся

крушением, школьная моя жизнь, мои успехи, все ошибки,

глупости, шалости, все мелкие приключения и затеи того

времени. И так дальше и дальше назад, ^всякий случай прошедшей моей жизни проходил в моем воспоминании в поступательно-обратном порядке, и не в общем очертании, как показано здесь, но живою картиною во всех мельчайших чертах и подробностях. Словом сказать, — вся история моего бытия проходила предо мною, точно в панораме, и каждое

в ней со мною событие соединялось с сознанием правды или неправды; удивительно — даже самые мелкие, ничтожные факты, давным-давно позабытые, все почти воскресли в моем воображении и притом так знакомо и живо, как будто бы не­давно случились».

Этот замечательный, глубоко поучительный, признавае­мый за вполне достоверный рассказ вполне совпадает с изве­стным поверьем или воззрением народным о том, что перед умирающим проносится вся его жизнь.

Вполне возможно, что приблизительно такое же состояние переживут и все люди в момент последнего грозного Суда.

Со страшной силой и отчетливостью пройдет перед чело­веком вся его земная жизнь, не только перед ним, но и пе­ред всеми открыты будут его дела, слова и мысли, и, как не­избежный вывод из всего этого, определится его вечная участь. Картина не только его грехов и нравственных дея­ний, но и сокровенных побуждений, тайных мыслей и чувств будет настолько яркой и точной, что защита, укрыва­тельство, лукавые увертки будут невозможны даже перед собственным эгоистическим сознанием, склонным все оправ­дывать и находить смягчающие обстоятельства. Человек дол­жен будет сам признать абсолютную справедливость суда, как неумолимый математический вывод из слагаемых жиз­ни. Все, что делаете, -- говорит апостол Павел в послании к Колоссянам, — делайте от души, как для Господа, а не для чвловеков, зная, что в воздаяние от Господа получите наследие, ибо вы служите Господу Христу. А кто неправо поступит, тот получит по сваей неправде, у Него нет ли­цеприятия (Кол. III, 23-25).

Суд Божий справедлив — у Бога нет лицеприятия и сами осужденные должны будут признать это, когда ясно увидят, что наказание представляет неизбежное следствие греха по­добно тому, как истощение организма является следствием распутной жизни.

Иногда люди, не живущие религиозной жизнью, но рас­суждающие о религии лишь теоретически, говорят, что веч­ное наказание за порочную жизнь не согласно с благостию Божией, и в этом смысле является несправедливым. В этом возражении кроется явное недоразумение и непонимание за­конов духовной жизни. Те страдания, которые терпят греш­ники, являются не только наказанием в собственном смысле

слова, налагаемым какою-то внешнею силою, подобно тому, , как это бывает в человеческих судах, где наказание вовсе не вытекает логически из преступления, а есть не что иное, как мера устрашения, придуманная составителями уголовного кодекса. Наказание вечного суда в главной основе своей суть следствие греха, и потому о несправедливости здесь не мо­жет быть и речи, тем более о несправедливости Предвечного Судии. Поясним это примером.

Допустим, вы живете грязно, неряшливо и совсем забы­ли об умывании и полотенце. В результате у вас развилась чесотка. Кто виноват в этом и кого вы будете упрекать в не­справедливости?

Вы самовольно приняли яд и испытываете страшные муки. Разве можно говорить здесь о несправедливости?

Вы схватили голой рукой горящие уголья и обожглись. Ожог здесь неизбежное следствие неразумного поступка, и вам некого винить, как только себя.

Точно также и в духовной жизни. Грех и порок неизбеж­но влекут за собой разрушительные следствия, причиняю­щие страдания, которые и составляют прежде всего наказа­ние грешника. Следствия эти различны, но Все чрезвычайно тяжелы и мучительны. Винить кого бы то ни было за эти страдания и признавать их несправедливыми; совершенно не­возможно, так как грех со всеми его последствиями есть дело свободной воли человека и вина злоупотребления этой свободой лежит на самом человеке.

Первым и самым тяжелым следствием порока является отлучение от Бога и лишение Божией благодати. Бог свет есть, и тмы в Нем несть ни единыя (1 Ин. I, 5). Поэтому грешник не может быть в общении с Богом, ибо кое общение свету ко тме (2 Кор. VI, 15). Это смерть духовная, влеку­щая за собою полное расстройство душевных .сил и способно-стей. Начало гармонии и единства жизни — Бог, содержащий все, благостию Своею и силою Своею. В отдалении от Бога сейчас же начинается разложение и дисгармония. В духовной жизни это особенно ощутительно. Только «Святым Духом всяка душа живится». Без этого неизбежная смерть, распад, гибель.

Если одно из обязательных условий человеческого счас­тья - - гармония душевных способностей и стройная цель­ность душевной деятельности, ибо в этом и внутренний мир, и сила, и покои, — то ясно, что всякая дисгармония и рас­стройство души должно ощущаться нами как страдание. И чем полнее это расстройство, тем мучительнее страдание.

В обычных условиях жизни мы почти не можем предста­вить себе всю угнетающую тяжесть и безысходную муку и тоску этого духовного расстройства в отлучении от Бога, так как Господь бесконечно благой, при всех наших пороках и преступлениях никогда нас не лишает в полной мере Своей благодати, частью ради живущих с нами праведников и их молитв, частью в ожидании «да вси в покаяние приидут». Быть может, только величайшие грешники мировой исто­рии, вроде Каина, Иуды и немногих других испытали на себе весь этот ужас и несказанную муку полного отпадения от Бога, в чем и состояло то проклятие, под бременем кото­рого они пали. Нам же представить себе этот беспросветный мрак отчаяния, где нет ни одного луча надежды на примире­ние с Богом, и пережить его, хотя бы воображением, даже приблизительно невозможно. И только по трагической судь­бе этих грешников, пораженных Божиим проклятием, мы можем составить отдаленное, неполное понятие об их душев­ных страданиях, которые, может быть, в усиленной степени ожидают и нас при последнем расчете на Страшном Суде Христовом.

Другое страшное следствие греха — это потеря любви. В нашем мире мрака и скорби есть только один луч радости и счастья — любовь, этот посланник неба, по выражению по­эта. Люди, не знающие любви, вряд ли могут быть счастли­вы. Любовь - - это положительный полюс счастья, и чем дальше отходит от него человек, тем более погружается он в холодную и безжизненную пустыню эгоизма и тем безотрад­нее становится его жизнь. На противоположном полюсе, по­люсе вражды и злобы, рождается уже несомненное страдание. Если мы припомним те минуты, когда нас «душила злоба», мы должны будем сознаться, что в эти минуты и после них нам было чрезвычайно тяжело. Но даже и тогда, когда нали­цо нет возбуждений аффекта, трагедия спокойно-холодной, узкосебялюбивой души очень мучительна. Особенно печален последний итог, когда человек подходит к концу жизни. Неудовлетворенные повышенные эгоистические требования, неизбежное разочарование, досада на других людей, кото­рые не пожелали стать жертвой наших прихотей и капри­зов и дали нам отпор, -- все это постепенно создает тоскливое озлобление против жизни и людей. Злоба эта, не находя­щая себе выхода, ничем не смягченная, никого не устрашаю­щая, обращает свое жало на самого несчастного, и в медлен­ном огне мучительно корчится и сгорает человек. Почти каждый развитой и укоренившийся грех приводит к подоб­ному концу, потому что грех по существу есть себялюбие, и если мы допустим, что в душе, освобожденной от уз плоти, духовное наследство жизни проявится особенно сильно и свободно, то мы должны будем согласиться, что страдания души, потерявшей любовь в наслаждениях греха, будут очень велики.

Прибавьте к этому еще чувство полного одиночества и заброшенности, ибо эгоизм изолирует человека, лишает его дружбы и любви других людей, и, таким образом, раздраже­ние, злоба, духовная неудовлетворенность, тоска и унылое сознание своей ненужности не смягчаются даже участием и состраданием сочувствующего сердца.

Третье следствие жизни, проведенной в грехе, составляю­щем ее проклятие и мучение, заключается, по словам святи­теля Григория Богослова, в «голоде неумирающих страстей». Душа человека бессмертна и не подлежит уничтожению. Вместе с нею сохраняются страсти. В загробном состоянии душа сохраняет те же качества, которые приобрела и разви­ла в течение земной жизни. «Состояние души по смерти, за гробом —* не самовластное, — говорит один духовный писа­тель, — то есть душа не может начать свободно нового рода -деятельность. Душа не может переменить образ мыслей и чувствований и вообще не может переменить себя и явиться другою, противоположною земной ея жизни, а может в душе только далее раскрываться, начатое здесь на земле... зло ста­нет все более и более развиваться в вечности».

Зародыши страстей, возникших в душе, если не встреча­ют сопротивления в воле человека, растут и развиваются в течение всей жизни, достигая иногда громадной силы. Раз­витие это, несомненно, продолжается и в загробной вечности, но там, вне условий плотского существования, человек не имеет уже никакой возможности удовлетворить свои страс­ти, и в этом кроется источник страшных мучений. Если не­удовлетворенная страсть даже здесь тяжела и мучительна и нередко деспотически порабощает все сознание человека, распаляя его этой мукой все более и более, доводя иногда до

сумасшествия, то тем более тяжел этот гнет за пределами чувственного мира, где страсти, ничем не сдержанные, дости­гают в течении вечности страшного развития и невероятной силы и где, с другой стороны, нет и не может быть ни малей­шей надежды на ее удовлетворение, хотя бы отчасти.

«Как болезнь не врачуемая развивается все более и более, так за гробом страстное состояние души — ее страсти, по за­кону жизни, будут все более и более развиваться, доходя до ужасающих размеров. Здесь нет исцеления, нет освобожде­ния от страсти, нет уже благодати для грешников и нет удовлетворения страстей, но гнев Божий. Постоянно неудов­летворяемое страстное состояние души приводит ее, нако­нец, в отчаяние, в ожесточение, а потом и в состояние са­мых злых духов — богохульства и ненависти к Святым. Вот внутренние мучения грешников в геенне. Ничем не преодо­лимые страсти, которые безнадежны, бесполезны, никогда не искоренимы, сильное стремление к недостижимому терза­ют и будут терзать душу во всю вечность, и можно утверди­тельно заключить, что действие страстей за гробом сильнее, чем на земле» (Митрополит Митрофан. Как живут умершие).

Наконец, если ко всему сказанному прибавить еще угры­зение совести, позднее сожаление о загубленной жизни, чув­ство зависти и досады при виде блаженства праведных и сравнение его с собственною участью, то картина внутренних мучений человека, осужденного в геенну, 'раскроется перед нами почти во всей полноте.

Что касается внешних мучений человека, то есть геенс-кого огня, червя неусыпащего и т.д., то! в святоотеческой литературе по этому вопросу существуют лишь частные мне­ния. Обязательного и общепринятого церковного учения в данном случае мы не имеем. Некоторые из;святых отцов до­пускают вещественный огонь мучений, другие понимают его лишь в смысле внутренних страданий души;, но как бы то ни было, даже независимо от внешних или физических страда­ний, мучения грешной души настолько будут ужасны, что самая мысль о них невольно заставляет содрогнуться.

«Начни же каяться, — увещевает святитель Иоанн Злато­уст, — ты только положи начало, а Бог кающихся будет со­действовать тебе и подкреплять тебя; ты получишь от Него изобильную благодать, и она будет для тебя слаще меда и сота. Пути жизни разнообразны, равно как и способов спасе­ния много: каким хочешь способом, тем и воспользуйся, только спасайся».

Гл. 14 ст. 1-11.

В данном отрывке Евангелия впервые выступает на осве­щенное поле евангельской истории зловещая фигура, до сих пор державшаяся в тени и мало замеченная евангелистами, фигура предателя Господа, Иуды Искариота.

О личности Иуды в последнее время много спорят. Вопрос стал почти модным. Даже в изящной литературе вы найдете несколько попыток разрешить загадку этой тем-ной, преступ­ной души (например, в сочинениях Л. Андреева и др.). Спорят о его психологии, сочиняют фантастические теории о мотивах предательства, пытаются даже обелить и облагородить черное злодейство, объясняя его то ревностью любви и! Учителю, то нетерпеливым желанием помочь Его делу и ускорить торже­ственный час Его триумфа и победы над миром;|.. Все напрас­но! В мировом сознании Иуда и его предательство остаются по-прежнему самым грязным пятном нравственной истории человечества, возбуждая лишь ужас и отвращение.

Ключ к пониманию личности Иуды и его преступления дается в приведенном евангельском рассказе и очень прост: алчность и корыстолюбие - вот сущность его психологии. По крайней мере, в параллельном повествовании Евангелия от Иоанна (гл. XII, ст. 6) эти черты определенно подчеркива­ются. Здесь же приходится искать и объяснения мотивов, по­будивших Иуду предать своего Господа и Спасителя.

Евангельское повествование открывается замечанием, что первосвященники и книжники искали, как бы взять Иисуса Христа хитростью и убить.

Приближалась роковая развязка. Тернистый путь Спаси­теля спускался к закату, и страдальческие дни жизни его го­товы были смениться грозной и мрачной ночью смерти. И как с наступлением ночи из своих темных, холодных убежищ вылетают летучие мыши, совы, филины и другие ночные пти­цы, так и теперь около сияющего правдой и любовью образа Спасителя вырастает мрачная фигура Иуды — первая птица смерти.

Когда преданная, любящая женщина пришла с алаваст-ровым сосудом мира из нарда чистого, драгоценного и, раз­бив сосуд, возлила Ему на голову. Некоторые   вознегодовали и говорили, между собою: к чему сия трата мира? Ибо можно было бы продать его более нежели, за триста динари­ев и раздать нищим. И роптали на нее (ст. 3-5).

Нам странно слышать эти холодные возгласы меркан­тильного расчета из уст учеников Спасителя. В них так мало любви к Учителю. Но нам станет понятна эта реплика, если мы обратимся к Евангелию от Иоанна и узнаем, что слова эти сказаны Иудою Искариотом.

Сказал же он это не потому, чтобы заботимся о нищих, но потому что был вор (Ин. XII, 6).

Так просто объясняет психологию Иуды святитель Иоанн Богослов.

Он был вор!

Человек алчный и корыстолюбивый, он присоединился к ученикам Господа, вероятно, в надежде на славу и богатство в будущем земном царстве Мессии. Мы знаем, что этой ил­люзии не чужды были и другие ученики Спасителя, но в них она смягчалась и облагораживалась неподдельною любо­вью к своему Равви. У Иуды же, по-видимому, был один ко­рыстолюбивый расчет.

Становится понятным, почему, обманувшись в своих на­
деждах и убедившись, что Иисус Христос не тот Мессия, о
котором мечтал Иуда, вступая в кружок ближайших Его
учеников, что Равви даже и не думает стать блестящим и бо­
гатым царем Израиля, но, напротив, решительно от этого от­
клоняется, уча, что Царство Его не от мира сего, что все
труды и лишения, связанные со скитальческой .жизнью апо­
стольского кружка, по-видимому, грозят остаться без всякой
награды, которую Иуда понимал только в земном смысле, -
становится понятным, почему он пошел... к первосвященни­
кам, чтобы предать Его им. Они же, услышав, обрадова­
лись, и обещали дать ему сребренники. И он исуал, как бы в
удобное время предать Его (ст. 10-11).   

Иуда хотел хоть чем-нибудь вознаградить себя за поне­сенные труды и обманутые надежды.

Итак, алчность руководила этим человеком. Корыстолю­бие залепило перед ним все перспективы духовного счастья, и, находясь около самого источника всякого духовного блага и радости, он не видел в Учителе ничего, кроме цены осуж­денного раба. Любовь к деньгам, к наживе довела его до пре­ступления, величайшего в мире. Алчность родила это пре­ступление. Алчность, быть может самая низкая страсть в списке людских пороков и в то же время самая могуществен­ная по своему влиянию на жизнь мира.

На земле весь род людской чтит один кумир священный... Он царит над всей вселенной, — Тот кумир — телец златой!

Вопрос об алчности, о ее противоядиях и о способах борь­бы с нею и будет темою настоящей беседы.

Не забудем, что величайший преступник мировой исто­рии страдал этой страстью и что почти в каждом человечес­ком сердце она занимает хотя бы маленький уголок. Это со­общает всему вопросу важность и жизненность для каждого из нас.

Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? (Мк. VIII, 36). Не можете служить Богу и маммоне (Мф. VI, 24), — сказал Господь.

А ветхозаветный законоучитель дает такую заповедь:

Не желай дома ближнего твоего; не жела&. жены ближ­него твоего, [ни поля его,] ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, [ни всякого скота его,] -ничего, что у ближнего твоего (Исх. XX, 17).

Это десятая заповедь Ветхого Завета, направленная про­тив алчности.

Вообще говоря, законодательство Ветхого Завета обнима­ет, главным образом, внешнее поведение человека и запре­щает преимущественно дурные действия и поступки.

Десятая заповедь:— почти единственная, регулирующая внутренние настроения и чувства, и это, вероятно, потому, что алчность составляла преобладающую страсть народа ев­рейского и на практике вела ко множеству крупных преступ­лений.

Конечно, бороться с мыслями, настроениями и желания­ми труднее, чем с внешними обнаружениями их — с делами, но, тем не менее, и эта борьба совершенно необходима, ибо, во-первых, мысли дурные засоряют душу и делают ее нечис­тою, а во-вторых, мысли и желания суть не что иное, как семена дел, и рано или поздно будут искать своего проявле­ния и осуществления.

Люди алчные, впрочем, мало обращают внимания на сло­ва Спасителя и на заповедь Моисея, так как основная страсть души влечет их именно к земному и заставляет забывать о духовном и вечном. Слова Господа — какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повре­дит — им совсем непонятны и звучат для них холодно и от­влеченно, как что-то далекое, к ним не относящееся, ибо «пользу» они и понимают именно как приобретение.

Но если даже не выходить из круга понятий этих людей И; иметь в виду только земное счастье, то все же необходимо сознаться, что и здесь при наличии алчности цель не дости­гается, и, как всякая страсть, она только обманывает Челове­ка. Алчность рисует земное счастье в перспективе мирских приобретений, в обстановке богатства, пышности, комфорта. Чем больше человек имеет, тем он счастливее, — шепчет алч­ность, заставляя своего несчастного раба стремиться все к большим и большим приобретениям. В действительности, это — обман. Количество земных благ никогда не обеспечи­вает человеку счастья, а страсть алчности и рожденные ею настроения недовольства и зависти до такой степени отравля­ют жизнь, что и в самой пышной обстановке человек чувству­ет себя глубоко несчастным. «И через золото слезы льются», -говорит правдивая русская пословица.

;   Недовольство и зависть — вот две змеи, которые своим ядом уничтожают все наслаждение новыми приобретениями. Удивительно глубоко и ярко эта вечная тоска недоволь­ства среди роскоши и богатства передана в книге Екклесиаста.

Я предпринял большие дела, — говорит Соломон, предпо­лагаемый автор этой книги, — построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал себе водоемы для оро-шения из них рощей, произращающих деревья; приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и, мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей; завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих — разные музыкаль­ные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме... Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему ни какого веселия, потому что сердце, мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов Моих. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, всё — суета и томление духа, и нет от них пользы, под солнцем!.. И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под\ солнцем: ибо всё — суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет распоря­жаться всем трудом моим, которым я трудился... И это — суета! И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречь­ся от всего труда, которым я трудился под солнцем... Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем?\ Потому что все дни его — скорби, и его труды — беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это — суета!.. Ибо чело­веку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость и зна­ние и радость, а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицем Божиим. И это -суета и томление духа! (Еккл. II, 4-11, 17-20, 22, 23, 26).

Если и великие люди с громадными ресурсами духовных богатств, с широким кругозором, умные, талантливые, энер­гичные, находясь на высоте земного счастья, богатства и сла­вы, при полной возможности удовлетворения самых прихот­ливых желаний, тем не менее: чувствовали тоску и неудовлет­воренность, то разве это не красноречивое свидетельство лож­ности земного идеала счастья, состоящего в приобретении мирских благ? И разве не обманывает нас алчность, направ­ляя наш труд и наши усилия в эту сторону?

Что же сказать о нас, слабых, серых, духовно неустроен­ных людях? Недовольство; неудовлетворенность у нас стали, кажется, заразною, повальною болезнью? В литературе по­явился даже особый тип так называемого нытика — челове­ка, который только жалуется, стонет и ничего не делает.

«Мы — дачники... — говорит писатель Горький о русской интеллигенции, - - мы суетимся, ищем в жизни удобных мест... и отвратительно много говорим... разве легко и сво­бодно жить среди людей, которые всё только стонут, всё кри­чат о себе, насыщают жизнь жалобами и ничего, ничего боль­ше не вносят в нее?..»

Если в прежнее время эту неудовлетворенность жизнью наши писатели с легкой руки Байрона пытались задрапиро­вать в романтическую тогу Чайльд Гарольда, заставляя пред­полагать в своих героях избранную породу людей, стоящих выше всех остальных и потому непонятых и тоскующих, то сейчас ни для кого из нас нет ни малейшего сомнения в том, что сущность этих русских чайльд гарольдов — просто кис­лятина. Это — не герои, это — нытики.

Недовольство — наша общая болезнь. Вряд ли можно было найти в России за последние двадцать лет много людей вполне довольных жизнью, и причина этого заключается в материалистическом понимании жизни, з желании найти свою долю счастья исключительно в области земных благ Это стремление развивало алчность, желание как можно больше захватить в свое личное обладание, и в то же время требовало готового, дарового счастья без необходимых для этого усилий и труда. Не получая желанного счастья, ибо на этом пути его не могло и быть, люди ворчали, жаловались, злобились, винили друг друга и, создавая общую атмосферу недовольства, отравляли свою и чужую жизнь.

Это недовольство, доходящее порой до отчаяния, до само­убийства — неизбежный результат материалистического по­нимания жизни. Та азартная борьба за счастье, или, говоря точнее, за материальное благополучие, которая особенно обо­стрилась за последнее время, неизбежно разделяет людей на два класса — победителей и побежденных; победителей, дос­тигших своей цели, оказавшихся на верхних ступенях жиз­ни и упрочивших свое благополучие (богатство, в первую очередь), и побежденных, смятых в этой отчаянной беспо­щадной борьбе, оказавшихся слабее своих противников и не сумевших обеспечить для себя сытного места под солнцем. И те и другие несчастны и неудовлетворены. Побежденные проникнуты завистью к своим счастливым соперникам и злобой на свою судьбу. Победители, добравшись до верху, с досадным разочарованием убеждаются, что достигнутое ими положение вовсе не так заманчиво и блестяще, как оно каза­лось снизу, в мечтах, когда представляло лишь отдаленную цель, и что не стоило оно тех трудов и лишений, которые пришлись перенести, чтобы до него добраться. К этому надо присоединить еще постоянное беспокойство за прочность до­стигнутых успехов и тяжелое сознание направленных против них злобы и зависти, возбужденных этими успехами в душе побежденных.

Создается общая атмосфера вражды, злобы, недоверия, подозрительности, и все это отравляет жизнь. В материалис­тическом понимании жизни лежат корни всех социальных катастроф и брожений.

 

Так забытый дух мстит человеку за свои поруганные пра­ве-. Как ярко и наглядно банкротство современного материа­листического миропонимания свидетельствуется многочис­ленными самоубийствами, участившимися за последнее вре­мя! Молодые девушки, цветущие юноши лишают себя жиз­ни, оставляя после себя маленькую записку, в которой один и тот же стереотипный мотив: не нахожу цели ₍в жизни.

Конечно, если представлять жизнь как борьбу за матери­альные удобства, за комфорт, за богатство, за сытный кусок пирога на жизненном пиру, за туго набитое брюхо, за мишу­ру внешнего блеска, то такая жизнь не имеет в себе благо­родной цели, достойной человека. Жить тогда,действительно, не стоит. Но вера, религия, Евангелие указывают нам другие цели — служение Богу, служение людям, духовное самоусо­вершенствование — и только на этом пути возможно счастье и примиренность с жизнью.

Хорошо рисует контраст богатства и бедности и в то же время тщету богатства святитель Василий Великий в своих творениях.

«Как представлю взорам твоим страдания бедного? — го­ворит он, обращаясь к богатым. — Осмотрев внутренность дома, видит он, что золота у него нет и никогда не будет; до­машние приборы и одежда точно таковы, как и у всякого нищего; все они стоят не многих оболов. Что ж еще? Обра­щает, наконец, взор на детей, чтоб, отведя их на торг, в этом найти пособие против голодной смерти. Представь при этом борьбу неминуемого голода и отеческой любви. Голод угрожает самою бедственною смертью, а природа влечет к противному, убеждая умереть вместе с детьми. Много раз со­бирается он идти, много раз останавливается; наконец пре-побежден, вынужденный необходимостью и неумолимою нуждою. И над чем еще задумывается этот отец? «Которого прежде продать мне? На которого приятнее взглянет хлебо-продавец? Пойти ли к самому старшему? Но уважаю его старшинство. Или к младшему? Но жаль его вЬзраста, кото­рый не чувствует еще несчастий. Этот сохраняет в себе яс­ные черты родителей; а этот способен к учению. Увы, какое затруднение! Что со мною будет? На которого из них напасть мне? У какого зверя занять мне душу? Как забыть природу? Если всех удержу при себе, то увижу, как все будут истае-вать от голода, если продам одного, то какими; глазами буду смотреть на остальных, сделавшись уже для 'них подозрительным, так что перестанут мне верить? Как буду жить в доме, сам доведя себя до бесчадия? .Как пойду за стол, на котором обилие произведено такими средствами?»

И он после слез идет продавать любезнейшего сына!» А богатые изощряются в выдумке излишеств, которой ос­тается только дивиться. «У них тысячи колесниц; на одних возят всякую рухлядь, другие покрыты медью и серебром; и на них ездят сами. У них множество коней, и им как лю­дям, ведут родословные, уважая за благородство отцов; одни возят этих сластолюбцев по городу, другие участвуют с ними на охоте, иные объезжены для дороги. Узды, подпруги, хо­муты — все серебряные, все осыпаны золотом; попоны из багряницы украшают коней, как женихов. У них множество мулов, разделенных по цвету; возничие их сменяют друг друга, одни впереди, другие сзади. У них неисчетное множе­ство других домашних слуг, чтобы стало для пышности вся­кого рода: управители, ключники, землепашцы, обученные всякому ремеслу, и необходимому и изобретенному для на­слаждения и роскоши; повара, хлебники, виночерпии, охот­ники, ваятели, живописцы, учредители удовольствий всяко­го рода. У них стада верблюдов, то перевозящих тяжести, то пасущихся, табуны лошадей, гурты быков, овец и свиней; при них свои пастухи; у них своя земля, достаточная для прокормления, и еще приумножающая богатство получаемы­ми с нее доходами. У них бани в городе, бани по деревням. Дома сияют мраморами всякого рода, — один из фригийско­го камня, другой из лакедемонской или фессалийской пли­ты; и одни домы согревают зимой, другие прохлаждают ле­том; полы испещрены разноцветными камнями, потолки вы­золочены; где нет по стенам мрамора, там украшено живо­писными цветами. А когда, по разделе на бесчисленные тра­ты, богатство^: остается еще в избытке, его кладут в землю, берегут в тайных местах, потому что будущее не известно и опасно, чтоб'не постигли нас какие-нибудь неожиданные нужды.

Точно не известно, воспользуешься ли и нужде зарытым золотом, - - но не неизвестно наказание за бесчеловечные нравы. Когда при бесчисленных выдумках не мог ты расто­чить богатства, тогда скрыл его в землю. Страшное же безу­мие — копаться в земле, пока золото еще в рудокопне; а когда оттуда вынуто, опять прятать в земле! А потом, ду­маю, бывает и то, что, зарывая богатство, зарываешь с ним вместе и сердце. Ибо сказано: идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. VI, 21).

А если и сожительница твоя — женщина богатолюбивая, то двойная болезнь. И прихоти она воспламеняет, и сласто­любие увеличивает, и раздражает суетные пожелания, при­думывая какие-то драгоценные камни, — жемчуги, изумру­ды, яхонты, употребляя золото, то кованое, то тканое, и уси­ливая болезнь глупостями всякого рода: потому что не по временам только занимаются этим женщины, но дни и ночи проводят в заботах о сем.

И тысячи каких-то ласкателей, угождая их пожеланиям, приводят красильщиков, серебряников, мироваров, ткачей, набойщиков. Ни на минуту не дают вздохнуть мужу, муча его непрестанными своими приказами. На удовлетворение женских пожеланий не станет никакого богатства, хотя бы оно текло реками, когда им захочется иметь у себя привози­мое от варваров миро, как масло с рынка, морские цветы, раковины, морское перо, и в большем еще количестве, неже­ли овечью шерсть. А золото, служа оправой драгоценным камням, составляет у них убор то на челе, то на шее, то в поясах, или оковывает собою руки и ноги. Ибо златолюби-вым женщинам приятно носить на руках оковы, только бы оковывало их золото. Поэтому когда позаботиться о душе че­ловеку, который услуживает женским пожеланиям? Как от бурь и непогод тонут непрочные корабли, так от худых на­клонностей жен гибнут немощные души их сожителей. А бо­гатство, расточаемое на столько предметов мужем и женою, которые превосходят друг друга в изобретении суетных трат, естественным образом не имеет уже никакого случая перей­ти к посторонним». Но на что же обратить богатство? «Обле­чешь ли себя в многоценную одежду? Для тебя достаточно будет хитона в два локтя; прикрытие себя одной одеждой удовлетворит всем нуждам в одеянии. Но ты станешь упот­реблять богатство на роскошный стол? Одного хлеба доволь­но, чтоб наполнить чрево... Скажи мне, к какому выгодней­шему употреблению служат серебряные ложа^ и серебряные столы, постели и седалища из слоновой кости, между тем как ради их богатство не переходит к бедным, хотя они ты­сячами стоят у дверей и оглашают их всяким жалобным го­лосом?

А тебя не трогает страдание; ты не хочешь взойти в чув­ствования природы! Этого несчастного угнетает голод, а ты медлишь и смеешься, способствуя к тому, чтоб продлилось его бедствие! Он утробу свою предлагает тебе ценою за пищу, а у тебя не только не цепенеет рука, собирающая подать с таких несчастий, но даже ты еще домогаешься большего и стараешься, как бы, взяв больше, дать меньше,'чтоб для это­го бедняка несчастье его сделать во всех отношениях более тягостным! Ни слезы не возбуждают в тебе жалости, ни воз­дыхания не смягчают сердца; ты непреклонен и непристу­пен! Во всем видишь золото, везде представляешь золото; о нем грезишь и во сне, о нем думаешь и во время бодрствова­ния. Как сумасшедшие, в припадке бешенства, не действи­тельные видят вещи, но представляют, что производит в них болезнь, так и у тебя душа, одержимая сребролюбием, во всем видит золото, во всем видит серебро. Приятнее тебе смотреть на золото, нежели на солнце. Ты желал бы, чтобы все превратилось в золотой состав, и, как только можно, придумываешь к тому способы. Чего не приводишь в движе­ние ради золота? Хлеб у тебя делается золотом, вино сседа­ется в золото, и шерсть обращается у тебя в золото; всякий торговый оборот, всякая выдумка приносят тебе золото. Зо­лото само себя рождает, размножаясь чрез рост; в тебе нет сытости, не видно конца пожеланию. Детям, когда они жад­ны, нередко позволяем без меры есть, что они особенно лю­бят, чтоб излишним пресыщением произвести отвращение; но не таков корыстолюбец: чем более он пресыщен, тем большего желает... К десяти талантам стараешься прило­жить другие десять, а когда стало двадцать, домогаешься еще двадцати; и непрестанно прилагаемое не останавливает стремления, а только разжигает желание. Как для упиваю­щихся прибавление вина служит побуждением к тому, чтобы пить, так вновь разбогатевшие, приобретя много, желают еще большего, постоянным приращением богатства питая свою болезнь. И эта ревность не приводит их к цели, потому что не столько веселит то, что в руках, как оно ни велико, сколько печалит то, что еще не у них, и чего, по их мнению, не достает им; оттого душа их всегда снедается заботами, до­могаясь большего и большего. Им надлежало бы радоваться и благодарить, что они достаточнее многих, а они недоволь­ны и мучаются, потому что не сравнялись с тем или другим, которые их богатее... Ад не скажет: довлеет (Притч. 30, 16), и любостяжательный никогда не говорит «довольно».

Скажешь:  кому делаю обиду, удерживая свою собствен­ность? — Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес с собою в жизнь? Положим, что иной, заняв место на зрелище, стал бы потом выгонять входящих, почи­тая своею собственностью представляемое для общего всем употребления; таковы точно и богатые. Захватив всем общее, обращают в свою собственность, потому что овладели сим прежде других. Если б каждый, взяв потребное к удовлетво­рению своей нужды, излишнее предоставлял нуждающему­ся, никто бы не был богат, никто бы не был (я скуден... А ты, захватив все в ненаполнимые недра любостяжательнос-ти, думаешь, что никого не обижаешь, лишая сего столь многих? Кто любостяжателен? Не удерживающийся в преде­лах умеренности. А кто хищник? Отнимающий у всякого, что ему принадлежит. Как же ты не любостяжателен, как же ты не хищник, когда обращаешь в собственность, что по­лучил только в распоряжение. Кто обнажает одетого, того назовут грабителем, а кто не одевает нагого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого какого названия? Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обна­женному — одежда, которую сохраняешь в своих кладовых; необутому — обувь, которая гниет у тебя; нуждающемуся — серебро, которое зарыто у тебя. Поэтому всем тем делаешь ты обиду, кого мог бы снабдить.

Всмотрись, человек, в природу богатства, Что тебя удив­ляет так в золоте? Золото — камень, серебро — камень, жемчуг — камень, камень и всякий из камней: хризолит, аквамарин, агат, яхонт, аметист, яшма. Это цветы богатства, и часть их кладешь ты в скрытность, а :часть носишь на себе, тщеславясь блеском сих драгоценностей. Скажи: какая тебе польза вертеть руку блещущую камнями?.. Какой люби­тель нарядов мог прибавить хотя один день своей жизни? Щадила ли кого смерть ради богатства?  Миновала ли кого болезнь ради  денег?  Долго  ли  золоту быть силками для души,  удою смерти,  приманкою греха?  Долго ли богатству служить предлогом к войнам,  ковать оружие, изощрять мечи?  Ради  его родные  не знают  естественных уз, братья смотрят друг на друга убийством.  Ради богатства пустыни питают в себе убийц, море — разбойников, города — ябедни­ков. Кто отец лжи?  Кто  виновник  ложных подписей?  Кто породил клятвопреступление?   Не богатство ли?..  Что с вами делается, люди?.. Имение дано вам в пособие жизни, а не в напутие к злу, на искупление души, а не в повод к по­гибели...

Желал бы я, чтоб отдохнул ты немного от дел неправды, дал время своему рассудку размыслить, к какому концу стремится попечение об этом. Есть у тебя такое-то число де­сятин обработанной земли, и еще такое же число земли, за­росшей лесом, горы, равнины, овраги, реки, луга? Что ж после этого? Не всего ли три локтя земли самого ожидают тебя? Не достаточно ли, будет тяжести немногих камней, чтоб охранять жалкую плоть? Для чего трудишься? Для чего поступаешь беззаконно?.. Отрезвишься ли когда-нибудь от сего упоения? Будешь ли иметь здравый рассудок? При­дешь ли в себя самого? Представишь ли пред своими очами Христово судилище? Чем оправдишься, когда обиженные станут вокруг тебя и возопиют на тебя Праведному Судии? Что тогда будешь делать? Каких наймешь себе ходатаев? Ка­ких представишь свидетелей? Как уверишь Судию, не подда­ющегося никакому обману?.. Предстанешь один без друзей, один без помощников, не защищаемый, не оправдываемый, постыжденный, печальный, унылый, всеми оставленный, не смеющий отверсть уст... Все восстанет против тебя; лукавый сонм злых твоих деяний окружит тебя. Ибо как за телом тень, так за душою следуют грехи, явственно изображающие ее дела».

В этих своих заключениях великий святитель совершен­но верно отметил ту громадную роль, которую играет богат­ство и погоня за ним во всех отрицательных, бурных явле­ниях нашей жизни. Если присмотришься внимательно к жизни человечества, не только современной, но и к жизни прошлых веков, то нетрудно убедиться, что алчность, пре­клонение перед золотым тельцом, страсть к наживе являют­ся в громадном большинстве случаев основной причиной на­ших бедствий и зол как в частной, так, особенно, в обще­ственной жизни. Грабежи, разбои, убийства, воровство, об­ман и плутовство всякого рода, бесчестность и эксплуатация человека человеком и т. п. — разве все это не есть результат основного мотива современной жизни — устроить свое мате­риальное благополучие какими бы то ни было средствами? Невольно приходится согласиться с апостолом, что корень всех зол есть сребролюбие (1 Тим. VI, 10).

В заключение припомним одну из дивных притчей Спа­сителя, говорящую о тщете богатства и о том, как неразумно и недостойно человека стремление к нему делать единствен­ной целью своей жизни.

У одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты загото­вил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет (Лк. XII, 16-21).

Смотрите, берегитесь любостяжания,  - сказал Гос­подь, - - ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения (Лк. XII, 15).

Гл. 14 ст. 12-25.

Перед нами развертываются последние страницы земной жизни Господа. Приближался еврейский праздник Пасхи и вместе с ним момент крестных страданий и смерти Спасите­ля. Как понятно и естественно Его желание в предчувствии близкой смерти провести последние минуты вместе с люби­мыми учениками, в мирной беседе с ними встретить великий праздник и дать им последние наставления перед конечной земной разлукой. Очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания, — говорит Он в Евангелии от Луки (Лк. XXII, 15). И вот Он посылает двух учеников Сво­их, Петра и Иоанна, приготовить все для праздника.

Название праздника «Пасха» на еврейском языке, по объяснению святителя Григория Богослова, означает «пре-хождение» и дано этому празднику исторически — по при­чине бегства и переселения евреев из Египта в Хананею, а духовно — по причине прехождения и восхождения от доль­него к горнему и в землю обетования. (Творения святителя Григория Богослова. Книга V. Слово 45, на святую Пасху).

Происхождение праздника связывается с историей тех казней, которые Господь навел на Египет, чтобы сломить упорство фараона и заставить его отпустить евреев. После того, как первые казни оказались для этой цели недостаточ­ными, Господь послал десятую, одну из самых ужасных, —
избиение всех первенцев египетских. Об этом так повествует книга Исход: И сказал Моисей: так говорит Господь: в пол­ночь Я пройду посреди Египта, и умрет всякий первенец в земле Египетской от, первенца фараона, который сидит на престоле своем, до первенца рабыни, которая при жерновах, и всё первородное из скота; и будет вопль великий по всей земле Египетской, какого не бывало и какого не будет бо­лее (Иск. XI, 4-6). В то же время евреям, находившимся в Египте, было дано такое повеление: Скажите всему обще­ству [сынов] Израилевых: в десятый день сего месяца пусть возьмут себе каждый одного агнца по семействам, по агнцу на семейство... Агнец у вас должен быть без порока, мужеского пола, однолетний; возьмите его от овец, или от коз, и пусть он хранится у вас до четырнадцатого дня сего месяца: тогда пусть заколет его все. собрание общества Из­раильского вечером, и пусть возьмут от крови его и пома­жут на обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут есть его; пусть съедят мясо его в сию самую ночь, ис­печенное на огне; с пресным хлебом и с горькими травами пусть съедят его; не ешьте от него недопеченного, или сва­ренного в воде, но ешьте испеченное на огне, голову с ногами и внутренностями; не оставляйте от него до утра [и кос­ти его не сокрушайте], но оставшееся от него до утра со­жгите на огне. Ешьте же его так: пусть будут чресла ваши препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших, и ешьте его с поспешностью: это -Пасха Господня. А Я в сию самую ночь пройду по земле Еги­петской и поражу всякого первенца в земле Египетской, от человека до скота, и над всеми богами Египетскими произ­веду суд. Я Господь. И будет у вас кровь знамением на до­мах, где вы находитесь, и увижу кровь и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую. И да будет вам день сей памятен, и праз днуйте в оный праздник Господу во [все] роды ваши; как ус­тановление вечное празднуйте его (Исх. XII, 3, 5-14). Таков устав Пасхи. Передавая это повеление Божие народу, Мои­сей снова подтверждает: Храните сие, как закон для себя и для сынов своих на веки. Когда войдете в землю, которую Господь даст вам, как Он говорил, соблюдайте сие служе­ние. И когда скажут вам дети ваши: что это за служение? скажите [им]: это пасхальная жертва Господу, Который прошел мимо домов сынов Израилевых в Египте, когда по­ражал Египтян, и домы наши избавил (Исх. XII, 24-27).

Грозные слова Божий исполнились. В назначенное время, ¹ в полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египетс­кой, от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, находившегося в темнице, и все первород­ное из скота. И встал фараон ночью сам и все рабы его и весь Египет; и сделался великий вопль [во всей земле] Еги­петской, ибо не было дома, где не было бы мертвеца (Исх. XII, 29-30). Упорство фараона было сломлено. Он не только отпустил евреев, но и принуждал их сам уйти скорее. И при­звал [фараон] Моисея и Аарона ночью и сказал [им]: встаньте, выйдите из среды народа моего, как вы, так и сыны Израилевы... и пойдите и благословите меня. И по­нуждали Египтяне народ, чтобы скорее выслать его из зем­ли той; ибо говорили они: мы все помрем (Исх. XII, 31-33).

Вот в воспоминание этого великого события, ознамено­вавшего перелом в истории еврейского народа и начало но­вой, независимой жизни в земле обетованной, евреи свято чтили праздник Пасхи, как повелел им Господь чрез Мои­сея; тем более, что нарушение праздника и неисполнение его устава навлекало грозное прещение: кто чист и не нахо­дится в [дальней] дороге и не совершит Пасхи, -- истре­бится душа та из народа своего (Чис. IX, 13).

По уставу, данному Моисеем (Лев. ХХП1 и Втор. XVI), пасхального агнца нельзя было заколать в жилищах. Не мо­жешь ты заколать Пасху, -- говорит он, --в котором-ни­будь из жилищ твоих... но только на том месте, которое изберет Господь, Бог твой, чтобы, пребывало там имя Его, заколай Пасху вечером при захождении солнца, в то самое время, в которое ты вышел из Египта; и испеки и съешь на том месте, которое изберет Господь, Бог твой, а на другой день можешь возвратиться и войти в шатры твои (Втор. XVI, 5-7). Во исполнение этого постановления все евреи для ; совершения пасхальной жертвы собирались в Иерусалим, где был храм, считавшийся местом особого пребывания Божия. Повинуясь этому уставу, и Господь, пришедший ,не нару­шить закон, но исполнить, посылает учеников в_; Иеруса­лим, чтобы приготовить пасхального агнца. И пошли учени­ки Его, и пришли в город... и приготовили пасху. Когда же на­стал вечер, Он приходит с двенадцатью (Мк. XIV, 16-17).

Началась Тайная Вечеря, как обыкновенно называется эта последняя пасхальная трапеза Господа с учениками.

В Евангелии от Иоанна подробно приводятся последние речи Спасителя и Его прощальные наставления ученикам, полные глубокого смысла и невыразимой любви и грусти. У Марка этих речей нет. Сказав лишь о намеке Господа на пре­дательство Иуды, он останавливается на главном, основном моменте Тайной Вечери — на установлении великого таин­ства Нового Завета, заменившего ветхозаветную пасхальную жертву, — таинстве Евхаристии.

Когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите; сие есть Тело Мое. И, взяв чашу, благодарив, подал им: и пили из нее все. И сказал им: сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливае­мая (ст. 22-24).

Сие творите в Мое воспоминание, -- прибавил Он, по сказанию евангелиста Луки (Лк. XXII, 19).

С тех пор по заповеди Спасителя, в воспоминание Его Крестных страданий и смерти за искупление падшего чело­века совершается в Церкви Христовой великая тайна Тела и Крови Христовой. Под видом хлеба и вина вместо ветхоза­ветного однолетнего агнца приносится жертва Тела и Крови Иисуса Христа. Это таинство совершалось уже во времена апостольские, как это видно из слов апостола Павла в посла­нии к Коринфянам.

Я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоми­нание. Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только буде­те пить, в Мое воспоминание. Ибо всякий раз, когда вы еди­те хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещае­те, доколе Он придет (1 Кор. XI, 23-26).

Какое значение имеет для нас это таинство?

Первая великая Голгофская 'жертва, когда Господь отдал Себя добровольно на крестные страдания и смерть за грех человека, имела для нас бесконечно великое значение, ибо она избавила нас от греха, проклятия и смерти, которым че­ловек подпал за грех Адама. Вольное страдание Господа и Его крестная смерть за нас, будучи бесконечной цены и дос­тоинства как смерть безгрешного и Богочеловека, есть и со­вершенное удовлетворение правосудию Божию, осудившему нас за грех на смерть, и безмерная заслуга, приобретшая

Ему право без оскорбления правосудия подавать нам греш­ным прощение грехов и благодать для победы над грехом и смертью. Событие смерти и страданий Спасителя стоит в цен­тре христианской религии и всей мировой истории, в ходе ко­торой развивалось домостроительство Божие о нашем спасе­нии. Событие это настолько велико и всеобъемлюще по свое­му значению, что мы не можем понять и оценить его во BceM объеме, 'особенно с его мистической стороны. Как говорит святитель Григорий Богослов, эту жертву «приемлет Отец не потому, что требовал или имел нужду, но по домостроитель-ству и потому, что человеку нужно было освятиться челове­чеством Бога, чтобы Он Сам избавил нас, преодолев мучителя силою, и возвел нас к Себе чрез Сына посредствующего и все устрояющего в честь Отца, Которому оказываемся Он во всем покорствующим. Таковы дела Христовы; а большее да почте­но будет молчанием» (Творения святителя Григория Богосло­ва. Книга V. Слово 45, на святую Пасху).

Евхаристия Православной Церкви, являющаяся таин­ственным повторением той же Голгофской жертвы через вкушение хлеба и вина, претворенных в истинное Тело и в истинную Кровь Христову, дает приступающим с верою к та­инству вступить в самое тесное, приискреннее и действитель­ное единение с Господом и таинственно участвовать в Его страданиях и смерти, чем приобретается прощение грехов и жизнь вечная.

Идущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь, — говорит Господь, -- имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в после­дний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища-, и Кровь Моя \ истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня ж и- \ вый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить бу- дет Мною (Ин. VI, 54-57).

Вступая в тесное и непосредственное единение с Господом • через вкушение Его Пречистого Тела и Крови, все верующие ' в то же время через Христа связываются самым тесным об­разом и друг с другом, образуя единый организм Церкви, глава которой - - Христос, а тело -     вся сумма верующих, объединенных единством веры, таинств,  учения и любви. Литургия,  где приносится великая жертва Тела и Крови Христовой, есть самый существенный момент биения таин­ственного сердца Церкви, через который духовная сила Хри­стова, сила благодатной жизни, разливается от святой Чаши по всему организму Церкви. Верующие, как виноградные ветви, получают здесь свои питательные соки от лозы -Христа (Ин. XV, 5). Вот почему без таинства Причащения нет духовной жизни. Если не будете есть Плоти Сына Че­ловеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни (Ин. VI, 53), — говорит Спаситель. В то же время Ли­тургия есть момент единения во Христе между собою всех при­чащающихся верующих, срастающихся в едино тело Церкви. Один хлеб, - - пишет апостол Павел, - - и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба (1 Кор. X, 17).

Этот момент общего причащения от единого хлеба на­столько существен в жизни Церкви, что им определяется принадлежность к Церкви, и люди, отказывающиеся от об­щего, совместного с другими причащения Святых Тайн, этим самым обыкновенно хотят засвидетельствовать, что они не принадлежат к одной Церкви. Евхаристия это великий праздник таинственного единения верующих.

Наконец, в смысле моральном Евхаристия для верующих есть великий урок и наглядная проповедь о сущности нрав­ственной христианской жизни. Эта святая Чаша, наполнен­ная Телом и Кровию Господа, с великой силой, превосходя­щей всякое красноречие, говорит нам о том подвиге, кото­рым приобретена для нас жизнь вечная. Этот подвиг — под­виг страданий любви. Ради великой, безграничной любви Своей к нам Господь отдал Себя на крестные страдания и на смерть, чтобы «возвести нас на первое блаженство». Евхарис­тическая Чаша есть прежде всего чаша страданий, и о стра­даниях любви говорит она. Она и нам напоминает о том, что жизнь должна быть подвигом любви. ;

Здесь, перед святой Чашей, познаем мы великую любовь Божию к нам, которая открылась в том, что Бог послал е мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. Возлюбленные! если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга (1 Ин. IV, 9-11).

Перед святой Чашей познаем мы любовь в том, что Он, положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев (1 Ин. III, 16). К страданиям любви зовет святая Чаша, к любви, готовой, по примеру Спасителя, по­ложить душу свою за ближнего, ибо нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. XV,13). Добровольно воспринятые страдания любви, составляя сущность и высшее выражение нравственно-христианской жизни, вместе с верой в Господа и в Его искупительные страдания, являются для верующих тем субъективным усло­вием, при котором единение со Христом в таинстве Евхарис­тии достигает^ высшей силы и полноты. Первая и самая глав­ная заповедь, оставленная нам Спасителем, есть заповедь о любви. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга (Ин. XIII, 34). Кто исполняет эту заповедь, тот вместе с тем свидетель­ствует о своей любви к Богу, ибо кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня (Ин. XIV, 21), и к такому человеку относится неложное обетование Спасителя: кто лю­бит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюб лю его и явлюсь ему Сам (Ин. XIV, 21), и далее: кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим (Ин. XIV, 23).

В этом единении с Богом и состоит высшее счастье жиз­
ни, доступное для человека, и путь к этому счастью в стра­
даниях любви.        ,

Таким образом, вся сущность христианской жизни дана в святой Евхаристической чаше: в ней мука и горечь страда­ний любви, но в ней и счастье любви и высшее блаженство единения с Богом. Таинство Евхаристии — это страдания, претворенные любовью в блаженство. В этом же состоит и таинственный закон жизни во Христе.

Таинство Евхаристии есть единение со Христом, не мыс­ленное и воображаемое только, но действительное, реальное, ибо мы веруем, что в этом таинстве мы вещественным обра­зом причащаемся истинного Тела и истинной Крови Господа. Поэтому и в молитве пред Причащением мы читаем: «Ве­рую... яко сие есть самое пречистое Тело Твое, и сия есть са­мая честная Кровь Твоя». Мы веруем, что хлеб и вино в та­инстве Евхаристии претворяются в Тело и Кровь Христову. Мы веруем в пресуществление Святых Даров.

Но вера эта многими оспаривается, преимущественно сектантами так называемого рационалистического толка — баптистами, евангелистами и т. п. Для них Евхаристия не есть таинство единения с Господом, а простой обряд, уста­новленный в воспоминание Тайной Вечери. Главное основа­ние их отрицания состоит в том, что хлеб и вино Евхаристи­ческой жертвы внешним образом совершенно не изменяются.
Еще недавно на почве этого разногласия произошел круп­ный скандал в Лондонском Соборе св. Павла, где епископ Бирмингамский д-р Барн публично с проповеднической кафед­ры высказал этот отрицательный взгляд. «Не будем учить глупостям, — говорил он, — что в хлебе — Сам Господь. Мы не имеем для такого утверждения никаких оснований. В каж­дой вещи принято различать акциденции, то есть свойства, и субстанцию, то есть сущность. Но акциденции, то есть свой­ства освященного хлеба, не изменяются совершенно, а изме­няется ли субстанция, то есть его сущность, — мы не знаем, потому что зрением, видящим и различающим субстанцию, не' обладает ни один из живых людей, чтобы мы могли поло­житься на его свидетельство. Никто не может отличить освя­щенный (consecrated) хлеб от простого». Когда в храме под­нялся шум резкого протеста, проповедник продолжал, изла­гая свой взгляд на сущность Евхаристии: «Здесь перед нами только открывается небо, и в удивлении созерцаем тайну гол-гофской жертвы и искупления».

Нет необходимости много говорить о важности этого раз­личия в понимании сущности святого Таинства Причаще­ния. Одно дело думать о Боге и мысленно представлять еди­нение с Ним, и другое дело — действительно вступать в еди­нение с Ним, испытывать лично блаженство этого единения, на самом деле принимать и чувствовать его таинственные плоды как очищающую, укрепляющую, возрождающую бла­годатную силу, даруемую всем с верою причащающимся. Одно дело — в удивлении созерцать тайну голгофской жертвы, и совершенно другое - - непосредственно в ней участвовать. Одно дело — вспоминать о Тайной Вечери, и другое — само­му получить от Господа вместе с Его учениками благослов­ленные Им хлеб и вино, о которых Он говорит: сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя.

Не приводя еще доказательств в пользу того или другого взгляда, уже можно ясно видеть, насколько счастливее мудр­ствующих сектантов чада Православной Церкви, верующие в то, что Евхаристические Дары, то есть хлеб и вино, претво­ряются, или пресуществляются, в Тело и Кровь Христову и что через вкушение их достигается действительное и ощути­тельное единение с Господом. Приятно думать и говорить о любимом, но видеть Его, осязать реально и чувствовать таин­ственную, личную и непосредственную связь с Ним, связь любви, несравненно блаженнее.

Какие же у нас данные для нашей веры? ' Самый факт превращения хлеба и вина в Тело и Кровь для людей, верующих в чудотворную силу Божиего всемогу­щества, разлитую во всем мире, вполне приемлем, ибо он нисколько не противоречит законам нашего, мышления и для нашего ума не представляется ни странно-нелепым, ни безусловно невозможным. Такое же превращение пищи и пития в человеческие тело и кровь мы можем наблюдать ежедневно в своем собственном организме, и если это не по­ражает нас, как чудо, это только потому, что благодаря по­стоянному повторению, мы слишком привыкли к нему, хотя ни понять, ни уяснить себе этот таинственный процесс пре­творения мы не в состоянии.

Но этого мало. Нам нужны положительные доказатель­ства, что подобное же пресуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христову не только возможно, но и действительно совершается в таинстве Евхаристии.

Конечно, для верующих самым сильным и,несомненным доказательством служат слова Самого Господа и Спасителя нашего: сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя. Слова эти настолько ясны и определенны, что их можно понять только в буквальном смысле. Их можно принять и им поверить, если, конечно, мы признаем истину Евангелия в них можно усомниться и их отвергнуть, если смысл их кажется нам не­доступным и если мы не убеждены в истине евангельских сказаний, но придавать им аллегорический, или иносказа­тельный смысл мы не имеем никакого права. Напрасно сек­танты говорят, что слово «есть» здесь надо понимать не бук­вально, а просто в смысле «означает», и весь текст следует переводить так: «сие означает Мое Тело», «сие означает Мою Кровь».

Такое перетолкование является совершенно произволь­ным и никаких оснований для него у нас нет.

Даже Лютер, основатель протестантской церкви и один из первоначальников свободного понимания текста Священ­ного Писания, не мог не признать силы приведенных слов и должен был допустить действительное единение верующих со Христом в таинстве Евхаристии. В споре с Цвингли, вож­дем швейцарских реформаторов, признававших Евхаристию как простой обряд в воспоминание Тайной Вечери, он напи­сал на доске мелом: «сие есть Тело Мое», подчеркнул слово «есть» и молча указал на него пальцем, давая понять, что всякий спор здесь бесполезен ввиду ясности текста. «Текст слишком силен, — говорил он, -- я ничего не могу тут сде­лать, — его нельзя перетолковать».

Быть может, еще яснее о вкушении Своей Плоти под ви­дом хлеба Господь говорит в Евангелии от Иоанна:!

Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить во век; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, ко­торую Я отдам за жизнь мира... Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие (Ин. VI, 51, 55). Даже многие из учеников Спасителя, слыша то, говори­ли: какие странные слова! кто может это слушать? (Ин. VI, 60). Неудивительно, что и для нас это учение является таинственным и непонятным, и в робком и слабоверующем сердце зарождается сомнение. И тем не менее, Господь не считает нужным объяснить ученикам Свои слова как-нибудь иначе, не буквальном смысле, а только с упреком в малове­рии замечает: это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде? (Ин. VI, 61-62).

Внутренний опыт причащающихся с верою также неред­ко с великой силой личного переживания убеждает их в том, что они причащаются не просто хлеба и вина. Конечно, если вообще в нравственно-духовной жизни закон внутрен­них переживаний определяется словами Спасителя: по вере вашей да будет вам, — то, в частности, в таинстве святого Причащения он проявляется, быть может, с наибольшей си­лой, и, конечно, неверующие люди в таинстве Евхаристии субъективно не почувствуют ничего, кроме простых ощуще­ний вкушения хлеба и вина. Но тем не менее, совершенно неверно д-р Барн, епископ Бирмингемский, утверждает, что никто не может отличить освященный (то есть Пресуществ-ленный) хлеб от простого. Для людей неверующих это, разу­меется, невозможно, равно как и в сектантском обряде вос­поминания Тайной Вечери, конечно, нет Пресуществления, и их хлеб и вино остаются хлебом и вином. Но в православ­ном Таинстве Евхаристии люди глубокой веры, особенно свя­щеннослужители, совершающие таинство, чувствуют дей­ствительность Пресуществления святых Даров и его благо­датные плоды с необычайной ясностью и силой.

«Ощущал я тысячекратно в сердце своем, - - говорит один из таких верующих пастырей, о. Иоанн Кронштадтс­кий, — что после причащения Святых Тайн Господь давал мне как бы новую природу духа, чистую, величественную, светлую, мудрую, благостную, вместо нечистой, унылой, вя­лой, малодушной, тупой, злой. Я много раз изменялся чуд­ным, великим изменением, на удивление самому себе, а час­то и другим».

Мало найдется православных священников, в личном опыте которых не было бы случаев благостного действия святого Таинства Причащения и которые никогда не чув­ствовали бы, — может быть, не с такой силой, как покой­ный отец Иоанн Кронштадтский, — что в Евхаристии пред ними не простой хлеб и вино, а действительна, «Единород­ный Сын Божий и Бог наш предлежащими страшными по­чивает таинствы» (молитва на Литургии Преждеосвященных даров после Великого Входа). Молитва в эти минуты получа­ет особую силу и действенность и часто бывает услышана. Думается, что почти каждый священник, умеющий хоть сколько-нибудь веровать и молиться искренно, может засви­детельствовать это на основании своего опыта.] «Хорошо мо­литься мне о людях, — продолжает тот же отец Иоанн, — когда причащусь сознательно: Царь тогда во мне, как в оби­тели, и я имею пред Ним великое дерзновение: «Проси, чего хочешь». Действительно, многочисленные случаи исцелений, иногда необыкновенных, почти чудесных в пастырской практике о. Иоанна достигались чаще всего чрез таинство святого Причащения. Чем это объяснить, если при этом мы имеем дело с обыкновенными хлебом и вином?!

«После смерти жены, — рассказывает один старец-свя­щенник, впоследствии епископ, •— остался я сравнительно еще молодым вдовцом, и первое время очень страдал от плотской страсти. Я никак не мог справиться с нечистыми помыслами. Они преследовали меня всюду. Даже во время Богослужения я не был; вполне свободен от них... В самые великие минуты совершения таинства случалось, порой, ост­рый сладострастный помысл пронизывал меня, как ядовитое жало. Это было ужасно! Напрасно боролся я, стараясь про­гнать страстные образы. Это удавалось лишь ненадолго, и они снова возвращались, нечистые, разжигающие воображе­ние, как будто смеясь над моим бессилием. Я изнемогал в этой борьбе и то хотел снять с себя духовный сан, чувствуя весь ужас и невозможность своего положения, |то молил Бога о смерти. «Господи! -•- говорил я. — Лучше мнр умереть, чем оскорблять Тебя и чистую святыню Твоих таинств грязью
моих помышлений и окаянством души моей порочной! Госпо­ди, Создатель мой! Или избавь меня от этого смрада, — очис­ти мой ум и сердце, — или пошли мне смерть. Я не могу переносить мысли, что служением своим я оскверняю Твой алтарь!..» И вот однажды, когда я так молился со слезами, повергшись пред Святыми Дарами, как раз в момент Пресу­ществления я вдруг почувствовал, как будто какая пелена сдернута невидимой рукой с моего сознания. Душные, клубя­щиеся волны угарных образов и воспоминаний исчезли куда-то в один момент. Стало так чисто, ясно, легко. Тихий мир и чувство беспредельной благодарности наполнили душу... С тех пор я почти не страдаю. Если и являются иногда дурные мысли, то лишь как мимолетные облака, и прогнать их не стоит никакого труда».

Такие случаи благодатной помощи святого Причащения, вероятно, найдутся во внутренней духовной жизни почти каж­дого священника. А вот факт другого рода, не менее порази­тельный и также говорящий о чудесной силе святых Даров, но о силе карающей, грозной по отношению к недостойным.

Дело происходило в Уржуме Вятской губернии. В мест­ной церкви шла литургия, и толпа причастников ждала вы­хода священника из алтаря со Святыми Дарами. Когда по­явился священник со Святой Чашей, он начал по обыкнове­нию читать Предпричастную молитву «Верую, Господи, и ис­поведую», которую за ним хором повторяли верующие. Во время чтения священник обратил внимание на одного челове­ка высокого роста, который особенно громко, на всю церковь выкрикивал слова молитвы. Когда началось причащение, этот богомолец также подошел к Святой Чаше, но, причас-тившись, вдруг громко вскрикнул и стал на левой стороне пред иконой Божией Матери. Священник заметил, что: он выплюнул что-то в руку, и немедленно послал диакона уз­нать,; в чем дело, и в случае, если в руке окажутся Святые Дары, то принять меры против возможного кощунства. Ког­да диакон подошел к странному причастнику, то с изумле-нием^: и ужасом увидел в распухшей руке последнего уголь. То были обожженные Святые Дары. Рот богомольца оказал­ся также обожженным до такой степени, что он не мог его закрыть от сильной боли. Оказалось, что то был раскольник, вздумавший приступить к таинству причащения без предва­рительного присоединения к Православной Церкви и даже без исповеди.. .Случай этот особенно надо помнить тем, которые держат­ся довольно широко распространенного у нас воззрения, буд­то достаточно причаститься Святых Тайн, чтобы вкусить благодатных плодов причащения, забывая принтом, что не­обходимо для этого сделать себя достойным .причащения подвигом покаяния и молитвы.

Кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недо­стойно, — говорит апостол Павел, — виновен будет против Тела и Крови Господней. Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны, и больны и немало умирает (1 Кор. XI, 27-30).

Таким образом, подтверждая присутствие великой силы в таинстве Причащения, апостол предупреждает верующих о необходимости готовиться к нему, испытывая себя и очи­щая, чтобы достойно принимать святые Дары. Без этого обя­зательного условия причащение может быть человеку «в суд или в осуждение», то есть обратится во вред. На Тайной Ве­чери причащение Тела и Крови Христовой, несомненно, для всех апостолов было благотворно, но в Иуду вмйсте с куском вошел сатана (Ин. XIII, 27).

В чем же должно состоять приготовление к Таинству Ев­харистии и когда можно сказать о человеке что «он ест хлеб сей и пьет чашу Господню» достойно?

Моисей, установив закон ветхозаветной Пасхи, требует, чтобы евреи ели пасхального агнца с горькими травами и прибавляет: Ешьте же его так: пусть будут чресла ваши препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и nocdxu ваши в ру­ках ваших, и ешьте его с поспешностью (Исх. XII, 11).

Объясняя эти слова, святитель Григорий Богослов гово­
рит: «Потребим жертву со тццанием, снедая опресноки с
горьким зелием, препоясав чресла, и надев сапози, и подоб­
но старцам опершись на жезлы».

1). «Со тщанием, чтобы не сделать того, что заповедь за­прещает Лоту, не будем озираться... и да не отвердеем в со­ляный столп от возвращения к худшему, что производится медлением». Другими словами, поспешим со всею решитель­ностью исправить жизнь нашу и, приняв такое решение, не будем озираться вспять, то есть возвращаться к греховному прошлому.
2). С горьким зелием; потому что жизнь по Богу горька и трудна, особливо для начинающих, и она презирает удоволь­ствия: то есть примем на себя труд нравственного подвига и пойдем тесным путем.

3). Препояшем чресла, то есть поясом и целомудрием ук­ротим в себе похотливость и это ржание, как говорит Боже­ственное Писание (Иер. V, 8), порицая гнусность страсти, чтобы нам чистыми вкусить Пасху, умертвив уды яже на земли (Кол. III, 5), и подражая поясу Иоанна, пустынника, Предтечи и великого проповедника истины.

4). Должны быть в сапогах для безопасности как от чего другого, так от скорпионов и змей, которых Египет произво­дит во множестве, чтобы не потерпеть вреда от блюдущих пяту, на которых поведено нам наступать (Лк. X, 19). Гово­ря иначе, должны беречься жала искушений в упорной борь­бе с мысленным змием-диаволом.

5). Наконец, закон повелевает нам взять жезл для опоры, чтобы не преткнуться мыслию, когда слышим о крови, стра­дании и смерти Бога, и, думая стать защитником Божиим, не впасть в безбожие. Смело и не сомневаясь ешь Тело и пей Кровь, если желаешь жизни. Без неверия внимай учению о Плоти и не соблазняясь слушай учение о страдании, стой опершись твердо, незыблемо, нимало не колеблясь пред про­тивниками,¹ нимало не увлекаясь учениями вероятности, по­ставь себя на высоту, утверди ноги на камне, да не подви-жутся стопы твои (Псал. XVI, 5), шествующие по Богу.

«Если так поступишь, так выйдешь из Египта: несомнен­но знаю, что столп огненный и облачный будет указывать тебе путь и Днем и ночью, пустыня сделается не дикою, море разделится, ,Фараон погрязнет, одождится хлеб, камень исто­чит воду, Амалик будет низложен, не оружием только, но и бранноносными руками праведников, изображащими вместе и молитву и непобедимое знамение Креста... и не продолжая слова скажу: все то, что повествуется за сим и вместе с сим, дано тебе будет от Бога... Таково для тебя Таинство Пасхи!» (Творения святителя Григория Богослова. Книга V. Слово 45).

Переводя эту образную, иносказательную речь святителя на простой язык, найдем такой смысл: если выполнить те условия, которые святитель Григорий считает необходимы­ми для достойного причащения, то в таинстве Евхаристии мы получим от Бога великую благостную силу и все нужное для спасения.

525

 

 

   …Назад                                           Далее…   

 

Главная.