Книга еп. Василия Кинешемского «Беседы на евангелие от Марка»

СВЯТИТЕЛЬ ВАСИЛИЙ ЕПИСКОП КИНЕШЕМСКИЙ. «Беседы на Евангелие от Марка».

Далее…

 

Назад

 

 

 

И теперь, когда столько веков прошло после появле­ния Евангелия, оно не утратило своего значения и по-пре­жнему является для нас благою вестью, говорящей нам о вы­сокой, чистой, святой жизни; по-прежнему, как маяк в бур­ную темную ночь, оно показывает нам единственный верный путь к вечному счастью и к Богу.

Где этот путь? Язычество и почти весь древний мир иска­ли его в служении своему самолюбию, в самоугождении, в самоуслаждении. Личный эгоизм язычества, национальный эгоизм еврейства — вот те краеугольные камни, на которых люди древности хотели построить здание своего счастья. Они не построили ничего, и их опыт доказал только то, что из­бранный ими путь ложен и ведет не в чертоги счастья, а в трясину отчаяния.

Евангелие наметило новый путь: самоотречение.

Уже первая крупная фигура, появляющаяся в евангельс­кой истории по Марку, фигура Иоанна Крестителя, обвеяна этим новым духом.

Явился Иоанн, крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния для прощения грехов. ...Иоанн же носил одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих, и ел акриды и дикий мед (Мк. I, 4,6).

Всем своим видом он как бы говорил слушателям: "Не в богатстве, не в роскоши, не в человеческой славе, не в зем­ном могуществе надо искать пути к Богу и к счастью. Все это ложь, обман, призрак! Пустыня лучше царских чертогов, ибо ее вечная тишина и однообразие не развлекают ум и по­зволяют всецело погрузиться в созерцание дел Божиих и Бо-жия величия. Власяница лучше тонких тканей и дорогих одежд, ибо она не разнеживает тела, но, изнуряя его, делает покорным рабом духа. Скудная пища пустыни лучше изыс­канных яств, ибо она не будит в человеке сладострастия и похоти. Суровая жизнь среди природы лучше праздного, ле­нивого существования богачей, ибо она закаляет волю для подвига. Отречение от мира лучше привязанности к миру, ибо ничем не связанный, свободный духом человек может служить Богу всем существом своим".

И выходили к нему вся страна Иудейская и Иерусалимляне (Мк.  I, 5), ожидая найти в Иоанне давно желанного пророка, Спасителя мира. Но это был только Его предтеча. Сильнейший его шел за ним.

 

Глава I, ст 14-13.

 

Евангелист Марк почти всегда изображается со львом. Это его эмблема. Эмблема власти, силы, царственного вели­чия. В ореоле этой силы и величия хотел евангелист изобра­зить Господа Иисуса Христа. Вот почему ему присвоена эта эмблема. Действительно, в повествовании святого Марка личность Господа Иисуса Христа особенно часто и ярко выс­тупает с этими чертами — Божественного величия и духов­ной силы.

В первой же главе Евангелия несколько раз отмечаются эти черты. Властное правдивое слово Господа Иисуса Хрис­та, чуждое заискивания и угодничества: И дивились Его уче­нию, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книж­ники. Книжники искали только успеха и славы и, чтобы заслужить рукоплескания толпы, часто льстили ее страстям и оправдывали ее предрассудки. Господь был чужд этой сла­бости.

Его спокойная, уверенная власть над злыми духами: Иисус запретил ему, говоря: замолчи и выйди из него. Тогда дух нечистый, сотрясши его и вскричав громким голосом, вышел из него.

То необыкновенное впечатление, которое производило проявление Его силы на зрителей: И все ужаснулись, так что друг друга спрашивали: что это? что это за новое уче­ние, что Он и духам нечистым повелевает со властью, и они повинуются Ему?

Его громадная сила исцелений, действующая моменталь­но и врачующая радикально: Теща же Симонова лежала в горячке; и тотчас говорят Ему о ней. Подойдя, Он поднял ее, взяв ее за руку; и горячка тотчас оставила ее, и она стала служить им.

Многосторонность этой целительной силы, излечивавшей самые разнообразные болезни: При наступлении же вечера, когда заходило солнце, приносили к Нему всех больных и бесноватых... И Он исцелил многих, страдавших различны­ми болезнями; изгнал многих бесов.

Таким образом, уже в приведенных немногих стихах Гос­подь Иисус Христос является перед людьми как необыкно­венный пророк, сильный в деле и слове (Лк. XXIV, 19).

Его сила действительно необыкновенна. Она сказывается во всем. В Его словах, в Его поступках и больше всего в Его влиянии на других людей. Ему достаточно только сказать Симону и Андрею, рыболовам: идите за Мною! И они тот­час, оставив свои сети, следуют за Ним (ст.18). Достаточно призвать братьев Зеведеевых, Иакова и Иоанна, занятых по­чинкой сетей, и они, оставив отца своего Зеведея в лодке с работниками, идут за Ним (ст. 20). Обаяние личности Госпо­да Иисуса Христа, та духовная сила, которая неотразимо привлекает к Нему сердца чистых и честных людей, громадна. Мы не ставим здесь вопроса, в чем секрет этой силы. Для нас драгоценно другое замечание Спасителя в Евангелии от Иоанна, где он обещает Своим последователям, что каждый из них может приобрести эту духовную силу. Верующий в Меня, — говорит Он, — дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит (Ин. XIV, 12). Какое великое обетование!

Иметь силу, какую имел Христос! Силу, которой не вы­держивают и страшатся демоны! Бороться с ними и побеж­дать, очищая свою жизнь и свою душу от их ядовитого, тлетворного влияния, постоянно омрачающего путь к совер­шенству! Более того: привлекать и других людей к Господу Иисусу Христу, делать и других участниками вечного бла­женства! Разве это не великая радость и счастье? Но как приобрести эту силу?

Строго говоря, все учение Господа Иисуса Христа являет­ся ответом на этот вопрос. Евангелие в последовательных по­вествованиях вскрывает перед нами тот длинный и трудный путь, которым должен пройти верующий, чтобы исполнить завет Христа: будьте совершенны, как совершен. Отец ваш Небесный (Мф. V, 48).

Великая духовная сила, которую Господь обещает вер­ным Своим ученикам, приобретается лишь в конце того пути, на высших ступенях совершенства. Но первую сту­пень, первый шаг, который должен для этого сделать чело­век, совершенно определенно отмечают слова данного отрыв­ка: покайтесь и веруйте в Евангелие (Мк. I, 15).

Этим начинается проповедь Спасителя. Об этом же про­поведовал Его великий Предтеча. С этого должен начинать всякий человек, вверивший себя руководству Господа Иису­са Христа. Как первый шаг и как обязательное условие возможнос­ти совершенствования требуются два усилия воли: 1) покай­тесь! и 2) веруйте в Евангелие!

Мы знаем, что покаяние в глубоком смысле этого слова не есть простое сокрушение о грехах или отвращение к свое­му греховному прошлому, еще менее означает оно формаль­ную исповедь: смысл слова гораздо глубже. Это решитель­ный перевод жизни на новые рельсы, полная перестановка всех ценностей в душе и сердце, где при обычных условиях на первом месте стоят мирские заботы и цели временной, преимущественно материальной жизни, а все высокое и свя­тое, все, что связано с верой в Бога и служением Ему, оттес­нено на задний план. Человек не отказывается совсем от этих высоких идеалов, но вспоминает о них и служит им ук­радкой, боязливо, в редкие минуты духовного просветления. Покаяние предполагает коренную перестановку: на первом плане всегда, везде, во всем — Бог; позади, после всего — мир и его требования, если только их нельзя совершенно выбросить вон из сердца. Говоря иначе, покаяние требует со­здания нового, единого центра в человеке, и этим центром, куда сходятся все нити жизни, должен быть Бог.

Когда человек сумеет спаять все свои мысли, чувства и решения с этим единым центром, тогда из этого и создастся та цельность, монолитность души, которая дает громадную духовную силу. Кроме того, человек с таким устроением ищет исполнения только воли Божией и в конце концов мо­жет достигнуть полного подчинения или слияния своей сла­бой человеческой воли с всемогущей волей Творца, и тогда сила его вырастает до божественной силы чудотворений, ибо тогда действует не он, но в нем действует Бог.

Таков в общих чертах процесс развития духовной силы в человеке.

Отчего апостолы могли получить эту силу чудотворений и обаяния личности и проповеди, сделавшую их могучими и искусными ловцами человеков (Мк. I, 17). Именно потому, что единым, всеобъемлющим центром для них был Бог, и Его волю исполняли они как высший закон жизни. Интерес­но вдуматься в историю их призвания. Одно слово Господа, один призыв: идите за Мною! - и все забыто и брошено: лодка, сети, весь скудный инвентарь рыбацкого ремесла, даже отец... Ясно, что для этих людей Бог был дороже всего в жизни, и когда Его воля звучала призывом, ничто не могло их остановить. Кто умеет с такой готовностью отклик­нуться на Божий зов, тот пойдет далеко; и кто может так полно, так цельно, без сомнений и колебаний отдаться воле Божией, тот, несомненно, получит от Господа великие дары и великую духовную силу.

Следует сознаться, что в настоящее время таких цельных людей, полных глубокой веры и духовной силы, чрезвычай­но мало. Когда оглядываешься на свою жизнь и на жизнь современного общества, с грустью видишь, что не вера дви­гает нами и не Бог является для нас центром. Мы подмени­ли этот великий животворный центр другими.

У немецкого философа Ницше изображен сумасшедший, который с диким блуждающим взором бегает по городу и, задыхаясь, кричит: "Мы Бога убили..."

Конечно, это неправда. Ни веру в Бога, ни религиозную идею вообще в человечестве убить невозможно. Но ее можно в значительной степени подменить. Вытравить из души ре­лигиозное чувство совершенно нельзя, но ему можно дать ложное, одностороннее направление. Человек часто пытается заменить Бога чем-нибудь другим.

Это сделано уже в первом грехопадении. Искушенный че­ловек свою волю поставил на место воли Божией, поставил себя выше и захотел обоготворить себя...через знание. Вы помните, чем искушает дьявол Еву?

И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого древа в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая. сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, что­бы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроют­ся глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно Приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел

(Быт. III, 1-6).

Если бы Евой руководила только вера, преданность и лю­бовь к Богу, то она сказала бы змею: "Хорошо... Пусть ты прав. Пусть мы получим знание! Но какой ценой?! Нару­шить заповедь Божию, пойти наперекор Божией воле, изме­нить Богу, оттолкнуть Его своим непослушанием! Нет, Гос­подь для нас всего дороже... Дороже твоего знания и за та­кую цену — за цену разрыва с Богом — нам не надо зна­ния... Знание нам Бога не заменит!"
Ева этого не сказала. Обещанное диаволом знание пока­залось заманчивее доверчивого и беспрекословного исполне­ния воли Божией и, быть может, на короткий момент засло­нило Бога. Соблазн одолел. Грех совершился.

С тех пор люди постоянно подменяют Бога. Чаще всего подменяют кумирами своих страстей. Они служат похоти, алчности, гордости, самолюбию, тщеславию, любостяжанию и т. д. и т. д. Невозможно перечислить все те кумиры, кото­рым люди поклоняются вместо того, чтобы служить единому истинному Богу.

И как бы предвидя это, Синайское законодательство, данное Богом Моисею, во второй своей заповеди гласит: Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им (Исх. XX, 4-5).

Непосредственным образом заповедь эта направлена про­тив идолопоклонства, которым часто заражался Израильский народ от соседей-язычников, и запрещает поклонение язычес­ким истуканам. Но так как к идолопоклонству привлекало евреев не убеждение в его истинности, а сильнее всего и чаще всего их чувственность и страстность, находившие себе удов­летворение в некоторых культах, особенно в восточных — Ваала, Молоха и других, то вторая заповедь запрещает вся­кую страсть, которая может стать кумиром и затмить Бога. Иначе говоря, ею запрещается всякий другой центр, приду­манный человеком вместо Бога.

Но зачем такой запрет? Отчего единым центром для че­ловека должен быть только Господь и ничто более?

Человеческие центры, которым люди поклоняются и ко­торым служат, вносят разъединение в человечество. Многие из них, особенно центры низшего порядка, как, например, богатство, нажива, сластолюбие, тщеславие, ведут к откры­той и неизбежной вражде. Другие, может быть, и не вызыва­ют явной вражды, но все-таки людей не объединяют и объе­динить не могут. В конце концов, все они слишком мелки и ничтожны, чтобы удовлетворить, захватить и объединить всех. У каждого человека свои вкусы, свои страсти, свои цели. Сколько голов, столько и умов. Один любит науку, другой предпочитает поэзию, третий избирает живопись. Ясно, что при разнообразии этих целей люди пойдут различ­ными путями и осуществить единение между ними очень трудно. А между тем единение это необходимо для человеческого счастья, для мира и согласия в жизни, для общей борьбы с его злом и победы над ним.

Кроме того, все эти кумиры, изобретенные человеком, не дают ему полного удовлетворения. Ими можно увлекаться, им можно поклоняться, за ними можно гоняться, но жить ими нельзя. Истинной жизни в них нет. Разберемся в этом подробнее.

Все человеческие кумиры, которые могут служить для человека центрами жизни, можно разбить на три категории. Первая группа — самых грубых, самых низменных стра­стей: чревоугодия, сладострастия, лености, пьянства и т. п. Даже из этих страстей люди нередко делают себе кумиры и отдают им всю жизнь и все силы.

Рассказывают об одном французе, для которого вкусно есть и пить было единственной целью жизни. Для удовлетво­рения этой страсти он не жалел ни сил, ни средств. Он с ув­лечением изучал историю кулинарии (поварского искусства) и достиг в этой области удивительных познаний. Он знал все редкие кушанья, которые когда-либо подавались к столу у королей всего мира и у всех исторически известных богачей-гастрономов. Знал, как приготовить каждое из этих блюд, и его ежедневное меню могло привести в восторг самого при­хотливого и избалованного сластолюбца. Из самых отдален­ных стран всего мира выписывал он редкостные и дорогие продукты для своего стола. Он истратил на это все свое гро­мадное состояние, полученное по наследству, а когда в кар­мане у него остался один франк и для него стало ясно, что вести далее такую жизнь невозможно, он пошел на рынок, купил на последний франк жирного каплуна, зажарил его по всем правилам кулинарного искусства, съел и... застре-| лился. Жизнь потеряла для него всякую цену. Есть немало людей, которые отдаются всецело сладострастию и распут­ству. Без этого для них жизнь не жизнь. Есть специалисты по совращению женщин, так называемые "львы" большого света.

Кажется, нет такой низменной страсти, которую человек не обоготворил бы и на служение которой не мог бы отдать себя целиком.

Страсти этого рода человека удовлетворить ни в коем случае не могут. Они могут дать минутное наслаждение, до­вести до опьянения, но в конце концов действуют разрушительно не только на духовную природу человека, но и на его организм. И тяжелыми недугами, мучительными болезнями приходится расплачиваться за годы, проведенные в грязных наслаждениях. Более того: даже в период наивысшего на­пряжения страсти, получаемые физические удовольствия бесконечно слабее желаний, возбужденных страстью.

Страсть неутолима. Развиваясь, она требует все новых, более сильных, более утонченных наслаждений. А между тем тело изнашивается, становится все менее восприимчи­вым и уже неспособно давать ощущения требуемой силы. Начинается жестокий разлад между палящими желаниями страсти и невозможностью их удовлетворения. Тогда страсть только жжет и мучит человека, но наслаждений уже не дает.

Кумиры второй группы — обычные страсти нашего вре­мени: любостяжание, честолюбие, славолюбие, властолюбие и т. д. Их главное зло в том, что они разъединяют людей, неизбежно приводя к вражде и ненависти. Те так называе­мые блага жизни, к обладанию которыми стремятся эти страсти: богатство, власть и т.д., поделить поровну между всеми людьми невозможно. Начинается ожесточенная борьба всех против всех за их обладание, и ненависть, рожденная борьбою, отравляет даже успехи победителей. Человек не может спокойно наслаждаться результатами достигнутых по­бед, ибо он чувствует, что зависть и злоба побежденных про­тивников подстерегает его везде, что она только подавлена и скрыта, но не убита. Кроме того, и здесь действует обычный закон страсти: чем больше она растет, тем меньше находит способов и средств удовлетворения, которое здесь зависит от внешних условий, нам неподвластных. Представьте себе бо­гача, охваченного жаждою наживы. Его страсть растет, как жажда пьяниц, требуя все больших и больших барышей. Маленькие суммы, которые радовали его прежде, теперь уже не удовлетворяют. Вчера еще он рад был нажитой копейке — через несколько лет он уже на рубль смотрит с презрением. Теперь некоторое удовольствие доставляют ему лишь сотни рублей. Но как их приобрести? Ведь это не зависит от одной воли человека. Барыши не поступают с такой скоростью, как бы хотелось. И вот опять неудовлетворение, мучитель­ный разлад и томление духа.

Третью группу составляют кумиры высшего разряда: ис­кусство, наука, благотворительность, общественная деятель­ность и т. п. Служение человека этим кумирам кажется бес-

корыстным, хотя в действительности к нему часто примеши­ваются славолюбив и тщеславие. Кроме того, они не ведут ко вражде, по крайней мере, непосредственно, ибо поле деятель­ности здесь безгранично. Места и дела хватит для всех, и конкуренция начинается здесь лишь тогда, когда к чистому служению этим кумирам примешиваются страсти второй ка­тегории: стремление к наживе, честолюбие и т. д. В современ­ном обществе уровень нравственных идеалов до того понизил­ся, что жизнь, посвященная кумирам этой группы, считается чуть ли не верхом совершенства и добродетели. Подвижники науки, корифеи искусства у нас ценятся безусловно выше скромных подвижников христианства. И тем не менее при са­мом искренном и бескорыстном служении этим кумирам, пол­ного удовлетворения и счастья человеку они не дают и дать

не могут.

Прежде всего они представляют лишь частичное удовлет­ворение потребностей человека: в науке находит удовлетво­рение ум, в искусстве — чувство и т. д. Остальные стороны души остаются без удовлетворения. В религии человек за­хватывается гораздо полнее, ибо она удовлетворяет все по­требности.

Обыкновенно в душе верующего человека религиозная потребность проявляется как стремление к личному, живому Богу, воплощающему в Себе все высшие идеалы человека — истину, добро и красоту. В Лице Божием все это сливается в дивную, неизъяснимую, цельную гармонию, и, служа Богу и объединяясь с Ним, человек весь проникается этими идеала­ми. Вся его жизнь, деятельность и само существо пронизы­ваются их светозарными лучами. Уже в одном этом человек находит великое счастье, не говоря о величайшем счастье личного единения с Живым Богом.

В основе служения кумирам третьей категории лежат те же элементы; религиозной потребности — стремление к исти­не, добру и красоте, почему эти кумиры и кажутся такими возвышенными. Но, во-первых, эти элементы здесь разбиты поодиночке. Ибо наука есть человеческое выражение исти­ны, искусство — красоты, благотворительность и обществен­ная деятельность — добра. Они не сливаются здесь все в од­ной дивной симфонии, пленяющей всю душу человека цели­ком, как это имеет место в религии. Во-вторых, личный, живой Бог, который в религии является носителем и выс­шим воплощением идеалов истины, добра и красоты, здесь
подменен чисто отвлеченными, бездушными понятиями, свое­го рода суррогатами, и эти суррогаты, конечно, не могут выз­вать такого чистого и напряженного подъема чувства, как взаимообщение с живым, личным, святейшим Существом. Никогда нельзя ни науку, ни искусство любить так безраз­дельно, так глубоко, как можно любить Бога.

В конце концов, поклонение науке и искусству есть осо­бого вида идолопоклонство, своего рода антропоморфизм, че­ловек преклоняется здесь перед собственным созданием, пе­ред творением если не своих рук, то своего ума и сердца. Вот почему здесь и не может быть высшего чувства благогове­ния. Свое собственное детище можно любить, можно им даже гордиться, но благоговеть перед ним вряд ли возмож­но. Скорее наоборот: здесь проявляется какое-то отечески покровительственное чувство, и, действительно, читая уче­ные произведения многих корифеев науки, выносишь впе­чатление, что они или кокетничают с наукой, или снисходи­тельно треплют ее по плечу. Не может быть поэтому здесь и непреклонной уверенности в безусловном праве этого люби­мого детища на поклонение. В глубине сознания самого фа­натичного поклонника науки всегда сидит червячок скепти­цизма, который точит его сердце постоянным сомнением: а вдруг здесь нет истины! Разве не может быть эта вывеска глубокомысленных выводов и звонко-ученых слов только нарядными лохмотьями, которые прикрывают или пустое место, или ложь? И ошибка и обман вполне возможны! Ибо, в конце концов, это создано только человеком! А errare humanum est — человеку свойственно ошибаться!

И только в одном случае служение науке и искусству яв­ляется плодотворным и полно захватывает человека - - это тогда, когда оно связывается с религиозной идеей; когда, за­нимаясь наукой, человек смотрит на нее как на средство вы­яснить и понять тайны Божиего мироздания и открыть его вечные законы; когда искусством пользуется' как средством пробудить в душе человека чувства высшего порядка — лю­бовь к Богу или к Его земным проявлениям в истине, добре и красоте; другими словами, когда занятия наукой и искус­ством в действительности являются служением единому, ис­тинному Богу, представляя лишь особую форму религиозной жизни. Если же человек теряет связь с Богом, не к Нему стремится и не в Нем ищет опоры и вдохновения, то в силу необходимости он принужден искать их в своих убогих моз­гах и из себя выжимать все элементы научного труда. А это

приводит к банкротству науки, ибо неизбежно ведет к со­мнению и отрицанию научных аксиом и тем колеблет осно­вы науки. Вот почему те люди, которые двигали науку впе­ред, были обыкновенно глубоко верующими.

Точно так же и искусство процветает и дает удовлетворе­ние человеку в том лишь случае, если оно связано или не­посредственно с религией и служит ее целям, или с одной из форм выражения религиозной потребности — служением ис­тине, добру и красоте. То обстоятельство, что искусство все­гда развивалось и процветало тогда, когда оно раскрывало религиозную идею, как это мы видим особенно наглядно в итальянской живописи, — вовсе не случайный факт. И на­оборот, современный футуризм, лучизм, кубизм и т. п. есть несомненный декаданс, упадок искусства, ибо люди потеря­ли здесь Бога и ищут нового центра в своей убогой психике. В результате получается уже не искусство, а кривлянье, кло­унская гримаса.

Вслед за искусством и наукой и все формы общественной деятельности оживают и дают человеку наивысшее удовлет­ворение только в связи с религией. А если так, то какой смысл подменять идею Бога человеческими кумирами? Если эти кумиры высшего порядка, они не дают полного и всесто­роннего удовлетворения, если низшего, то они только разру­шают жизнь и вредят человеку.

Не сотвори себе кумира. Это первое условие развития ду­ховной силы.

 

Глава 1 ст. 35-45.

 

А утром, встав весьма рано, вышел и удалился в пус­тынное место, и щам молился.

Для выполнений Своего высокого служения Иисус Хрис­тос несомненно обладал духовными силами, бесконечно пре­вышавшими силы обыкновенного человека. Приведенный стих первой главы говорит нам, какими средствами Он эти силы укреплял. Этим средством была молитва.

В молитве, в духовном единении с Всемогущим Отцом всегда искал Он укрепления, ободрения, утешения. В этом единственно неиссякаемом источнике всякой силы черпал Он новую мощь для Своего служения.
Но когда Он искал этого единения с Богом, Он всегда хо­тел быть один, вдали от людей.

В приведенном отрывке у Марка читаем: встав весьма рано... удалился в пустынное место, и там молился.

У Матфея: И, отпустив народ, Он взошел на гору помо­литься наедине (Мф. XIV, 23).

У Луки: Он уходил в пустынные места и молился (Лк.У, 16).

Молитва есть Его первое дело. До восхода солнца, когда все еще спали, Он оставлял дом и город, удалялся в уединен­ное место, вдали от шума и людей ища уединения и безмол­вия, дабы втайне беседовать с Отцом Своим.

Палестинская природа располагает к такой сосредоточен­ности. Селение и город шумны, но поля безмолвны; лишь только удаляется человек от последних домов, он погружает­ся уже в полную тишину. Нет того смутного шума, который поднимается с моря или слышится из леса. Лишь лай собак да отдаленный вой шакала изредка нарушает безмолвие, ви­тающее над долинами и горами Палестины.

В эти минуты наивысшего напряжения духовных сил ничто не должно было отвлекать Господа от молитвы; никто не должен был нарушать Его единения с Богом; никто не смел подслушать таинственную беседу Сына с Отцом. Чело­веческий голос, нескромный взгляд могли бы помешать цельности и полноте этого слияния с Богом, и Иисус Хрис­тос уходил от людей в пустынные места.

Но не только эти минуты наиболее высоких проявлений духовной жизни оберегал Он от людей: Свои дела, благодея­ния, чудотворения, в которых проявлялись Его духовная сила и любовь, Он также хотел делать так, чтобы никто о них не знал.

Когда Он исцелил прокаженного, читаем мы: И, посмот­рев на него строго, тотчас отослал его и сказал ему: смот­ри, никому ничего не говори (ст. 43-44).

С одной стороны, Иисус хотел избежать человеческой славы, которая больше всего препятствовала Его мессианско­му служению. Он не хотел прослыть чудодеем, и не чудеса­ми думал Он привлекать к Себе сердца людей. Но, с другой стороны, эта скромность доброделания, это стремление со­хранить тайну духовной жизни имеют и другие причины. В этой тайне лежит одно из условий сохранения и развития духовной силы.

Это же завещает Господь и Своим последователям.

Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас... Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тай­ное, воздаст тебе явно (Мф. VI, 1, 3-4).

Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему. Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно (Мф. VI, 6).

Когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим. Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воз­даст тебе явно (Мф. VI, 17, 18).

Таким образом, доброделание в христианстве должно быть скромно, а духовная,внутренняя жизнь окружена тайной, не­проницаемой для людей и открытой только Богу. Только тог­да Господь благословляет внутреннее делание успехом и дает плод духовной жизни. Духовные силы, выношенные и развер­нувшиеся в тайниках души, становятся тогда настолько мо­гущественными, что сами собой проявляются вовне и скрыть их от других становится уже невозможным. Отец твой, видя­щий тайное, воздаст тебе явно.

Почему так? Почему духовная жизнь, открытая для дру­гих, оскудевает неизбежно и не приносит ни плода, ни на­грады?

Прежде всего потому, что Бог, Который Один должен быть центром духовной жизни, в этом случае легко может быть подменен и действительно почти всегда подменяется ка­ким-нибудь кумиром, чаще всего кумиром тщеславия и сла­волюбия, а это уже ослабляет духовную силу человека, как это мы видели в предшествовавшей беседе. Когда человек де­лает свои дела напоказ, чтобы прославляли его люди, он уже, строго говоря, перестает думать о Боге и служить Ему Единому. Он служит тогда себе, своей гордости, своему само­любию. Но, служа себе, он и не вправе требовать награды от Бога, ибо то, что ему надо — славу и похвалу, он уже полу­чает как награду от людей.

Если даже, начиная служить Богу, человек вполне честен в своих намерениях и совершенно не заботится о собствен­ной славе и похвале от людей, но искренно ищет только сла­вы Божией, тем не менее и в этом случае фимиам мирской славы туманит голову, рукоплескания толпы возбуждают к
ним вкус и тщеславную любовь, и, сам почти не замечая того, человек начинает их желать и искать, все время пыта­ясь уверить себя, что он служит только Богу. Нужно боль­шое нравственное мужество и устойчивость воли, чтобы не поддаться соблазну и оттолкнуть от себя эту славу мира сего, которая назойливо преследует тех, кто от нее бежит.

рсобенно следует это помнить молодым и неопытным, но горячим и увлекающимся людям, вступившим на путь слу­жения Богу. На первых порах ничем так не искушает их ди-авол, как дурманом славы. Молодость, необыкновенность яв­ления, особенно в наше время, когда среди молодежи почти иссякла и самая вера в Бога, ревность к подвигу, еще не умеренная опытом, успехи первых порывов — все это не­вольно возбуждает и привлекает внимание толпы. За внима­нием следует одобрение, уважение, почтение, порой прекло­нение, и под гипнозом такого отношения юный служитель Божий, самый искренний и скромный, начинает невольно чувствовать себя каким-то необыкновенным героем, который стоит выше толпы. Рождается гордость, которая услаждает­ся достигнутым почетом и уже начинает искать и требовать его как должную дань уважения к своим высоким каче­ствам, которых в действительности еще и нет. Людской мол­ве соблазнительно легко поверить и вообразить себя достой­ным похвал, забывая, что толпа обыкновенно является са­мым плохим целителем нравственных качеств и достигнутой высоты души. Потом наступает момент, когда пробудившая­ся жажда славы и людского почета уже перестает удовлетво­ряться достигнутыми результатами. Начинает казаться, что уважение толпь»  слабеет, слава идет под уклон, общее вни­мание уже не возбуждается. Тогда человек сам бежит за сла­вой, стараясь остановить ее закат, и в этой погоне забивает чистое служение Богу, уже не заповеди и не волю Божию ставит законом  своей жизни, но подделывается под вкусы толпы, чтобы сорвать хотя бы минутный взрыв рукоплеска­ний, опьяняющее наслаждение, которые стали уже привыч­кой» пускается г* фокусничество, иногда в чистое шарлатан­ство. Сколько крупных нравственных сил, сколько горячих искренних порывов погибло таким образом! Сколько обман­щиков и шарлатанов выработалось вместо подвижников чис­того христианства! О, диавол хорошо знает силу этого со­блазна, и, вероятно, нет ни одного честного служителя Бо-жия, которого он не провел бы через огонь этого испытания.

Я помню одного странника. Высокий, сухой, но еще креп­кий, жилистый старик. Он носил под рубашкой на голом теле страшно тяжелую двойную цепь, наглухо заклепанную на груди и на спине. Его шапка представляла собой тяжелую свинцовую чашку фунтов в пятнадцать, обшитую вылезшим мехом. Длинная, выдолбленная внутри палка была тоже на­лита свинцом. Всегда он носил на себе не менее двух пудов. Его тяжелая, мерная походка под аккомпанемент звякающих цепей была слышна издалека. Плечи до кости были проедены тяжелыми цепями, и носить их было, несомненно, настоя­щим мучением. В народе он пользовался громадным уважени­ем. Но одна черта ставила его подвиг под сомнение: он лю­бил, когда останавливался в крестьянских избах, чтобы его почитатели ощупывали его цепи, взвешивали на руках его шапку и посох, и если никто не догадывался этого сделать, он приглашал сам: "Подь-ка, посмотри,' какие на мне вери­ги!" Уважение и удивление людей доставляли ему несомнен­ное удовольствие.

Он умер без покаяния, скорбною смертью. Конечно, у него могли быть другие заслуги перед Богом. Никто не смеет и не может судить чужую душу, кроме Всеведущего Господа, Кото­рому открыты все тайны сердца. Но сам по себе подвиг, та­ким образом афишированный, выставленный напоказ, не­смотря на всю свою трудность и мучительность, уже терял всякое нравственное величие. В нем было не более достоин­ства, чем в фокусах странствующего комедианта, который на потеху толпе ест резиновые калоши и толченое стекло.

И в том и в другом случае люди стремятся разными сред­ствами возбудить удивление толпы и заставить о себе говорить.

Аминь, глаголю вам: они уже получают награду свою (Мф. VI, 2), — говорит Господь.

Служение Господу должно быть безукоризненно чисто. Чисто должно быть и побуждение к нему. Таким чистым по­буждением является любовь! к Богу, и никакая посторонняя примесь, особенно если в ней есть грязь эгоизма и гордости, не может быть здесь допущена. Ради собственной любви к Богу и ради того, чтобы приобрести взаимно благоволение Божие, трудились святые подвижники. Но когда человек, служа Богу, стремится этим путем достигнуть личной выгоды или славы, тогда ценность его служения или уменьшается, или сводится к нулю, в зависимости от количества эгоисти­ческой примеси. Награда служения, которая в первую оче-
редь получается в форме новых духовных дарований или ро­ста духовной силы, может быть достигнута. Поэтому необхо­димо все время строго и зорко следить, чтобы ничто в духов­ной жизни не делалось из-за посторонних побуждений и что­бы червячок тщеславия, который прекрасно умеет прятаться за внешне благовидными предлогами и софизмами, не за­полз в душу; иначе он легко разовьется в змею, которая вы­сосет все духовные силы.

Вот почему святые отцы так остерегались в своей жизни даже случайного любопытного постороннего взора и окружа­ли свой подвиг глубокой тайной.

'В один из суровых восточных монастырей в Панеро к преподобному Иосифу, великому постнику и подвижнику, пришел однажды некий пресвитер Евагрий со свитой. В ста­рину знаменитые своею жизнью монастыри часто посеща­лись благочестивыми паломниками, которые искали у опыт­ных старцев-иноков уроков и наставления. Эту же цель имел и Евагрий, сам уже начинавший упражняться в подвижни­честве и несколько в этом успевший. Ему хотелось лично ви­деть подлинную иноческую жизнь, которую он мог бы взять как пример для подражания. Для этого и пришел он к свя­тому Иосифу, монастырь которого славился своею строгостью.

Путники были приняты очень радушно, но каково было разочарование Евагрия, когда в образе монастырской жизни он не заметил ни тени строгого подвижничества, ничего осо­бенного, что оправдывало бы репутацию обители. Богослу­жения были непродолжительны, рукоделия и послушания казались; легкими, а трапеза, к которой был приглашен Евагрий со свитой и которую разделял с ними преподобный Иосиф, совсем не говорила о строгом постничестве. Стол был прост, но питателен и разнообразен. Подали овощи, фрукты — все, что только имелось в монастыре, даже вино.

Один из спутников Евагрия не вытерпел.

— Наш пресвитер, — сказал он, — вкушает только хлеб с солью!..

Преподобный Иосиф как будто не слыхал этого замеча­ния, в котором слышалось осуждение, и спокойно продол­жал трапезу.

С тяжелым сердцем ушел Евагрий из монастыря, жалея о потерянном труде и времени. Ему казалось, что он ничего не приобрел для души, и он спешил в другие обители. Но дорогой их застал густой утренний туман. В песчаной пусты-

не, где все так ровно и однообразно, определить направление вообще трудно. В тумане это оказалось невозможно. Путники заблудились. Пришлось вернуться назад в монастырь святого Иосифа.

Когда они подошли к монастырским стенам, до них донес­лось пение. Видимо, шло богослужение. Это их удивило: раньше в этот час службы в монастыре не совершалось.

Евагрий со спутниками решили обождать у ворот, чтобы не нарушать своим появлением молитвы иноков. Им при­шлось ждать очень долго — несколько часов.

—      Что это они распелись? — подумал Евагрий. — Никог­
да ничего подобного не было...

Потеряв терпение, он постучался. Их впустили и тотчас провели в общую трапезную, куда вскоре пришла и монас­тырская братия, закончившая богослужение.

Пришел и преподобный Иосиф, благословивший трапезу и пригласивший утомленных путников разделить братский обед. Но какой обед! Маленький кусочек хлеба и горсть суше­ных фиников! Вина не было и в помине. Вместо него — соле­ная вода, взятая, очевидно, из какой-нибудь приморской лужи. Евагрий не мог скрыть своего удивления.

Преподобный Иосиф посмотрел на него с доброй, спокой­ной улыбкой.

—      Ты удивляешься, брат? — сказал он. — Но это наша
обычная жизнь, а то, что ты видел раньше, было делом люб­ви: так принимаем мы гостей. Свою настоящую жизнь мы
обыкновенно не открываем...

И возблагодарил Бога Евагрий, что Он не оставил его в первоначальном заблуждении и удостоил видеть истинно мо­нашескую жизнь и смирение.

Так умели преподобные отцы скрывать свою подвижничес­кую жизнь, боясь человеческой славы.

Но не только эта святая боязнь обусловливала скром­ность и тайну их жизни. Были и другие внутренние, более глубокие причины, требовавшие того же, прежде всего — их великая любовь к Богу.

Любовь к Богу требует внутреннего одиночества, внутрен­него отчуждения от людей, от мира. "Хочу быть только с Бо­гом! И никто более мне не нужен!" — таково желание расту­щей и развивающейся любви. На известных ступенях она становится ревнивой и исключительной. Люди уходили в пус­тыни, лесные чащобы, на необитаемые острова, прятались в
недоступных горных ущельях и пропастях с единственной це­лью — быть только с Богом, наслаждаться полным единени­ем с Ним, не смущаемым человеческим шумом и суетою. Ис­кренняя любовь чуждается и не допускает посторонних в свой заповедный круг. В мысли — "меня и Бога объединяет тайна" — кроется великое обаяние любви, и каждый лишний человек, каждый нескромный взор, проникший в эту тайну, нарушает это обаяние и чувствуется любящей душой почти как оскорбление. Постепенно, по мере развития любви, еди­нение с Богом, слияние с Ним, или, как выражается препо­добный Исаак Сирин, "почитие в Боге" становится все полнее и исключительнее, и в этом "почитии" душа находит и свою награду, и свое блаженство. Ничего другого не надо. Погре­мушки человеческой славы, убогая мишура мирской роскоши, преклонение раболепствующей толпы — все-все отходит вдаль и кажется таким ничтожным, мелким, ненужным в этом захватывающем, ослепительно сияющем, горящем вос­торгом потоке Божественной любви.

Этот подъем к Богу и единение с Ним вовсе не означает, однако, полный разрыв с людьми, тем менее — пренебреже­ние или враждебное отношение к ним, в чем часто несправед­ливо обвиняют подвижников христианства. Нет, здесь сказы­вается лишь внутреннее отчуждение от их суетной, мирской жизни, от их дурной стороны, от их грешных привязаннос­тей, страстей и пороков. Лучшая сторона человека, неизгла­димый образ Божий, запечатленный даже и в грешной душе, неизменно привлекает и восхищает подвижника и никогда не теряет его любви, полной удивления и преклонения пред со­вершенством Божиим, отразившимся в творении: Бога он лю­бит и в людях, но он их избегает не только потому, что лю­бящая душа, ревниво хранящая свою тайну, страдает от их назойливости и нескромности, но также и потому, что в об­щении с ними, по крайней мере до тех пор, пока подвижник не утвердился окончательно в любви Божией и не приобрел устойчивости твердой, как скала, кроется для него великая опасность соблазна. Забытые образы прошлого, отвергнутые приманки мирской жизни, старые привязанности могут легко воскреснуть с прежней силой и, если даже окажутся бессиль­ными оторвать от Бога и вернуть к былому, все же неизбеж­но взволнуют душу, лишат ее покоя, затуманят в сознании мысль о Боге, нарушат полноту единения с Ним, ослабят стремление к Нему и вместе с тем духовные силы подвижни-

ка. Воспоминания прошлого для человека, отрекшегося от мира, — всегда кандалы в его стремлении к совершенству, и чем более любви и нежности было связано с ними, тем они тяжелее. Этим объясняется то упорство, с каким пустынники и затворники часто отказывались видеть самых близких лю­дей. Но когда подвижник уже утвердился в любви к Богу и когда мир потерял для него всякую прелесть как негодная ветошь и уже не волнует душу соблазнами, тогда он нередко, повинуясь воле Божией, возвращается к людям, неся им свой духовный опыт, свою любовь и благодатные силы, воспитан­ные одиночеством. В душе человека он видит тогда только лучшую ее сторону, видит Бога, которого он безгранично лю­бит, а пороки и страсти уже бессильны вызвать в нем другой отзвук, кроме отвращения к ним и глубокой жалости к чело­веку, зараженному ими и страдающему от них. В общении с людьми для него уже нет такой опасности соблазна, как прежде.

Но и в этих условиях личная внутренняя жизнь подвиж­ника остается закрытой для людей. Она всегда закрыта.

Людям открыта только мудрость духовного опыта, но не таинственные переживания души. Дверь в эту клеть всегда заперта наглухо, как требует Господь.

С этой стороны особенно интересен подвиг юродства, ког­да подвижники величайшей святости, находясь в постоянном общении с людьми, прячут чистоту и святость своей души под маской чудачества и диких выходок так искусно, что толпа нередко принимает их за сумасшедших и дарит презре­нием и насмешками, не умея рассмотреть в этой грубости и дикости золота духовной высоты и подвииа.

На востоке, в одном из Тавеннских монастырей, жила когда-то одна женщина, имя которой сестрам обители было даже неизвестно. Всегда грязная, оборванная, с нечесаными, сбившимися, как войлок, волосами, она была предметом по­стоянных насмешек и оскорблений. Часто она казалась пья­ной. Ее нередко видели валявшейся в грязных сточных кана­вах или в отхожих местах, храпевшей в непробудном сне. Ходила она шатаясь и спотыкаясь, бормоча про себя несвяз­ные слова. Не раз сестры хотели удалить ее из монастыря, и только сердобольная игуменья, жалея несчастную, терпела ее в обители. Но однажды ночью одна любопытная монахиня подсмотрела за ней, когда та по обыкновению скрылась в от­хожем месте, и была поражена: вместо грязной, пьяной по­таскушки пред ней была святая в дивном величии молитвен-
ного вдохновения. Юродивая коленопреклоненно молилась. Ее бледное, худое лицо сияло счастием и восторгом, и незем­ной свет струился от нее, освещая все кругом. Утром монахи­ня рассказала сестрам о том, что видела ночью. Бросились искать подвижницу, чтобы просить у нее прощения за нане­сенные оскорбления, и не нашли. Она исчезла. Оставаться там, где подвиг ее был открыт и где с этих пор ее ожидали слава и почет, она не| могла и не хотела.

Такой страшной ценой покупают юродивые тайну своей жизни. Даже перед теми, кому они хотят сделать добро, они умеют замаскировать свой добрый порыв и таким путем избе­жать благодарности.

Святой Андрей, византийский юродивый, обыкновенно все, что получал от своих почитателей, раздавал нищим, но делал это очень своеобразно. Когда он встречал особенно нуждавшегося бедняка, которому он хотел отдать свои день­ги, он начинал с ним перебранку. Перебранка скоро перехо­дила в ссору, которая, казалось, вот-вот кончится дракой. В порыве гнева Андрей выхватывал вдруг из кармана пригорш­ню монет, медных, золотых, серебряных и с размаху бросал их в своего соперника. Потом поворачивался, как будто взбе­шенный до последней степени, и убегал без оглядки, не же­лая иметь с ним больше никакого дела. Это была его милос­тыня.

Хранение тайны внутренней жизни имеет и воспитатель­ное значение. Этим путем религиозное чувство человека и его любовь к Богу становятся сосредоточеннее и горячее. Откры­тая печь жара не держит, или, как говорила преподобная Синклитикия, "если в бане часто отворяют двери, то скоро выпустят весь пар". Так и душа, слишком открытая для по­сторонних взоров, скоро теряет свою сосредоточенность; чув­ство, доступное многим, легко распыляется, духовная сила тратится и исчезает бесполезно. Физики знают этот закон: пар имеет силу и упругость только в герметически закрытом помещении.

Говоря о тайне духовной жизыи, следует прибавить два замечания о пределах; необходимой скрытности.

Во-первых, необходимо все время помнить, что скрытие внутренней жизни имеет целью пользу души, предохраняя ее от славолюбия, тщеславия, от посторонних примесей в чувстве любви к Богу, от распыления духовной силы и т. д. Следовательно, там, где этих опасностей нет, там скрытность не нужна. Поэтому само собой понятно, что в отношениях,

например, к духовному лицу или к духовному руководителю о скрытности не может быть и речи. Здесь она не только ни­чем не оправдывается, но прямо вредна. Духовный опытный руководитель на первых порах совершенно необходим, ибо без посторонних указаний и беспристрастной оценки явле­ний духовной жизни легко уклониться на ложный путь и впасть в прелесть,и, конечно, душа начинающего подвижни­ка должна быть перед ним вся открыта, тем более, что диа-вол, обыкновенно, намеренно возбуждает недоверие к духов­нику или к старцу и требует закрыть от него тайники серд­ца, опасаясь, что опытный взгляд последнего легко различит те козни, которыми он собирается опутать новоначального инока.

Во-вторых, опасение открыть тайну своей жизни не дол­жно останавливать человека от делания добрых дел. Иногда, например, на глазах людей не хотят творить милостыню и оставляют бедняка без помощи под тем предлогом, что жела­ют избежать славы и похвалы людской. Конечно, это непра­вильно. Важно, чтобы ты не думал и не искал славы, а если она достается на твою долю без твоего желания, за это Гос­подь не осудит. Даже в том случае, если в твоем сердце есть действительно червячок тщеславия и, делая добро, ты не прочь этим привлечь внимание людей и заслужить их одоб­рение, все-таки лучше не отказываться сделать доброе дело.

К одному старцу пустыннику пришел молодой инок.

Авва, — сказал он, — когда я делаю добро, помысел говорит мне, что я хорошо делаю, и это меня смущает. Я бо­юсь, как бы не развился дух гордости.

Сын мой, — отвечал старец, — было два земледельца,
у которых для посева была только плохая пшеница, смешан­ная с разным мусором и семенами сорных трав. Один из них совершенно отказался сеять, не желая свой труд тратить для плохого урожая, который неизбежно должен был получиться от посева такого зерна. Другой посеял и собрал немного пшеницы, хотя и плохого сорта и засоренной. Был голодный год; он все-таки пропитался, хотя и с трудом. Первый же
оказался в безвыходном положении. Который из них посту­пил лучше?

Думаю, что тот, который посеял, — сказал инок.

Так и мы, — заключил старец, — будем сеять пшени­
цу добрых дел, хотя бы к ней и был примешан мусор дур­
ных побуждений!

Глава II ст. 1-12.

 

Когда Иисус пришел в Капернаум, вокруг Него собралась большая толпа. Народ теснился к Нему, чтобы посмотреть на вновь явившегося Великого Пророка, о котором так много говорили, чтобы послушать Его учение, чтобы получить от Него исцеление. В короткое время маленький восточный до­мик, в котором остановился Господь, оказался заполненным тесной толпой, так что в нем уже не было места. В это время четыре человека принесли расслабленного, чтобы просить Господа Иисуса о его исцелении. Однако войти в дом, да еще с такой ношей, оказалось физически невозможным, так как в дверях давка была особенно сильна. Тогда по наружной лест­нице они взобрались на плоскую крышу дома, прокопали глиняную кровлю, разобрали потолок и на веревках спустили расслабленного к ногам Иисуса.

Ясно, что эти люди любили больного. Они страстно жела­ли для него исцеления и верили, что единственная для этого возможность - - прикосновение или слово Господа Иисуса Христа. Во что бы то ни стало надо было положить расслаб­ленного пред Ним.

Толпа им мешает — препятствие почти неодолимое. Но они решились, и они добьются того, что им надо. Нельзя че­рез двери — можно через окно. Нельзя через окно — можно проломать крышу! Но так или иначе — взор Великого Проро­ка упадет на их больного друга!

Какая настойчивость! Какая непреклонная энергия! У этих людей был характер и воля; и мы видим, что эта на­стойчивость вознаграждена. Расслабленный был исцелен. Они достигли своей цели.

Какой урок для нас! И как метко попадает он в самое больное место русской души! У нас много хороших, искрен­них, горячих порывов, но... "суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано". Редко они доводятся до конца и в области устройства нашей внешней и общественной жизни, а еще реже в области личного воспитания и спасения души.

Мы часто заканчиваем борьбу на половине, потому что путь ко Христу оказывается трудным и загроможденным

Бесчисленные заставы, груды камней, крутые подъемы, не­проходимые чащобы... Некоторые пытаются бороться, но трудности, соблазны всюду, на каждом шагу. Энергия падает, и страшная, предательская мысль вдруг является откуда-то и покоряет сознание: "Спасение для нас невозможно... Мы по­гибли!" И почти равнодушно люди возвращаются назад, отка­зываясь от дальнейшей борьбы.

Но послушайте, вы, унывающие, потерявшие надежду: все ли средства вы использовали? Все ли силы истратили? Вы не можете протиснуться в дверь — можно разобрать кры­шу. Можно проломить стену... Смотрите: она уже шатается! Еще одно усилие — и она падает! И вы хотите уйти? Стой­те... Все напрасно. Вялая, невоспитанная воля отказывается от дальнейших напряжений.

Вам знакома эта картина? Не правда ли, эта дряблость воли, это отсутствие закала и железа в характере — специ­фическая болезнь русской души? Сколько у нас измен, преда­тельств, отпадений, и ведь не в силу активно злой воли, а в силу трусости, слабости, рыхлости. На воспитание воли мы не обращаем никакого внимания. Заботы родителей о детях ограничиваются внешним уходом, а болезни души остаются без внимания, и наука жизни, которую мы впитываем с дет­ства, ничего не говорит нам о самостоятельности и силе убеждений и учит только приспособляться и подчиняться об­стоятельствам.

А между тем, в христианской духовной жизни более чем где-либо необходимы настойчивость и упорное стремление к одной цели. Настойчивость кропотливая, ежедневная здесь гораздо важнее, чем большое, единичное усилие воли или ге­ройский подвиг. Это правило одинаково применимо как к личной жизни, так и к общественной. Блестящий, увлека­ющийся энтузиаст, скоро остывающий, принесет в христианс­ком обществе меньше пользы, чем скромный труженик, неза­метно, но настойчиво делающий свое дело.

Почему? Потому что христианская духовная жизнь рас-тэт постепенно, органически развиваясь вместе с ростом души, и потому требует постоянных, непрерывных, длитель­ных усилий воли. Усилия чрезмерные могут вызвать только напряженный искусственный ее рост, или, как говорят ме­дики, гипертрофию, но это если и не погубит совершенно молодых зародышей ее (что нередко бывает), то, во всяком случае, отзовется очень вредными последствиями. Вот поче-
му чрезмерные подвиги, за которые берутся часто сгоряча начинающие иноки, обыкновенно запрещаются опытными старцами.

Покойный батюшка отец Анатолий, Оптинский старец, бывший келейник известного отца Амвросия, говорил, быва­ло: "Большую охапку набрать немудрено, а донесешь ли? Путь дальний: до конца жизни нести... Как раз всю растеря­ешь. А ты по силе... по силе!.." |

Я помню из времен далекого детства: на окне у нас стоял цветочный горшок,и в нем пышный душистый жасмин. Ког­да на нем появлялись первые бутоны, у нас часто не хватало терпения дождаться, когда они развернутся белыми, благо­ухающими цветами; и в нетерпении мы часто расковырива­ли бутон, освобождая нежные лепестки от зеленой покрыш­ки, цветок развертывался, к нашему восторгу, нежный, аро­матный, но увы!., ненадолго. Обыкновенно к вечеру того же дня он съеживался, блек и погибал, и уже ничто не могло оживить его.

Так и в духовной жизни: искусственно форсировать ее — значит губить. На пятый этаж сразу не вскочишь: надор­вешься! Надо идти по лестницам, ступенька за ступенькой, через все этажи, начиная с первого. Духовная жизнь, как цветок, требует постоянного внимания и длительного ухода; нужны настойчивость и непрерывная работа над собой.

Но как развить в себе настойчивость, если ее нет?

Если мы будем изучать жизнь святых подвижников, то найдем три условия, от которых зависела главным образом непрерывность и настойчивость их духовного делания.

Во-первых, единство цели. Вся жизнь их была проникну­та одной целью — стремлением к Богу и к спасению души.

Во-вторых, полное отречение от себя и отдача своей жиз­ни в волю Божию.

В-третьих, рождающееся из этих двух условий — громад­ное терпение.

Единство цели есть результат единства центра жизни. Когда человек весь проникнут любовью к Богу, когда каж­дая мелочь его жизни связана с мыслью о Боге, когда около себя он постоянно чувствует присутствие Бога, невидимо вез­десущего, тогда, естественно, Бог является центром всех его устремлений, и каждый поступок определяется желанием угодить Богу и боязнью нарушить Его заповеди. В совершен­ном, вполне законченном виде это единство центра и цели

мы находим, конечно, в Господе Иисусе Христе, этом выс­шем идеале нравственного характера. Вся Его жизнь и дея­тельность проникнуты мыслью о Боге Отце и единственною целью — спасти погибающего человека. Где бы Он ни пропо­ведовал, что бы Он ни говорил, основной темой у Него все­гда является Бог и спасение человечества.

Во' всем Евангелии нельзя указать ни одного факта, где проявилась бы Его забота о Себе или стремление к каким-нибудь земным, временным целям. Все для Него заслонилось мыслью о Боге. Не можете служить Богу и маммоне. — говорил Он, и Сам первый воплощал в Своей жизни эту цельность служения Богу.

Пока человек служит двум господам — Богу и маммоне, то есть к служению Богу примешивает и стремления к зем­ным целям, служение земным кумирам, до тех пор в нем не может быть настойчивости, ибо эти служения несовместимы, взаимно противоречат одно другому, и человек принужден чередовать их в своей жизни, сменяя Бога маммоной и об­ратно, а это делает общую линию его поведения неустойчи­вой и колеблющейся.

Только когда в его душе образуется единый центр и еди­ная цель -- только тогда направление его деятельности ста­новится постоянным и только тогда он может достигнуть ве­ликих успехов.

Это — закон воли не только в области религиозной жиз­ни, но и во всякой другой. Все великие достижения челове­ческого ума и творчества были получены таким образом.

Когда Ньютона, гениальнейшего из астрономов мира всех времен и народов, открывшего закон тяготения и объяснив­шего! систему равновесия небесных тел, спросили, каким об­разом он дошел до этого открытия, он ответил: "Непрестан­но об этом думал!" Это значило, что тайна движения планет и звезд была для него единственным вопросом, неотступно занимавшим его мысль долгое время, своего рода единым центром сознания.

В Румянцевском музее есть прекрасная картина худож­ника Александра Иванова "Явление Христа народу". Когда смотришь на нее, кажется, что она вся целиком написана сразу, в одном великом порыве вдохновения: так непринуж­денны позы фигур, так естественна компановка и так цельно впечатление переданной художником общей идеи — порыв внимания многочисленной толпы, устремленной на Господа Иисуса Христа. Но пройдите в соседнюю комнату и вы уви­дите там массу подготовительных этюдов. Каждая фигура рисовалась предварительно отдельно, часто в нескольких на­бросках разных поз, из которых уже затем для картины вы­биралась та, которая наиболее удовлетворяла художника.

Вам становится ясно, как долго и кропотливо работал ху­дожник над своим творением, как тщательно обдумывал он каждую подробность и как долго эта картина занимала все его внимание, служа главным центром его творческого вооб­ражения. В итоге этой настойчивой, длительной работы по­лучилось действительно прекрасное произведение.

  В период классической древности в Греции жил гражда­нин Афинской республики Демосфен. При республиканском строе, когда все вопросы политической и общественной жиз­ни обсуждаются открыто с народной трибуны перед громад­ной аудиторией, особенное значение приобретают хорошие ораторы, благодаря громадному влиянию их речей на массу. В Афинской республике это влияние было особенно сильно, так как афиняне были очень чутки ко всему прекрасному, в том числе и к красивому слову. Поэтому хорошие ораторы пользовались у них большим почетом и славой. Эта почетная карьера соблазнила Демосфена. Он решил сделаться знаме­нитым оратором. Но первое его выступление перед народом было неудачно: его освистали. Причина заключалась в том, что, несмотря на весь свой ум, большой ораторский талант и умение красиво излагать свои мысли, он совершенно не об­ладал внешними данными для того, чтобы производить нуж­ное впечатление на толпу. Небольшого роста, довольно не­взрачного вида, с картавым произношением, слабым голосом и коротким дыханием, не позволявшим плавной речи и длинных закругленных периодов, он не мог рассчитывать на эффект. В довершение всего у него была нервная привычка подергивать одним плечом, что делало его смешным в глазах афинян, привыкших к красивым, выработанным жестам знаме­нитых ораторов. Неудача, однако, не обескуражила Демосфена.

Он понял свои недостатки и решил их побороть.

Началась упорная, настойчивая работа над собой.

Он удалился на морской берег, где скрылся в уединенной пещере, чтобы никто не нарушал его сосредоточенности, а чтобы побороть в самом себе желание видеть друзей и знако­мых и решительно отказаться от шумной столичной жизни, он обрил себе полголовы. В таком виде он никуда не мог по-

казаться в волей-неволей должен был дожидаться, когда от­растут сбритые волосы.

В своем уединении он начал ряд последовательных уп­ражнений. Чтобы развить у себя глубокое дыхание, он взби­рался на крутые утесы и во время этих подъемов старался говорить, не останавливаясь. Чтобы выработать красивый звучный голос, он в часы прибоя произносил длинные речи на морском берегу, пытаясь перекричать шум волн. Чтобы победить картавость и заставить себя говорить ясно, он брал в рот камушек и с камнем во рту старался выговаривать от­четливо каждый звук. Наконец, чтобы отучить себя от не­приятной привычки подергивать плечом, он вешал к сводам своей пещеры острый меч и, произнося речь, становился под ним таким образом, чтобы при каждом резком движении плеча острие впивалось ему в тело.

После долгой упорной работы Демосфен достиг замеча­тельных успехов. Когда он вышел из своего уединения и снова появился перед народом на ораторской трибуне, это был совсем другой человек. Красивый сильный голос, отчет­ливая дикция, плавные эффектные жесты, прекрасно пост­роенная речь, звучные ритмичные периоды — все это сразу зачаровало и покорило толпу. Демосфен стал знаменитым

оратором.

Но сколько настойчивости надо было, чтобы победить са­мого себя и свои природные недостатки, и эта настойчивость поддерживалась исключительно страстным, непреодолимым желанием стать оратором, желанием, которое на это время вытеснило из его души все остальное и сделалось центром

всей его жизни.

 

Если  в области чисто мирской, светской, сосредоточен­ность воли в одном центре дает такие результаты, то в облас­ти духовно-религиозной эти результаты прямо поразитель-ны, так как слабой человеческой воле здесь поспешествует» еще всемогущая благодать Божия, и при ее подкреплении человек совершенно перерождается, обновляется, или, как говорит апостол Павел, становится новая тварь во Христе. Примерив такого полного перерождения в истории христиан­ского подвижничества чрезвычайно много. Строго говоря, " почти каждый святой прошел через этот процесс внутренней борьбы с собою, и победа в каждом случае достигалась настой­чивостью, устремленной к одной цели — единению с Богом
Из многочисленных примеров этого рода возьмем лишь один — преподобного Моисея Мурина, бывшего свирепого атамана разбойников, ставшего потом смиренным святым иноком. Но прежде чем он достиг этого, ему пришлось пере­нести чрезвычайно тяжелую, упорную борьбу с искушениями.

Вскоре после его обращения демоны постарались пробу­дить в нем былую его телесную нечистоту. Искушение было так сильно, что он, как сам о том впоследствии рассказывал, чуть было не отказался от своего намерения жить благочес­тиво. Изнемогая от борьбы, он отправился к великому Иси­дору, бывшему пресвитером в пустыне Скит и знаменитому святостью своей жизни и мудростью своих советов.

Исидор постарался его утешить и убеждал его не удив­ляться этому искушению, так как лишь недавно отрешась от дурного образа жизни, он несомненно должен пережить силь­ный позыв к прежнему злу. Опытный старец объяснил ему, что эти привычки телесной нечистоты подобны собакам, ко­торые, привыкнув глодать кости в какой-нибудь мясной, все­гда возвращаются к ней, пока есть возможность туда войти. Но если им не бросать ни одной кости и запереть перед ними дверь мясной, то они больше не возвращаются и идут в дру­гие места, чтобы найти, чем утолить свой голод.

Моисей, укрепленный и утешенный, этим спасительным наставлением, заключился в келье и стал смирять свое тело различными подвигами, особенно же постом.

Он не ел ничего, кроме небольшого количества хлеба в день, много работал и молился пятьдесят раз в день. Мысль о Боге, о единении с Ним, о прощении ;и спасении души не покидала его. Вся цель жизни для него сосредоточилась толь­ко в этом. Но время освобождения его от искушений еще не настало. Господь, Который желал возвысить его достоинство умножением его победы, допустил, чтобы, несмотря на все усилия его смирить свою плоть, он не имел покоя в мыслях, особенно по ночам. Это побудило его снова прибегнуть к сове-ту других, и он рассказал о своем положении одному пустын­ному старцу, который считался иноком совершенной жизни.

- Что делать мне, отче? — сказал он ему. — Мои сны потемняют мой ум, и старая моя привычка ко злу делает то, что моя душа услаждается нечистыми образами.

На признания Моисея старец ему отвечал:

— Это происходит оттого, что ты с недостаточным упор­ством отвращаешь свой ум от этих воспоминаний. Приучи себя бодрствовать, молись усердно — и ты увидишь, что ис­кушения пройдут.

Моисей вернулся в свою келью, твердо решив поступить по тому совету, и стал проводить ночи на ногах, посреди сво­ей кельи, не закрывая глаз, постоянно молясь и не становясь для молитвы на колени из боязни, что его тело от этой пере­мены положения почувствует облегчение и даст демону слу­чай искусить его. Несмотря на всё, страсти продолжали бу­шевать. Тогда он взялся за новый подвиг самоумерщвления и трудолюбия   Всякую ночь он обходил кельи отшельников, которые по преклонности своего возраста и по немощи своих сил не могли ходить сами за водой, так как она находилась далеко. Он брал без их ведома их кувшины и приносил их наполненными, проходя для этого иногда до пяти миль, смотря по расположению кельи.

Это утонченное милосердие, которое обрекало его на вели­кую усталость и тем самым уничтожало паливший огонь страстей, еще более возбуждало против него ярость демонов. Но преподобный говорил обыкновенно: "Я не перестану бо­роться прежде, чем демоны не перестанут мучить меня со­блазнительными снами" (Е. Поселянин. Пустыня).

Шесть лет боролся таким образом преподобный Моисей, пока наконец желанный покой и мир не водворились в его

душе.

Он победил. Победила его настойчивость. Но это было бы для него совершенно невозможно, если б его душой не владе­ла единственная мысль, единственная цель -— прийти к Богу. На этом пути для него вырастала страшная, едва одолимая преграда — его бушующие страсти, и для того, чтобы побе­дить их терпеливой работой над собой в течение шести лет и не отступить,  не поколебаться,  - - для  этого необходимо было, чтобы эта главная цель жизни всегда светила ему как путеводная звезда, манила к себе неотразимо и побуждала к непрерывной борьбе. Так и для каждого христианина образ Господа Иисуса Христа должен быть центральной точкой, около которой кристаллизуется вся духовная жизнь, и тогда вся воля развивается в одном направлении, приобретая гро­мадное упорство и настойчивость.

Второе условие настойчивости в жизни христианских подвижников это -- полная отдача себя в волю Божию. Это кажется странным на первый взгляд. Когда мы говорим о настойчивости, то обыкновенно разумеем именно способ­ность и силу настоять на своем, добиться исполнения своих желаний. А здесь требуются отречение от своей воли и под­чинение Богу. Настойчивость и подчинение!.; Разве это со­вместимо?

Несомненно. В исполнении Божиих предначертаний и за­поведей можно быть столь же настойчивым, как и в испол­нении своих желаний, и даже гораздо более, потому что в подчинении Богу воля человека находит такую могучую опо­ру, какой не может быть в деятельности, основанной на са­мохотении и самоопределении. Субъективно эта опора состо­ит в том, что требования Божиего закона имеют для челове­ка гораздо большую силу авторитетности, чем его собствен­ные желания. Как бы человек ни был горд, как бы ни скло­нен он был преувеличивать свои достоинства и способности, в глубине сознания он все же не может поставить их так вы­соко, как верующий ставит для себя Бога. Поэтому его лич­ные желания могут переживаться очень остро, могут дойти до степени страсти, но они никогда не приобретут той нрав­ственно-повелительной силы, какую имеют для верующего заповеди и требования Божественной воли. В своих собствен­ных желаниях человек или неизменно замечает элементы са­молюбия и эгоизма, что лишает их нравственной чистоты и обязательности для совести, или же в тех случаях, когда его деятельность свободна от эгоистических побуждений и вся устремлена на пользу ближнего, он не может быть безуслов­но уверен в правильности пути, избранного для их практи­ческого осуществления, ибо сознает, что выбор этот опреде­лен его собственным умом, силу которого он 'не может счи­тать абсолютной. В том и другом случае неизбежные сомне­ния ослабляют твердость и уверенность его (деятельности. Этих сомнений не знает верующий человек, всецело подчи­нившийся воле Божией.

Объективно опора для деятельности, согласованной с во­лей Божией, заключается в том, что Господь незримо помо­гает Своему верному слуге, творящему Его волю. Эта вели­кая, могущественная помощь, с одной стороны, а с другой — уверенность в правильности пути, указанного перстом Божи-им, и в безусловной святости и непогрешимости норм, дан­ных Господом для человеческой деятельности, приводят в результате к тому, что человек верующий, подчинившийся

Богу и всецело опирающийся на Его всемогущую волю, ду­ховно бесконечно настойчивее и сильнее, чем неверующий, служащий исключительно своему "я" и руководящийся своими эгоистическими желаниями и указаниями своего рассудка.

Третьим условием настойчивости является терпение. У святых подвижникрв оно всегда было громадно. Значение его в христианском подвиге совершенно ясно: чтобы вести непре­рывную борьбу с искушениями, постоянно напряженно рабо­тать над собою и до последней минуты своей жизни не отсту­пать, не бросать начатого дела, не доведя его до конца. Для этого надо уметь мужественно переносить, во-первых, страда­ния и лишения, всегда связанные с христианским подвигом, а во-вторых, неизбежные ошибки, падения и неудачи, кото­рые легко могут вызвать уныние и ослабить энергию неопыт­ного христианина. Диавол всегда пользуется неудачами, ста­раясь раздуть их значение до размеров настоящей катастро­фы, чтобы довести подвижника до отчаяния и принудить его прекратить борьбу. Умение переносить страдания и не сму­щаться неудачами и есть форма христианского терпения. Оно естественно развивается из двух ранее указанных условий на­стойчивости, то есть из единства цели жизни и покорности Богу, и без них вряд ли может кто-либо достигнуть высокой степени. Терпеть страдания, зная, что это угодно Богу, и пе­реносить неудачи, зная, что они попускаются Богом для на­шего воспитания в смирении, неизмеримо легче, чем не пони­мая, зачем и для кого это нужно. Бессмысленные, ненужные лишения, самые незначительные, чувствуются гораздо тяже­лее и раздражают гораздо больше, чем великое горе, целесо­образность которого нам ясна.

В вопросе о воспитании терпения могут быть полезны еще следующие замечания.

Часто наше нетерпение в христианском делании зависит от того, что мы скорее хотим насладиться плодами сделан­ных усилий и иметь скорый, заметный для нас успех. На второй день после обращения к Богу мы уже хотим быть свя­тыми.

Если этого не получается, нам начинает казаться, что наши усилия пропадают даром, и мало-помалу уныние овла­девает душой. Мы часто способны бываем на крупный геройс­кий поступок, ибо там успех обнаруживается сразу, но в буд­ничной, черновой работе, не дающей быстрых заметных ре-зультатов, наша энергия скоро беднеет и гаснет. Чтобы предотвратить уныние, надо твердо помнить, что ни одно усилие, как бы мало оно ни было, не пропадает без­результатно и в душе свой след оставляет. Если мы не заме­чаем успехов, то чаще всего потому, что наш духовный взор еще недостаточно опытен, чтобы их различить, если они не проявляются в крупных размерах, но если усилие сделано добросо'вестно, то результаты несомненны, в этом можно быть уверенным. Посмотрите, как медленно, незаметно рас­тет дерево. Почти невозможно определить, насколько оно вы­росло за сутки, и только в конце года обнаруживается значи­тельный прирост. Так и в духовной жизни.

' Всегда лучше смотреть не на конечную цель своих стрем­лений, а на ближайший шаг, который предстоит сделать. В христианской жизни эту конечную цель рассмотреть ясно по­чти и невозможно, так как идеал здесь бесконечен и тонет в отдалении, а сравнивать пройденный путь с тем расстоянием, которое еще предстоит пройти, — занятие и бесполезное, и способное внушить уныние. Как бы далеко ни ушел человек вперед, перед ним все еще расстилается такая бесконечно длинная дорога, что он всегда кажется себе находящимся в самом начале пути. Поэтому никогда не следует мерить, на­сколько ты вырос в духовном отношении, а все внимание об­ратить на то, чтобы как можно лучше сделать следующий шаг.

Лучше думать о том, что ты должен делать, а не о том, чего ты можешь достигнуть. Исполняй свой долг добросовест­но и не заботься много о результатах. С доверием предоставь это Господу.

Всегда помни правило древнего мудреца Семея: "Обязан­ности — твои, а следствия — Божий".

 

Глава II ст 13-28.

 

В данном отрывке евангелист Марк впервые отмечает те разногласия, которые начали обнаруживаться между Иису­сом Христом и руководящим классом еврейского народа -фарисеями и книжниками в их взглядах на религию и ее зна­чение в жизни человека. Совершенно различное понимание религии и ее целей порождает между ними первые недора­зумения, скоро переходящие у фарисеев в затаенную враж-

ду и глухую ненависть. Три точки разногласия отмечает святой Марк. Три серьезных замечания делают фарисеи Христу.

Когда Господь призвал в число Своих учеников сборщика податей Левин Алфеева, впоследствии ставшего апостолом с именем Матфей, последний в порыве великой радости устроил

у себя пир.

На этот пир он пригласил своих прежних друзей, таких же мытарей, каким был сам, а также многих из той толпы, кото­рая постоянно окружала Господа Иисуса Христа и которая со­стояла главным образом не из профессионалов религии, а из людей обыкновенной,суетной, греховной жизни, как большин­ство из нас. На пиру Левия Господь оказался в компании мы­тарей и грешников.

Это обстоятельство вызвало негодование фарисеев. — Как это ваш учитель, — сказали они ученикам Госпо­да, — ест и пьет с мытарями и грешниками?

Сборщиков-мытарей они ненавидели, видя в них предате­лей нации, ибо мытари служили ненавистной чужестранной римской власти, занимаясь досмотром товаров, взиманием по­шлин за ввоз и вывоз и сбором путевых пошлин на мостах и дорогах. Всех же, кто не принадлежал к фарисейскому кругу и не слишком строго придерживался исполнения обрядного Мои­сеева закона и преданий старцев, они глубоко презирали, счи­тая грешниками.

Только себя признавали фарисеи "чистыми" и достойными последователями Моисея и ни за что не унизились бы до того, чтобы иметь общение с мытарями и людьми легкомысленными или неопрятными в религиозном отношении. И вдруг этот про­славленный Пророк из Назарета, о котором так много говорят, ест и пьет вместе с этим отребьем. Он с ними беседует, Он их учит! Какая профанация религиозной проповеди и какой позор для человека, претендующего быть учителем и наставником

Израиля!

Второе разногласие вызвал вопрос о посте. Строгие закон­ники во всем, фарисеи были такими же и в отношении постов. Все посты, заповеданные законом и преданием, они считали строго обязательными не только для людей, образовавших ре­лигиозную общину и желавших вести религиозную жизнь, ка­кими им казались ученики Господа Иисуса Христа, но и вооб­ще для всех сынов Израиля; и вдруг в этой маленькой общине, сформировавшейся вокруг нового Пророка, не признают по­стов! Ученики Иисуса не постятся!
Понятен возмущенный вопрос: "Почему Твои ученики не постятся?"

*

Третье недоразумение возникло по вопросу об отношении к субботе, этом своего рода "табу" еврейского раввинизма, где никакие отступления от раз установленных правил не допускались. Инцидент, вызвавший это недоразумение, был следующий: Случилось Ему в субботу проходить засеянны­ми полями, и ученики Его дорогою начали срывать колосья.

Евангелист Лука добавляет: они срывали колосья и ели, растирая руками (Лк. VI, 1).

И фарисеи сказали Ему: смотри, что они делают в суб­боту, чего не должно делать?

Срывать колосья руками на чужой ниве, не употребляя серпа, Моисеевым законом разрешалось (Втор. XXIII,  25). Это не считалось воровством, и не в этом состояло преступ­ление учеников, вызвавшее замечание фарисеев. Нарушение закона, с их точки зрения, заключалось, во-первых, в том, что в этот день еще нельзя было есть нового хлеба. Первый сноп нового урожая обыкновенно приносился сначала свя­щеннику, который возносил его пред Господом в жертву. Это делалось по закону на другой день праздника опресноков, или на третий день пасхи, 16-го числа месяца Нисана. Ника­кого нового хлеба, — гласил закон, — ни сушеных зерен, ни зерен сырых не ешьте до того дня, в который принесете приношение Богу вашему: это вечное постановление в рады ваши во всех жилищах ваших (Лев. XXIII, 14). Господь Иисус Христос со Своими учениками проходил полем, по свидетельству святого Луки, в так называемую второпервую субботу, то есть в субботу, случившуюся 15-го Нисана (по толкованию святого Исидора Пелусиота). Значит,ученики, срывая и вкушая колосья, не дождались ровно одного дня, когда они могли сделать это на законном основании. Нр са­мое: ужасное, по фарисейским понятиям, состояло в том; что ученики срывали колосья и растирали их руками в субботу! Ведь, идя дальше в этом направлении, можно было допустить в субботу и жатву и молотьбу! А это законом определённо запрещалось: шесть дней можно делать дела, а в седьмой день суббота покоя, священное собрание; никакого дела не делайте (Лев. XXIII, 3),

Вероятно, фарисеи ожидали, что Господь остановит уче­ников и напомнит им древнее правило, но не дождавшись

этого, они сами обращают Его внимание на возмутительное нарушение закона: смотри, что они делают в субботу/

Таковы три факта, выявившие разногласие между Госпо­дом Иисусом Христом и фарисеями.

Ни в одном из этих случаев Господь не встал на точку зрения фарисеев и не поддержал их негодование. Ясно, что в оценке фактов религиозной жизни и в понимании ее сущнос­ти они резко расходились. Строго говоря, высказывания фа­рисеев имели под собой формальные основания, особенно в вопросах о посте и субботе. Здесь они стояли на почве бук­вального понимания закона, но этот закон в их понимании являлся чем-то мертвым, закостенелым, не допускавшим ре­шительно никаких изменений или приспособлений к живой душе человека, и потому он потерял дух жизни, подобно су­хому дереву, которое уже не может расти и развиваться, а может только гнить.

Господь Иисус Христос относился к Моисееву закону со­вершенно иначе.

Он никогда не отвергал Ветхого Завета. Не думайте, что Я пришел нарушить закон... не нарушить пришел Я, но ис­полнить (Мф. V, 17), — говорил Он. Он с большой силой подтверждает его, особенно когда замечает его лукавое извра­щение или нарушение во имя человеческих преданий старцев, как это мы видим в споре о пятой заповеди, дух которой фа­рисеи до того исказили, что: вопреки категорическому требо­ванию закона, позволяли человеку во многих случаях забы­вать о своих обязательствах! к родителям или же уклоняться от них путем лицемерной казуистики (Мк. VII, 6-13). В текстах Священного Писания Ветхого Завета Он ищет правила поведе­ния или опоры в борьбе с искушениями (Мф. IV, 4, 7, 10). Сво­их учеников Он упрекает за недоверие к ветхозаветным про­рокам (Лк. XXIV, 25). Доктрины Ветхого Завета о сотворе­нии мира, о человеке, о праведности, о Промысле Он считает неоспоримыми. На истории израильского народа, изложенной в книгах Ветхого Завета, Он основывает Свою миссию. В Своих проповедях и поучениях Он часто Пользуется изречени­ями, мыслями, образами и сравнениями, взятыми из Ветхого Завета. Он так хорошо его знает, что это знание возбуждает удивление даже среди книжников.

Но Господь Иисус Христос не только знал Ветхий Завет — Он всегда требовал его исполнения. Исцелив прокаженного, Он требует, чтобы тот пошел по­казаться священнику и принес жертву за очищение, как это было постановлено законом Моисея (Мф. VIII, 4, ср. Лев. XIV, 3-4).

Когда к Нему обращается юноша с просьбой научить, как наследовать жизнь вечную, Он прежде всего требует от него исполнения заповедей Ветхого Завета (Мк. X, 19).

Когда наступает время Пасхи, Он поручает ученикам при готовить все нужное для праздника, как это требовал закон Моисеев (Лк. XXII, 8).

Можно было бы привести много примеров, говорящих о том уважении, с каким Господь относился к Ветхому Завету. Несомненно, Он считал его не только полезным и нужным для духовной жизни, но и обязательным для человека как Слово Божие.

Здесь мимоходом можно подчеркнуть урок, вытекающий для нас: если Господь находил книги Ветхого Завета нужны­ми и полезными, то, очевидно, они имеют такое же значение и для нас, хотя мы и пользуемся высшей формой Божествен­ного Откровения — Новым Заветом. Необходимое Христу — необходимо и нам. Поэтому то пренебрежение и недоверие, которое замечается иногда среди некоторых христиан по от­ношению к Священному Писанию Ветхого Завета, совершен­но ни на чем не основано.

Но признавая и почитая книги Ветхого Завета как Боже­ственное Откровение, Господь относится к ним гораздо сво­боднее и совершенно иначе, чем фарисеи. Глубоко чтя прово­димые здесь основные принципы как плод озарения Святого Духа, Он считает ветхозаветные формы практического их осу­ществления в жизни вполне допускающими изменения, и, никогда не отступая от духа Священного Писания, Он тем не менее не связывает ни Себя, ни Своих последователей фор!-мальными предписаниями древнего закона. Жизнь меняется, меняются, как в калейдоскопе, ее условия, и те обряды, обы­чаи и норма внешнего поведения, которые были практичны и пригодны несколько столетий тому назад, становятся совер­шенно непригодными и даже неисполнимыми в данный мо­мент.

Но дух, этот вечный абсолютный и живой дух, действую­щий постоянно в человеке, в его жизни, в его истории, дух добра, истины, правды — должен быть всегда один и тот же, проявляясь лишь в различных обнаружениях в зависимости

от эпохи. Так, например, древний закон Моисея повелевал купившему раба из соотечественников держать его в рабстве не более шести лет, а в седьмой год отпускать на свободу и при этом добавлял: когда же будешь отпускать его от себя на сво­боду, не отпусти его с пустыми руками, но снабди его от стад твоих, от гумна твоего и от точила твоего: дай ему, чем благословил тебя Господь, Бог твой (Втор. XV, 13-14). В этом постановлении сказывается дух милосердия, дух любви к ближнему, но можем ли мы исполнить это правило? По­нятно, нет, так как в рабство у нас теперь не продаются и самый институт рабства давно уничтожен, поэтому и дух ми­лосердия в настоящее время должен искать своего выраже­ния в других, современных формах благотворительности.

Другой пример: для невольных убийц, то есть совершив­ших убийство неумышленно, по неосторожности, Моисеев закон отводил три города, где они могли искать убежища от мести родственников убитого. Здесь говорил дух правосудия, ибо человека, виновного только в неосторожности, карать как за умышленное убийство, конечно, несправедливо.

Но у нас нет ни городов убежища, ни родовой мести, и правило это отпадает само собой. Дух справедливости нахо­дит выражение в других формах. Ясно, что формы челове­ческого поведения и жизни, выражающие веления религиоз­ного духа, и не могут быть вечно одними и теми же, застыв­шими, омертвевшими,и требовать этой неизменности формы -значит на живой орган накладывать лубки.

Результат всегда будет один и тот же: ослабление живой силы религии и омертвение тканей души.

Более того: если религиозные формы держать всегда пе­дантично неизменными, не считаясь с потребностями духов­но развивающегося человека, то эти формы или искалечат духовную жизнь, дадут ей уродливое развитие, или совер­шенно остановят ее рост. Если ребенка постоянно держать в пеленках, не снимая их и не ослабляя, то он расти не смо­жет. Китаянки для того, чтобы иметь маленькие ноги, чего требует мода, держат их с детского возраста всегда туго за­бинтованными. Это сохраняет детский размер ноги, останав­ливая ее рост, но страшно уродует ее и сопровождается силь­ною болью.

Так бывает всегда там, где есть живая органическая сила жизни и роста. Так и в религии: по мере того, как дух Бо­жий, дух добра и правды все полнее и совершеннее воплощается в жизни человека, старые формы, как детские пеленки, становятся для него все теснее, и он неизбежно, хотя часто постепенно и незаметно, их меняет. Са'ма жизнь в той мере, как она развивается и проникается новым духом, перерастает старые рамки, не умещается в них и естественно стремится их раздвинуть, и если, не считаясь с этим ростом, оставить эти рамки в прежнем виде, без всяких изменений, то жизнь просто их разломает, как поднимающаяся вешняя вода в реке ломает сковывающий ее лед. Этот именно закон духов­ной жизни и выразил Господь в словах: Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут; но вино молодое надобно вливать в мехи новые (Мк. II, 22).

Господь Своим учением, жизнью и смертью поднял рели­гию на такую громадную высоту, в такой полноте сообщил уверовавшим в Него духа истины и благодати, что не только формы внешнего богослужения оказались устарелыми, но са­мые правила жизни и поведения пришлось расширить и углу­бить, чтобы в них могло отразиться это веяние нового духа. Отсюда ряд антитез, естественно возникающих при сопостав­лении нового учения со старыми правилами:

Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду (Исх. XX, 13). А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду (Мф. V, 21-22).

Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй (Исх. XX, 14). А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину¹ с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем](Мф. V, 27-28).

Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст  ей разводную (Втор. XXIV, 1). А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать (Мф. V, 31-32).

Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клят вы, но исполняй пред Господом клятвы твои (Лев. XIX, 12; Втор. XXIII, 21). А Я говорю вам: не клянись вовсе... Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет (Мф. V, 33-34, 37).

Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб (Исх. XXI, 24). А Я говорю вам: не противься злому (Мф. V, 38-39).

Вы. слышали, что сказано: люби ближнего твоего и. нена­видь врага твоего (Лев. XIX, 17). А Я говорю вам: любите

врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотво­рите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гоня щих вас (Мф. V, 43-44).

В этих антитезах нет противоречия древним правилам. Они не отменяют, но лишь развивают и усовершенствуют нормы Ветхого Завета. В них веет тот же дух любви и правды, но уже поднявшийся со ступени младенческого состояния чело­вечества на громадную высоту развития и совершенства.

Так и смотрит Господь на взаимное отношение Ветхого и Нового Заветов. Не думайте, — говорит Он, — что Я при­шел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить (Мф. V, 17). Русское слово "исполнить" не со­всем точно передает оттенок мысли. Стоящее здесь у Матфея греческое слово означает: "восполнить", дать полноту, закон­ченность. Другими словами, Господь хочет сказать, что Его Новозаветное учение не нарушает и не отменяет Моисеева за­кона, но восполняет и развивает его. Фарисеи расширяли древний закон, отыскивая все новые случаи его применения, опутывая всю жизнь мелочными, формальными предписания­ми, порождая предания старцев в невероятном количестве, или, как говорит пророк Исайя: стало у них словом Господа: заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило на прави­ло, правило на правило, тут немного, там немного, — так что они пойдут... и попадут в сеть и будут уловлены (Исх. XXVIII, 13). В этих попытках регламентировать все мелочи жизни неизменными мертвыми правилами, формально выве­денными из закона, они сохраняли букву закона, но нередко нарушали его дух (Мк. VII, 6-13).

Иисус Христос, наоборот, углубляет и развивает принци­пы ветхозаветного законодательства, усиливает его духовную напряженность. Он сохраняет его дух, но нередко нарушает форму. В этом заключается основная и существенная разница в отношениях к Ветхому Завету Господа Иисуса Христа и фа­рисеев.

Отчего получилось такое различие?:

Оттого, что Господь смотрит на религию неизмеримо глуб­же, чем фарисеи. Для Него сущность религии и заключается в живом союзе души человека с Богом, союзе любви. Да бу­дут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино... Да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них (Ин. XVII, 21, 26), -- так молится Он Отцу Своему. Любящая Бога человеческая душа — вот то, что для Него наиболее ценно, а каким образом эта душа дошла до любви, объединяющей ее с Богом, — это воп­рос, строго говоря, второстепенный, не имеющий существен­но важного значения. Человек может воспитывать эту лю­бовь и ортодоксальными средствами, строгим выполнением выработанных религией обрядов и постановлений, имеющих педагогическое значение, но может достигнуть той же цели и совершенно своеобразным путем, как, например, достига­ли святые отшельники, пребывание которых в пустыне тре­бовало от них особого образа жизни и особых правил внеш­него поведения. В христианстве оценивается не столько дея­тельность человека, сколько качества души его, проявляю­щиеся в этой деятельности. Святитель Николай публично за­ушил Ария и был осужден отцами Собора, усмотревшими в этом поступке нарушение дисциплины любви, но Бог оправ­дал Своего избранника, ибо в этом заушении сказалась горя­чая ревность святителя о вере, его великая любовь к Богу и, несомненно, к тому же Арию, хульные речи которого надо было остановить, дабы не поразил его гнев Божий. Господь, как всегда, смотрит в корень вещей. Таким корнем в духов­ной жизни является душа; внешние деяния — это только плоды. Важно прежде всего, чтобы корень — душа —- был здоров, тогда и плоды будут хороши. Так всякое дерево доб­рое приносит и, плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые (Мф. VII, 17-18).

Добрый человек из доброго сокровища сердца своего выно сит доброе, а злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое, ибо от избытка сердца говорят уста его (Лк. VI, 45).

Стоя на этой: точке зрения, Господь и все внешние уста­новления религии, ее обряды, правила, обычаи оценивает исключительно до их связи с душой человека, то есть по­скольку они или выражают религиозные настроения и дви­жения души, или служат средством ее религиозного воспита­ния. Суббота для человека, а не человек для субботы, — го­ворит Он (Мк. II, 27).

Это значит, что все внешние формы, в которых проявля­ется религиозная жизнь, хороши и ценны, если они содей­ствуют духовному развитию человека и помогают ему при­близиться к Богу. Ценны искренние молитвы, потому что они служат выражением веры, благоговения и любви к Богу

, преклоняя Господа на милосердие к молящемуся, сближа-от Бога с человеком. Ценны церковные службы, полные :имволизма и глубоко трогательных обрядов, ибо они разви-вают в человеке религиозное чувство. Ценны дела милосер­дия и различные благочестивые упражнения, ибо они воспиты­вают благонастроенную волю, стремящуюся к Богоугождению.

Но все эти формы религиозных проявлений становятся эесемысленными, если они теряют связь с живой душой. Бессмысленны и бесцельны молитвы, если они произносятся голько устами и если в них не участвует ни ум, ни сердце. Становятся совершенно ненужными обряды, если они не вос­питывают душу в любви и покорности к Богу. Даже дела благотворительности и служения ближнему теряют свою цен­ность, если человек не участвует в них душой (1 Кор. XIII, 3).

Если мы поймем все это, поймем взгляд Господа на рели­гию и на религиозную жизнь, то нам станет ясен смысл всех грех ответов, в которых обнаружилось Его разногласие с фа­рисеями.

Когда фарисеи упрекают Его в том, что сближением с мытарями и грешниками Он позорит Свое звание духовного учителя, Господь отвечает им: Не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию.

Самое ценное для Бога — душа человека. Поэтому и обя­занность религиозного учителя именно в том и состоит, что­бы эту душу, омраченную, недугующую грехом и ушедшую от Бога, просветить, исцелить и снова вернуть к Творцу. Не нужен тот учитель, который не идет за этой душой, гнуша­ясь ее язв, и бессмысленно его величаво-надменное стояние в отдалении от людей, требующих его руководства. Если он желает оставаться лишь в незапятнанном Кругу праведни­ков, то он бесполезен и не делает своего дела.

На вопрос, почему ученики Его не постятся, Господь от­вечает: могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених? Доколе с ними жених, не могут поститься, но придут дни, когда отнимется у них жених и тогда будут поститься в те дни (Мк. II, 19-20).

Это значит: пост не соответствует их теперешнему на­строению. Пост есть внешнее выражение душевной скорби и сокрушения о грехах. Но сейчас для них время радости, ибо Я, Господь и Учитель их, с ними. Было бы смешно, если бы гости, приглашенные на свадебный пир, скорбели и пости-

92

лись. Так и для их ликующей души пост не только бесполе­зен и бессмыслен, но был бы лишь вредным лицемерием. На­ступят дни, когда Меня не будет с ними, тогда будут скорбеть и поститься. Тогда пост будет для них потребностью души и выражением тоскующей любви. Тогда он будет нужен.

Когда, наконец, фарисеи упрекнули учеников Иисусовых в том, что они срывали и ели колосья в субботу, Господь ска­зал в ответ: неужели вы не читали никогда, что сделал Да­вид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников, и дал и бывшим с ним? (ст. 25-26).

Эпизод, который указывает Господь, относится к тому времени, когда Давид спасался от преследования Саула, и подробно описан в первой книге Царств, глава XXI, ст. 1-6. Хлебы предложения считались великой святыней (Лев. XXIV, 9), и никто из посторонних не смел их вкушать по закону Моисееву. Однако Давид нарушил это постановление, ибо в противном случае ему и его свите грозила опасность погибнуть от голода. Господь не порицает Давида, ибо поста­новления закона имеют в виду пользу человека и его души, и там, где буквальное исполнение их связано с очевидным вре­дом для человека, они, конечно, могут быть отменены.

Точно также нельзя упрекать и апостолов, что они по нужде нарушили субботу, ибо суббота для человека, а не человек для субботы (ст. 27).

Фарисеи смотрели совершенно иначе. Вряд ли они когда-нибудь задумывались серьезно о необходимости совершенство­вать прежде всего душу, вряд ли именно в этом видели волю Божию и главную цель религии и вряд ли рассматривали по­становления закона как воспитательное средство религиозно­го развития. Для них исполнение закона уже само по себе было средством богоугождения, и, забывая, что Бог не от рук человеческих угождение приемлет, они воображали, что чисто механическим исполнением всех обрядовых пред­писаний они обеспечивают для себя должную милость и на­граду. Вот почему, исполнив эти предписания, фарисей был вполне доволен собой и больше ни о чем не заботился. "Разве я не все исполнил, и в чем я ошибся?" - - таково было обыкновенное присл овие фарисея. Обряды и постановле­ния закона приобретали, таким образом, значение своего рода магических средств, исполнение которых было для человека

обязательно, если он хотел получить милость у Бога. У фа­рисеев человек был для субботы, а не суббота для человека. Он мог умирать с голоду, если ему это было угодно, но суб­ботние постановления он обязан был выполнить, ибо в против­ном случае он навлекал на себя, по их мнению, гнев Божий.

Этот взгляд на сакраментальное значение обрядов не из­жит и до сих пор даже в христианстве, особенно среди наше­го старообрядчества. Там обряды тоже приобрели совершен­но несвойственное им значение самодовлеющих средств бого-угождения и потому объявлены неизменными и неприкосно­венными. "До нас положено: лежи так оно во веки веков", -говорил первый вождь раскола старообрядчества протопоп Аввакум.

Но для нас, конечно, это мнение неприемлемо. Бесконеч­но выше взгляд Господа, Который все обряды и постановле­ния внешнего закона рассматривал с точки зрения их пользы для души человека. Чтобы тем отчетливее выяснить эту точку зрения, позвольте привести сравнение.

Когда архитектор начинает строить храм, он прежде все­го ставит леса. Без этого работа невозможна: вы можете вы­ложить пять-десять ярусов кирпичей, но больше этого не пойдет. Леса позволяют вам вести постройку до громадной высоты, и чем выше она поднимается, тем выше протягива­ются по лесам лестницы и платформы для рабочих. Только когда постройка закончена, леса снимаются, и чудное здание храма Божия вырастает перед вами во всей красоте своей.

Леса — это обряды и правила внешнего поведения. Их задача — содействовать воспитанию души и постройке в ней храма Божия, что и является главной целью духовной работы.

Нужны ли они?

Ясно, что нужны, ибо без них храма не построить. В луч­шем случае можно вывести лишь первый ярус, во всю пост­ройку закончить невозможно.

Изменяемы ли они?   ;

Опять-таки ясно, что да. По мере того, как идет вперед развитие пути, и внешние вспомогательные средства должны становиться возвышеннее и сложнее, приспособляясь к это­му развитию.  Для детей нужно молоко, для взрослых -твердая пища (1 Кор. III, 2).

По мере роста дерева необходимо удлинять палочку, к которой оно привязано.
Но достаточно ли ограничиться постройкой лесов, то есть исполнением внешних обрядов и предписаний, как ограничи­вались фарисеи?

Конечно, нет. Ставить леса бессмысленно, если не строить храма. Сами по себе они ни на что не нужны.

Надо твердо помнить, что если Господь должен быть цен­тром всей человеческой жизни и царствовать в душе челове­ка, то первая забота христианина должна состоять в том, чтобы построить в душе достойный для Него храм, то есть очистить и приготовить, воспитать душу.

В этом заключается главная забота. Сюда должны быть уст­ремлены все силы и внимание, и вся религиозная жизнь и дея­тельность должна рассматриваться под этим углом зрения.

Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий жи­вет в вас? (1 Кор. III, 16). Вы храм Бога живаго, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом (2 Кор. VI, 16).

 

Глава III ст 1-6.

 

Снова евангелист рассказывает о столкновении, проис­шедшем между Господом и фарисеями, и снова это столкнове­ние произошло по вопросу о субботе.

В вопросе о субботе книжники и фарисеи были особенно неуступчивы и ревнивы, ибо они здесь опирались не просто на древний обычай или предание старцев, но на определенное повеление Божие. Четвертая заповедь Синайского законода­тельства гласила:

Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай, и делай [в них] всякие дела твои, а день седьмой -суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни [вол твой ни осел твой, ни всякий] скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть

дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день суббот­ний и освятил его (Исх. XX, 8-11).

А тридцать первая глава книги Исход говорила еще ре­шительнее: И сказал Господь Моисею, говоря: скажи сынам

Израилевым так: субботы Мои соблюдайте, ибо это — зна­мение между Мною и вами в роды ваши, дабы вы знали, что Я Господь, освящающий вас; и соблюдайте субботу, ибо она свята для вас: кто осквернит ее, тот да будет предан смер-ти; кто станет в оную делать дело, та душа должна быть истреблена из среды народа своего; шесть дней, пусть дела­ют дела, а в седьмой — суббота покоя, посвященная Господу: всякий, кто делает дело в день субботний, да будет предан смерти (Исх. XXXI, 12-15).

На основании этих прямых и решительных требований закона Моисеева еврею запрещено было в субботу всякое дело: нельзя было ни развести огня, ни сварить пищи; даже передвижение ограничено было мерою 2400 шагов. Постанов­ления эти поддерживались с неумолимой строгостью, и требо­вание книги Исход о казни за осквернение субботы исполня­лось буквально.

В книге Числа мы читаем такой эпизод.

Когда сыны Израилевы были в пустыне, нашли человека, собиравшего дрова в день субботы; и привели его нашедшие его собирающим дрова [в день субботы] к Моисею и Аарону и ко всему обществу [сынов Израилевых]; и посадили его под стражу, потому что не было еще определено, что' долж­но с ним сделать. И сказал Господь Моисею: должен умереть человек сей; пусть побьет его камнями все общество вне стана. И вывело его все общество вон из стана, и, побили его камнями, и он умер (Чис. XV, 32-36).

Еще более поразительный случай рассказывается в первой книге Маккавеев. Во время восстания Маттафии отряд возму­тившихся иудеев, ревнителей отеческого закона, укрылся в горах, где в субботу и был настигнут войсками царя Анти-оха. Когда те начали сражение, иудеи оказались совершенно беззащитными, ибо в субботу не хотели сражаться, и они не отвечали им, ни даже камня не бросили на них, ни загради­ли тайных убежищ своих, и сказали: мы все умрем в невин­ности пашей; небо и земля свидетели за нас, что вы неспра­ведливо губите нас. Нападали на них по субботам, и умерло их, и жен их, и детей их со скотом их, до тысячи душ (1 Мак. II, 36-38).

Так ревниво оберегался среди евреев покой субботнего дня! Правда, требования жизни мало-помалу брали свое, и чтобы не оказаться в безвыходном положении, подобно маккавейскому отряду, пришлось допустить много казуистичес­ких отступлений и обходов субботнего закона, но внешне он исполнялся очень строго. Врачебная практика также была запрещена в субботу, и, подводя под понятие врачевания чу­десные исцеления больных Господом Иисусом Христом, фа­рисеи и эту деятельность считали недозволенной.

Когда однажды Господь исцелил в синагоге больную скорченную женщину, начальник синагоги, негодуя, что Иисус исцелил в субботу, сказал народу: есть шесть дней, в которые должно делать; в те и приходите исцеляться, а не в день субботний (Лк. XIII, 14). Жалкий буквоед, он не по­нимал той простой и очевидной истины, что если Богу не­угодны были исцеления в субботу, то Он и не допустил бы силе Своей совершаться в них, ибо силой Божиею они были совершены.

Зная отношение Господа к вопросу о субботе, фарисеи, рассказывает евангелист Марк, наблюдали за Ним, не исце­лит ли его в субботу, чтобы обвинить Его. А в синагоге, куда пришел Господь, находился в это время человек, имев­ший сухую руку. Пройти мимо него безучастно, не оказав никакой помощи, Господь не хотел, но Он видел озлоблен­ные, подстерегающие взоры фарисеев и решил дать им урок.

Он же говорит человеку, имевшему иссохшую руку: стань на средину. А им говорит: должно ли в субботу добро делать, или зло делать? душу спасти, или погубить? Но они молчали.

Что могли они ответить? Простой, ясный, мудрый вопрос Господа сразу обличал всю нелепость их позиции. В самом деле: что сказать? Сказать, что добро делать в субботу мож­но, это значило признать допустимыми и исцеления, а это производило уже коренную ломку в их взглядах и учении о субботе. Более того: это значило признать перед всем наро­дом несправедливость злостных нашептываний и нападок на Иисуса и ошибочность собственных суждений. Профессио­нальное самомнение и гордость книжников допустить этого не могли. С другой стороны, сказать, что в субботу можно делать зло и оставить человека погибать без помощи, было до такой степени нелепо и так не вязалось со значением суб­боты как дня, посвященного Богу, что даже их отупевшая совесть и извращенный в своем фанатизме ум понимали это.

Кроме того, простой народ сердцем почувствовал бы всю фальшь и возмутительную жестокость такого ответа, а поко-

лебать свой авторитет среди народа — это для фарисея было хуже всего.

Они молчали. И, воззрев на них с гневом, скорбя об оже­сточении сердец их, говорит тому человеку: протяни руку твою. Он протянул, и стала рука его здорова, как другая.  , Господь примером доказал, что в субботу делать добро

МОЖНО.!

В этом эпизоде яснее, чем где-либо фарисеи выявили свое сухо-формальное отношение к религиозным установлениям. По их понятиям, действительно, человек был ради субботы, а не суббота человека ради. Пусть человек гибнет, пусть он упустит, быть может, единственную для него возможность получить исцеление от Великого Пророка, но закон о суббот­нем покое должен быть соблюден. Такова их точка зрения.

Но Господь, как всегда, верен Себе. У Него и здесь на первом плане вопрос о человеке, и если для его спасения надо нарушить закон о субботе в его буквальном понимании, Он не колеблется это сделать.

Описанное столкновение Господа с фарисеями ставит пе­ред нами очень важный вопрос: как в самом деле, по хрис­тианскому учению, следует проводить праздники и относить­ся к ним? Чему в этом случае учит пример Христа?

Что Господь праздники не отрицал, видно из того, что каждый год для празднования Пасхи Он ходил в Иерусалим, как этого требовал установившийся обычай, и даже перед са­мой Своею смертью, уже предчувствуя ее близость, Он на­шел нужным совершить с учениками Своими Пасху по при­нятому еврейскому ритуалу. Не отрицал Он, конечно, и Суб­боты как особого дня, посвященного Богу, ибо соблюдение Субботы требовала прямая заповедь Божия, а заповеди эти Он исполнял строго, говоря о них так: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все (Мф. V, 18). Если Ветхий Завет вообще Он считал нужным для человека, как это мы видели раньше, то краеугольный камень этого завета, Си­найское законодательство, Он считал безусловно необходи­мой основой жизни, неизменной до последней йоты как за­кон воли Божией.

В христианстве суббота уже во времена апостолов была заменена воскресным днем. В книге Деяний (гл. XX, ст. 7) мы читаем, что христиане для совершения таинства причащения собирались в первый день недели, то есть в день, сле­дующий непосредственно за субботой, ибо субботой заканчи­валась еврейская неделя. Другими словами, это было бого­служение воскресного дня. Особенное значение этого дня от­мечает также апостол Павел, говору о сборе милостыни (1 Кор. XVI, 2). Лаодикийский Собор христианской Церкви уже определенно заменяет празднование субботы воскресным днем.

"Не подобает христианам иудействовати, - - говорит его 29-е правило, — и в субботу праздновати, но делати им в сей день, а день воскресный преимущественно праздновати, аще могут, яко христианам". Причина этой замены вполне понят­на: в первый день недели воскрес Господь наш Иисус Хрис­тос, и воспоминание этого события, самого важного в христи­анстве, придает и самому дню, с которыми оно связано, вы­дающееся значение. Поэтому требование четвертой заповеди о праздновании седьмого дня недели в Новозаветном христиан­стве относится к дню воскресному.

Итак, мы имеем определенную заповедь Божию о почита­нии праздников. Так как все заповеди даны Господом для блага самого человека, то очевидно и эта заповедь для лю­дей полезна и необходима. Она так же важна и так же нуж­на, как и все остальные заповеди, ибо в ней выражается та же воля Божия, как и во всем Синайском законе. И однако нет, кажется, другой заповеди, которую мы нарушали бы так легко и так часто, как четвертую. По всей вероятности, это происходит оттого, что вредные последствия нарушения чествования праздников для нас не так очевидны, как вред от нарушения других заповедей. Убийство, кража, клевета — это явное зло, для всех понятное. Но будничная работа в праздник, разгул, занятия, не соответствующие значению Бо­жьего дня, - - кому от этого какой вред? Не наоборот ли? Труд ведь всегда полезен, и потому всякая работа, хотя бы и в праздник вполне допустима. Так думают многие. И однако нарушение, праздников есть несомненное зло, иначе Господь, вечно пекущийся о благе человека, не оградил бы их почита­ния особою заповедью.

Зачем же нужны праздники?

Однажды мне пришлось говорить с молодым английским студентом о том, почему так строго соблюдается воскресный день в Англии. "Знаете что, сэр, — сказал он, — как бы там ни было, но необходимо хотя бы один день в неделю иметь для лучших дум!.."

Эту же мысль подробнее раскрывает преосвященный Фи­ларет, митрополит Московский: "Праздник — это благочес­тивое созерцание, в котором дух отдыхает от труда плоти и собирает силы для работных дней жизни". В самом деле, в течение недели мы, как в котле, кипим среди будничных за­бот и волнений, живем, как на базаре, где крикливая суета жизни заглушает все. Душа, как удушливым туманом, оку­тана назойливыми мыслями о житейских нуждах и дрязгах, о наживе, о карьере, об удовольствиях, о чем угодно, только не о Боге; и осадок этих дум, как копоть, как плесень, заво­лакивает душу, делая ум нечистым и сердце черствым. В душе копится слой нравственной грязи, и эту грязь необхо­димо время от времени очищать, чтобы не покрыться плот­ной коростой греха, под которой сейчас же начинается гние­ние и разложение духовных сил. В русском народе есть обы­чай по субботам каждую неделю ходить в баню. Так и душа нуждается в периодических своего рода нравственных омове­ниях. Такими омовениями для души и должны служить праздники.

Праздники — это душ для души. "День седьмой — Гос­поду Богу твоему", — говорит заповедь. Долой все буднич­ные заботы, серые мысли, грязные желаньица, ноющую за­висть, недоброжелательность! На один день отдайте душу лучшим думам — думам о Боге, о любви, о вечности, о свет­лом мире ангелов и святых, о бессмертии будущего (чтобы вам самим ;стать лучше, чище, добрее). Стряхните с себя пыль житейской суеты, ибо благословил Бог седьмой день, и освятил его (Быт. II, 3). Подумайте хоть в этот день о душе, иначе вам грозит опасность, что дума о теле превратится для вас в суть жизни.

В этом главное значение праздника. Это — день очище­ния, и этого требует гигиена души.

Для человека немощного, мирского трудно жить постоян­ным устремлением к Богу. Это требует непрерывных усилий и хорошо дисциплинированной воли, ибо житейские мелочи постоянно стремятся овладеть сознанием и вытеснить оттуда всякую мысль о Боге. Бороться с этим напором постоянно, каждую минуту, не отступая ни на шаг, часто не под силу обыкновенному человеку, не искушенному в духовной борьбе. Церковь это знает и потому, оставляя в распоряжении че­ловека для его житейских дел шесть дней в неделю, требу­ет от него лишь один день особых усилий, чтобы ему вы­рваться из будничной сутолоки и напряжением духа хотя бы ненадолго подняться на очищающую и освящающую высоту. Это мудрая педагогика. Когда разумный воспитатель обучает своих питомцев гимнастике, он всегда на первых порах силь­ное напряжение чередует с продолжительными периодами от­дыха: иначе легко надорваться. Так и в духовном воспита­нии: подъем духовных сил в день праздника сменяется дли­тельным духовным ослаблением будней и потому легко вы­держивается даже слабым, начинающим христианином. Так мало-помалу воспитывается и укрепляется душа. Прежде чем бегать, надо научиться ходить.

Таким образом, установление особых праздничных дней, прерывающих течение будней, имеет духовно-воспитательное значение.

Трудно вообразить, что представляла бы собой жизнь без праздников. Несомненно, нечто очень унылое, безрадостное. Случалось ли вам видеть фабричные города, где некоторые улицы сплошь состоят из фабрик и заводов? Более неприг­лядной картины, чем эти улицы, нельзя и вообразить. Серые, пыльные мостовые; грязно-красные бесконечно-монотонные корпуса, как коробки, без архитектурных украшений, без узоров, без стиля, с рядами однообразных окон, затянутых мелким переплетом рам; бесконечная вереница длинных го­лых труб, вытянувшихся к небу, как жерла пушек, и извер­гающих из своих пастей тучи едкого дыма ^;и копоти. Чисто­го, ясного, лазурного неба не видно: оно все заплевано, зага­жено этими трубами и покрыто их серым дымом, как пы­лью. Нигде ни одного яркого, красочного пятна, которое оживило бы эту монотонную жуть. Все серо, убого, убий­ственно скучно. Везде грязь, копоть, от которых никуда не спрячешься.

Таковы должны быть впечатления жизни, состоящей из одних будней без праздников. Но душа не переносит этого уд­ручающего однообразия: она требует ярких, цветочных пя­тен, горящего солнца, смеющегося неба, песни жаворонка, радости жизни. Все это дает праздник. При религиозном, христианском отношении к нему он приносит столько радо­сти, столько чистых восторгов, что жаль становится тех людей, которые не получили церковного воспитания и никог­да не переживали этого святого подъема праздничного настро­ения. Даже будни после праздника становятся как-то содер­жательнее, осмысленнее и потому интереснее.

Часто люди, привязанные к земле и думающие только о земном, говорят, что праздники понижают продуктивность народного труда, чро праздничное время тратится непроизво­дительно и что лучше было бы использовать его для работы, ибо тогда люди были бы обеспеченнее и жили богаче. Но не говоря уже о том, что "не хлебом единым жив будет человек" и что цель жизни не в богатстве, а в развитии духа, чему содействуют христианские праздники, оказывается, что праз­дники не уменьшают, а, наборот, повышают производитель­ность физического труда и, следовательно, способствуют на­коплению материальных ценностей. Есть специальная книга заграничного ученого Нимейера, посвященная этому вопросу и озаглавленная "О покое воскресного дня". В этой книге на основании статистических данных доказывается одна очень простая мысль: человеческая рабочая энергия изнашивается чрезвычайно быстро и нуждается для своего восстановления в определенных периодах отдыха; в противном случае качество и напряженность работы понижаются, так что время, выиг­ранное от отмены праздничного отдыха, пропадает почти без­результатно и общей продуктивности труда не увеличивает.

Кроме того, классическим опровержением указанного возражения служит самая богатая из европейских стран -Англия. Нигде так строго не соблюдается покой воскресно­го дня, как здесь» Если когда-нибудь вам придется быть в будний день в центральной части Лондона, так называемом Сити, то вы будете ошеломлены тем бешено шумным пото­ком жизни, который мчится по главным улицам. Движени­ем заполнены все: тротуары, по которым бесконечной лен­той струится густая толпа озабоченно-деловых людей; сплошной массой по асфальтовой мостовой несутся экипажи разных родов — кэбы, автомобили, ручные тележки, элегант­ные фаэтоны, грузные автобусы и т. д.; под землей тоже ли­хорадочное движение: там, на глубине шести сажен, по осо­бым подземным коридорам-трубам со страшной быстротой бе­гут электрические поезда; поезда так называемого метрополи­тена то ныряют под землю, то взбегают на высокие эстакады и
грохочут над вашей головой...  Все это создает впечатление настоящего столпотворения.

Но придите сюда в воскресный день, и вы будете пораже­ны совершенно иной картиной. Все тихо. Витрины магази­нов, многочисленные конторы, банки — все закрыто. Улицы точно вымерли. Не видно почти ни души. Редко-редко пока­жется прохожий, идущий куда-то быстрыми шагами, как будто конфузясь своего одиночества и необходимости, заста­вившей его нарушить традицию. В пустых коридорах улиц одинокие шаги раздаются странно звонко и отчетливо. Про­шел — и снова все замолкло. Только бобби, эти великолеп­ные лондонские полисмены, как изваяния, неподвижно сто­ят на своих постах, оттеняя еще более неподвижность карти­ны. Все население после церковной службы проводит время дома — или у рояля, под аккомпанемент которого поются священные гимны, или в беседе с приятелями у камина. Так Англия проводит воскресенье. К этому следует еще приба­вить, что уже в субботу с 12 часов дня занятия повсюду пре­кращаются, и тем не менее Англия — самая богатая и самая промышленная страна в Европе.

Итак, праздники нисколько не уменьшают  производи-тельности народного труда. Но, конечно, для того, чтобы они приносили действительную пользу человеку, очищая и возвышая душу, для этого необходимо проводить их долж­ным образом. У нас, к сожалению, праздник обыкновенно означает только усиление житейской суеты. Гости, концер­ты, вечера, балы, театры, посиделки, карты, выпивка — все роды развлечений, часто грубых, часто безнравственных — все это намеренно пригоняется к празднику: в будни неког­да. Понятно, что проводить праздник таким образом вовсе не означает посвящать его Богу или отдыхать. В результате получается лишь утомление, какой-то мутный 'осадок, ду­шевное отупение. Можно прямо сказать, что гораздо лучше работать, чем наполнять время этой суетой, отравляющей Душу.

Как же следует проводить праздники по-христиански?

Посмотрите на пример Господа Иисуса Христа. Что Он делает в субботу, то есть в праздник?

У евангелиста Луки есть такое замечание: и вошел, по обыкновению Своему, в день субботний в синагогу (Як. IV, 16).

Вот что было праздничным обыкновением Иисуса Хрис­та: Он шел в синагогу, то есть в молитвенный дом. У нас си-

нагоги заменены храмами, и, следовательно, наша первая обязанность — посещение храма.

Действительно, храм Божий и общественное богослужение
являются могущественным средством духовного воспитания,
просветления, очищения. "Действие Божественной литургии
велико... — пишет Гоголь. — Если только молящийся бла­
гоговейно и прилежно следит за всяким действием, душа его
приобретает высокое настроение, заповеди Христовы стано­
вятся для него исполнимы, иго Христово благо и бремя лег­
ко". "Люблю я молиться в храме Божием,      говорит
о. Иоанн Кронштадтский, — особенно в св. алтаре, у престо­
ла или у жертвенника Божия, ибо чудно изменяюсь я в хра­
ме благодатию Божиею; в молитве покаяния и умиления спа­
дают с души моей терния, узы страстей, и мне становится
так легко... я оживаю в Боге и для Бога... я делаюсь как
дитя, утешаемое на коленях матери; сердце мое тогда полно
пренебесного сладкого мира... ко всем чувствуешь дружество
и любовь, к самим врагам, и охотно их извиняешь и проща­
ешь".

Храм внушает мысль о Боге и стремление к Нему. Даже внешний вид его: эти позолоченные главы, похожие на горя­щие свечи с остроконечным языком пламени, взвившемся к небу, зовут оторваться от земли туда, в высь, в бесконечное. А богослужение и поучает, предлагая вниманию молящихся все содержание христианства в ряде глубоких символических образов, и утешает, и смягчает, и возвышает. Вот небольшой отрывок из письма пятнадцатилетней девочки, передающий впечатления юной души под действием богослужения: "Я пою Тебе чудную песню, Тебе, Высокому, Светлому, посылаю­щему в душу мою веяние неземного блаженства... Ярко иг­рают солнечные лучи, светлые и радостные на голубых сво­дах храма. Нежно реет в вышине белый голубок и колы­шется в прозрачных струях ладана. Мягкие, легкие струи незаметно поднимаются кверху. Смеющиеся солнечные лучи прорезают их и падают на полукруглые своды... Как прекрасен этот яркий день! Как ясно голубое небо! Как ра­достно-звонко поют хвалу Тебе молодые, красивые голоса! Как дивно здесь, в Твоем храме! Как горят все сердца чис­тою любовью к Тебе!.. Весь мир — великий храм Твой, и все в этом храме прекрасное и светлое, и все поет Тебе песнь звенящую и прекрасную, звучащую восторгом и нежною любовию: мы любим, любим Тебя, о, Светлый, Высокий, Пре­красный!..

Тихо входим мы в полутемный храм и благоговейно пре­клоняем колени пред таинственным алтарем Твоим. Не­слышно летит вверх, к полутемным сводам первая молитва трепещущих сердец, горящих беспредельной любовью к Богу. Ровным светом теплятся впереди свечи. Плавно льют­ся давно знакомые, дорогие сердцу напевы... И из самой глу­бины взволнованной души несется к Нему, распитому нами, страдающему за нас, любящему нас, горячая и чистая молитва:

"Боже, Боже! Видишь Ты наше горе, видишь Ты тьму, в которой мы живем, видишь, как рвутся души наши к свету Твоему!.. Из горячих, любящих сердец несется к Тебе пла­менная чистая молитва за тех, которые не знают этого бла­женства молиться Тебе, за тех, в душах которых нет ни ис­кры великой любви Твоей, согревающей и просвещающей сердца всех! О, они не знают, какое блаженство чувствовать Тебя в сердце своем, какое блаженство в любви к Тебе, как легко и радостно прощать все обиды людям во имя Твое! О, Тебе, Великому, Милосердному, молимся мы: дай им хоть на минуту понять Тебя, дай им хоть мгновение возрожденным и очищенным от житейской грязи сердцем помолиться Тебе, дай им в сердцах своих ощутить светлую и прекрасную лю­бовь к людям! Пробуди в душах их все хорошее, чистое, что исчезло под грязью жизни и что и сейчас еще спит глубоким сном в их сердцах!"

Таковы впечатления чистого детского сердца от право­славного богослужения, и так возвышенно настраивает храм!

Недаром древние христиане так ценили праздничное об­щественное богослужение и так стремились к нему, что даже опасность смерти их не останавливала.

Из истории Церкви известен такой случай.

В царствование византийского императора Валента одно время свирепствовало тяжелое гонение на православных христиан. Особым эдиктом запрещалось посещение право­славных храмов. Запрещение это сопровождалось угрозой, что все, явившиеся к богослужению, будут избиты в самом храме. Исполнение эдикта поручено было городскому пре­фекту. Рано утром, когда, по сведениям префекта, Должно было начаться православное богослужение, он отправился к храму в сопровождении вооруженного отряда. Он рассчиты-

вал, что императорский эдикт так напугает христиан, что никто не посмеет прийти в церковь. Каково же было его удивление, когда он заметил, что улицы, прилегавшие к хра­му, были полны христианами, стремившимися к литургии. Особенно поразило его, когда! он заметил выходящую из од­ного дома молодую женщину христианку с ребенком на руках.

Слушай, — сказал он, —- куда Ты идешь?

В церковь, — отвечала она.

Но ведь ты знаешь эдикт?

Да, знаю, — спокойно промолвила она.

 

И ты не боишься смерти?

О, — сказала она, и ее глаза засияли восторгом, — я с
радостью умру за Христа!.. Смотри: все идут... Неужели я
могу пропустить такой случай — пострадать за Господа...

Но пожалей хоть ребенка... Зачем его взяла?

—      Я хочу, чтобы и он разделил мое счастье... Он доста­
точно велик, чтобы исповедать имя Господа Иисуса Христа.

Префект был смущен, взволнован, потрясен. Эдикт импе­ратора не был исполнен.

Так дорожили христиане храмом и богослужением. Пони­мая все значение богослужения для христианского воспита­ния, VI Вселенский Собор изДал даже следующее строгое пра­вило о праздниках: "Аще кто, не имея никакой настоятель­ной нужды, или препятствия... в три воскресные дни в про­должение трех седмиц, не приидет в церковное собрание: то клирик да будет извержен из клира, а мирянин да будет уда­лен от общения".

Таким образом, посещение храма является первой обязан­ностью христианина в праздник.

Вторая обязанность — благотворение. Этому также учит пример Господа, исцелившего сухорукого в Субботу и тем по­казавшего, что в субботу должно добро делать.

Наконец, все роды богоугодных занятий - - домашняя молитва, чтение душеполезных книг, религиозные беседы и т. д. -- наиболее приличествуют празднику, ибо этим и освя­щается праздничный день, как того требует заповедь:

Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай [в них] всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему (Исх. XX. 8-9).

Глава III ст.ж 7-19

 

В данном отрывке рассказывается о избрании двенадцати апостолов.

Слав|а Господа Иисуса Христа все росла. Его дивные дела, Его Слово, проникнутое духом и силою, обаяние Его личнос­ти, полной кротости и милосердия, - - все это возбуждало внимание, любопытство и восторг народа. Со всех сторон сте­кались к Нему толпы желающих послушать Его учение или получить исцеление. Это был период Его растущей популяр­ности. За Ним последовало множество народа из Галилеи, Иудеи, Иерусалима, Идумеи и из-за Иордана. И живущие в окрестностях Тира и Сидона, услышав, что Он делал, шли к Нему в великом множестве. Среди них было много больных, которые бросались к Нему, чтобы коснуться Его. Удовлетво­рить всю эту многотысячную толпу, насытить ее жажду про­поведи, исцелить всех больных, нуждавшихся в помощи, од­ному было совершенно невозможно. Наступало время, когда проповеданное Господом Царство Божие начинало расширять­ся и выходить из рамок небольшого кружка ближайших Его учеников, когда число желавших слышать об этом Царстве или вступить в него становилось настолько велико, что для работы с ними требовались помощники. Наступало время за-ложить фундамент для постройки здания этого Царства. Гос-подь это и делает, избирая двенадцать апостолов в качестве ближайших Своих сотрудников, которые должны были обра-зовать первый остов будущего Царства. Он взошел на гору и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему. И поста­вил из них двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов.

Быть с Ним было необходимо, ибо в этом заключался ис­точник силы, без чего они были немощны и малодушны. По­сылать на проповедь — это был главный способ создания Царства Божия, и для этой цели апостолы и избирались. Иметь власть исцелять от болезней и изгонять бесов - - в этом заключалось главное средство влияния на слушателей, еще не подготовленных к тому, чтобы оценить внутреннюю

107

красоту будущего Царства и избрать его ради него самого и ради чистой любви к добру и к Богу.

Вот те цели, для которых избраны апостолы. Для апос­тольского служения нужны особые качества сердца, потому Господь избирает простых галилейских рыбаков, или, как го­ворит апостол Павел, Бог избрал немудрое мира, чтобы по­срамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посра­мить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее, избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом (1 Кор. I, 27-29).

Самомнение и гордость — великое препятствие в построй­ке Царства Божия, и хотя Господь использует для Своих це­лей иногда и сильных и талантливых, но такие люди особен­но поддаются искушению самообольщения.

Апостолы исполнили свое назначение. Несмотря на много­численные препятствия, несмотря на гонения, на казни, на преследования, несмотря на трудности путешествий и пропо­веди часто среди диких, варварских народов, они мужествен­но несли свет евангельского учения везде, не останавливаясь ни перед чем. В опасностях на реках, в опасностях от раз­бойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пусты­не, в опасностях на море, в опасностях между лжебратия-ми, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жаж­де, часто в посте, на стуже и в наготе (2 Кор. XI, 26-27) проповедовали они слово Божие. Они свято исполнили Завет Господа — проповедывали везде, при Господнем содействии и подкреплении слова последующими знамениями (Мк. XVI, 20). С великим терпением и настойчивостью, с великим муже­ством и самоотвержением, с великой любовью к людям строи­ли они Царство Божие, царство добра и правды. Их усилия­ми переродился мир, отбросив язычество, полное жестокости и эгоизма, и приняв учение Христа о любви и самоотречении. Это царство строится еще и теперь.

Апостолов уже давно нет в живых, но их преемники-пас­тыри и учители Церкви по-прежнему по мере сил и усердия трудятся над созиданием Царства Божия на том евангельском фундаменте, который заложил Господь. Когда закончится эта постройка, мы не знаем, но мы верим, что рано или поздно настанет это царство — яркое, светлое, прекрасное царство добра, правды, святости и чистоты, когда будет Бог всячес­кая во всех.

108

Как должны мы к этому относиться — к апостольскому делу постройки? Можем ли мы удовлетвориться тем, что для этого дела Господом избраны только некоторые, особые люди, что нашего участия в работе, следовательно, не требуется, и потому мы можем оставаться лишь спокойными зрителями?

На этот вопрос существуют два ответа. Один гласит, что мы все должны взять на себя долю участия в апостольской работе, стать с ними вровень и делать то же, что и они, то есть учить, проповедовать, изъяснять Слово Божие.

Это взгляд сектантов.

Другой ответ дает обыкновенная жизнь обыкновенных людей.

"Это не наше дело, — говорят они, и этого мнения, к со­жалению, держится громадное большинство современных христиан. - - Это дело священников, проповедников. Наша хата с краю!"

Оба ответа неверны. Делать чисто апостольское дело, то есть учить, проповедовать Слово Божие, могут и имеют право далеко не все. Недаром из громадного числа своих последова­телей Господь Иисус Христос избирает только двенадцать, а позднее присоединяет к ним еще семьдесят. Господь поставил одних Апостолами, — пишет апостол Павел, -- других про­роками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителя­ми, к совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Христова, доколе все придем в единство веры... в меру полного возраста Христова (Еф. IV, 11-13).

Все ли Апостолы? -- восклицает он же. -- Все ли проро­ки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Все ли истолко­ватели? (1 Кор. XII, 29-30). И в другом месте отвечает: ник-то сам собою не приемлет этой чести, но призываемый Бо­гом, как и Аарон (Евр. V, 4). Таким образом, апостольское дело учения, проповеди, сообщения даров благодати могут де­лать только призванные.

С другой стороны, совершенно несправедливо и то мне­ние, будто мы можем совершенно отказаться от участия в постройке Царства Божия и будто это дело только тех лю­дей, которые для этого специально поставлены. Обращаясь ко всем верующим, апостол Петр пишет: Приступая к Нему (Господу Иисусу Христу), камню живому, человеками отверженному, но Богом избранному, драгоценному, и сами,

109

как живые камни, устрояйте из себя дом духовный, священ­ство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благопри­ятные Богу Иисусом Христом     (1 Пет. II, 4-5). Все мы — живые камни, из которых строится великолепное здание Царства божий, все призваны к участию в этом Царстве   и все, следовательно, ответственны за эту постройку, все долж­ны работать. Никто не смеет отказываться, но участие наше в этой работе различно. Как в одном теле, — говорит апос­тол Павел, — у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, составляем одно тело во Хрис­те, а порознь один для другого члены. И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то имеешь ли про­рочество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, — в учении; увещатель ли, увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте; началь­ник ли, начальствуй с усердием; благотворитель ли, благо­твори с радушием. Любовь да будет непритворна...    (Рим. XII, 4-9).

Другими словами, каждый из нас обязан работать для со­зидания Царства Божия на том месте и в том служении, где он поставлен Богом. Участие в этой общей работе обязатель­но для каждого, но не обязательно, чтобы это участие прояв­лялось непременно в форме апостольского служения. Делай, что можешь, где можешь и как можешь. Лишь бы это было с любовью.

Чтобы для нас убедительнее стала мысль о необходимос­ти и обязательности общей работы на пользу общего дела, для этого надо отчетливее выяснить для себя, как понимали апостолы взаимные отношения верующих. Для них все об­щество последователей Иисуса Христа или Церковь, и пред­ставляет одно тело, в котором глава -4- Христос, а мы все — различные члены. Это — не аллегория, не уподобление толь­ко, не образ наглядного выражения, но нечто гораздо боль­шее: это — мистическое проникновение в самую суть вещей. Мы действительно составляем одно тело, или один организм. Это можно представить лишь в воображении, но понять и объяснить во всех подробностях нельзя. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви, — замечает апостол (Еф. V, 32). Уже в вышеприведенном тексте апостол Павел дает эту мысль об обществе верующих как об одном теле. Гораздо подробнее он выясняет это в послании к Ко­ринфянам,  и здесь слова его так определенны и дают та-
кую захватывающую, глубоко мистическую картину внут­ренних отношений в Церкви, что на них следует остановить­ся со всем вниманием.

Как тело одно, — пишет он, — но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, — так и Христос. Ибо все мы одним духом крести­лись в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: я не принадлежу к телу, пото му что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, пото­му, что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно. А если бы все были один член, то где было бы тело? Но теперь членов много, а тело одно. Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или так­же голова ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более при­лагаем попечения... Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посе­му, страдает ли один член, страдают с ним все члены; сла­вится ли один член, с ним радуются все члены. И вы — тело Христово, а порознь — члены (1 Кор. XII, 12-27).

Эти слова апостола Павла следовало бы огненными бук­вами запечатлеть в сердце каждого христианина. Становится понятным, до какой степени тесно мы все связаны друг с другом, насколько зависим друг от друга и как отвечаем все друг за друга и за благосостояние всего тела. Страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. Это закон христианской от­ветственности. Если заражен один член, то зараза неизбежно передается другим и всему телу. Если согрешил один чело­век, то зараза греха в большей или меньшей дозе неизбежно переходит на весь организм — общество.

Поэтому я не смею грешить не только потому, что это гу­бит меня лично, но еще более потому, что это заражает и гу­бит других. С другой стороны, если я вижу согрешающего брата, я не могу оставаться равнодушным, потому что этот грех в той или другой форме дойдет и до меня.

111

Иногда нам кажется, что наши грехи проходят бесследно и никому не приносят вреда. Это — иллюзия, самообман. Где-нибудь когда-нибудь так или иначе последствия греха скажутся. "Жизнь, как океан, — говорит один из наших пи­сателей, — всюду незримая связь: в одном конце тронул, в другом отдается. Вот ты прошел мимо ребенка. Ты, может быть, и не заметил его; но образ твой нечестивый уже отпе­чатлелся в детском сердечке и рано или поздно в чем-нибудь отразится: в мыслях, или в поступках, или в словах".

В чем же должна состоять наша обязательность по отно­шению к обществу в виду этой ответственности?

Косвенный ответ на этот вопрос дает тот же апостол Павел,

Из Христа все тело, — пишет он, — составляемое и со­вокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих свя-зей. при действии в свою меру каждого члена, получает при­ращение для созидания самого себя в любви (Евр. IV, 16).

Это значит, во-первых, что кроме непосредственного ис­полнения тех обязанностей, которые возложены на меня Бо­гом, я должен заботиться об укреплении взаимных связей между членами общества. Во-вторых, свое собственное дело я должен делать в духе любви так, чтобы оно содействовало усилению связи между мною и другими членами. Если каж­дый в своей деятельности подчиняется этим правилам, то об­щество созидается и растет в духе любви, приобретает проч­ность и процветает. Наоборот, при нарушении этих правил оно разлагается.

Каждое дело можно делать различно. Можно его делать или как долг служения ближним, заботясь больше об их пользе, чем о своих выгодах; тогда оно крепче связывает лю­дей служащих и пользующихся служением и является сред­ством укрепления, развития, процветания общества, силой творческой и жизненной. Или можно делать его с чисто эгои­стическим расчетом, выжать из него; как можно больше пользы лично для себя, нисколько не думая о благе других, и тогда оно не только ослабляет, расшатывает и вконец раз­рывает взаимные привязанности людей, но вносит в их отно­шения нечто совершенно противоположное: охлаждение, оз­лобление, взаимное отталкивание. Это процесс гниения, рас­пада, смерти. Гниение в том и состоит, что отдельные части­цы гниющего тела теряют силу взаимного притяжения или сцепления и распадаются. Так в физическом мире, так и в человеческом обществе.

112

Допустим, я крестьянин. Я могу свое крестьянское дело делать или в духе самого узкого себялюбия: хватать за горло всякого, кто посмеет посягнуть на мою собственность или мои права, сквалыжничать на сходках, с пеной у рта ругать­ся за каждый вершок покоса, воровать у соседей дрова, ры­чать на каждого, кто обратится ко мне с нуждой, и т. п. — и тогда я являюсь элементом гниения, элементом обществен­но вредным. Или же могу уступать в земельных спорах, из­бегать ссор, помогать нуждающимся чем могу — своей рабо­той, орудиями, продуктами, уделять часть своих достатков беспомощным и бедным и т. д. — и тогда я исполняю запо­ведь Божию и являюсь элементом жизненным, созидатель­ным, элементом общественно полезным.

Эгоизм, себялюбие — всегда сила распада, гниения, и это разлагающее действие эгоизма проявляется при всяких усло­виях. Напрасно говорят, что общество не может быть пост­роено на евангельских началах самоотречения и что наилуч­шее разрешение задачи, которого только можно желать, здесь заключается лишь в том, чтобы личный эгоизм каждо­го члена ввести в законные рамки так, чтобы он не сталки­вался с эгоизмом соседа или, во всяком случае, знал свои пределы. Точно и ясно определить права и обязанности всех и каждого, не обижая никого, — вот все, что нужно для об­щественного процветания.

Такая постановка вопроса в корне неверна. Не говоря уже о том, что точно определить обязанности и права, "не обижая никого", совершенно невозможно, ибо при эгоисти­ческом отношении к жизни обиженные и недовольные все­гда найдутся, но самое главное возражение состоит здесь в том, что никакими средствами невозможно запихнуть лич­ный эгоизм в законные, юридические рамки: он всегда будет стараться из них вылезти и расшириться за счет соседа и в конце концов найдет для| этого средство или лазейку. Отчего разлагаются современные капиталистические общества, не­смотря на точную регламентацию прав и обязанностей? От­того, что они построены на грубо-эгоистической основе, но и всякое другое общество, которое явится на смену, неизбежно подвергнется тому же закону гниения, если останется на той же основе себялюбия и эгоизма.

Итак, наше участие в апостольском деле постройки Цар­ствия Божия должно заключаться прежде всего в том, чтобы каждое дело делать во имя Господа Иисуса Христа, в духе евангельской любви и самопожертвования.

113

 

Далее…

Назад