Книга еп. Василия Кинешемского «Беседы на евангелие от Марка»

СВЯТИТЕЛЬ ВАСИЛИЙ ЕПИСКОП КИНЕШЕМСКИЙ. «Беседы на Евангелие от Марка».                                                                                                         Главная.

                                                                                              

 

..назад                             далее..                           

 

Но, кроме этого, на нас лежит также задача всеми зави­сящими от нас средствами укреплять взаимные связи между людьми, содействуя по мере сил развитию религиозной веры, любви, дружбы, доверия и борясь с явлениями противопо­ложными. Таким образом, если я проповедую неверие, враж­ду, насилие, натравливаю людей друг на друга, клевещу, осуждаю, распуская лживые слухи о людях, сею раздоры, по­дозрительность — всем этим я вношу разложение в общество и тем если не останавливаю роста Царства Божия (ибо по не­изъяснимым законам Божиим оно растет при всяких условиях), то, во всяком случае, отвлекаю многих от участия в нем. Если же я распространяю истинную веру, проповедуя любовь и братство, всепрощение и самоотречение, говорю о людях хорошо, благотворю и помогаю нуждающимся, борюсь с кле­ветой и ложью, примиряю враждующих, то этим я укрепляю общество и взаимные связи его членов и содействую развитию и расширению Царства Божия.

К сожалению, эта обязанность громадным большинством современных христиан не сознается. Даже лучшие из нас обыкновенно довольствуются тем, что кое-как следят за со­бою, за своими настроениями и поступками, но о нравствен­ном состоянии ближних, об улучшении их взаимных отноше­ний вряд ли кто думает. Какое мне дело до другого? Он сам отвечает за себя! Разве я сторож брату моему? Этот жесткий вопрос Каина если и не произносится открыто, устами, то слышится в каждом эгоистическом сердце. Равнодушие к ближнему, ужасающее, тупое равнодушие — это наш общий грех.

Помните: вопиющая, возмутительная несправедливость совершена была на ваших глазах. Самым грубым, циничным образом нарушены были основные правила справедливости. Как всегда, страдал слабый, беспомощный от сильного, наг­лого. Вступились ли вы за обиженного? Защитили ли? По­могли ли ему? Посочувствовали ли, по крайней мере? Или... прошли равнодушно мимо? — Какое мне дело? Разве я сто­рож брату моему?

Вот случай вас свел с падшей женщиной. Погибшая чело­веческая душа смотрела на вас из этих подведенных, утом­ленных глаз. Бесстыдная улыбка змеилась на крашеных гу­бах. В этом создании был поруган дивный образ Божий. По­старались ли вы разбудить уснувшую во грехе душу? Сделали ли попытку вытащить из грязи несчастное творение Божие?

114

 

 

Или брезгливо посторонились с видом праведника, гордого своим превосходством? — Разве я сторож брату моему?

Больной, посиневший от холода старик стоял перед вами, протягивая дрожащую руку за подаянием. Как вы отнеслись к нему? Помогли ли? Оказали ли милость и участие? Или остались холодны, равнодушны? — Не мое дело! Разве я сто­рож брату моему?

Злобная, ядовитая сплетня была рассказана в вашем при­сутствии. Оплевана была честь ваших знакомых. Их доброе имя трепали в грязи. Вы знали, что в этой сплетне все, от первого до последнего слова, — ложь. Но хватило ли у вас мужества заявить об этом? Остановили ли вы клеветника су­ровым упреком? Восстановили ли правду и поруганную честь ближнего? Или выслушали с затаенным злорадством, хихи­кая с веселым обществом? Или, может быть, просто промол­чали? — Какое мне дело? Разве я сторож брату моему?

Мы все думаем только о себе; вопрос о ближнем нас не интересует, и в результате нравственное зло, как зараза, как гангрена, распространяется все шире и шире, захватывая все новые жертвы. И в этом виноваты все мы. Что мы делаем, чтобы остановить порок? Употребляем ли какие-нибудь уси­лия, чтобы спасти погибающих братьев?

Мало видно этих усилий. Повсюду черствость, равноду­шие. Но черствость всегда вызывает озлобление, а порок, к которому мы так позорно равнодушны, так или иначе обра­тится когда-нибудь на нашу голову.

Какие ужасные примеры наказания за равнодушие и чер­ствое отношение к ближним дает история!

Один из последних дореволюционных королей Франции Людовик XV охотился в Версальском лесу, окруженный блес­тящей кавалькадой придворных. Печальная процессия попа­лась навстречу: на бедных дрогах — простой деревянный гроб, влекомый жалкой крестьянской клячей, в сопровожде­нии группы плачущих людей.

От чего умер покойный? — спросил король.

От голода, — был ответ, и... король пришпорил ло-
щадь. В ответе ему послышался неприятный намек на бед­
ственное положение народа.

Волноваться из-за этого он не любил. Он любил покой и был равнодушен ко всему, кроме удовольствий. "После нас хоть потоп", — говорил он. Но как жестоко в эпоху револю­ции расплатились французские короли за это равнодушие!

115

Но если наши ближние ничего от нас не требуют, неуже­ли самому идти к ним, навязываться с благотворительностью и участием? Ведь это назойливость и бестактность!

Да, нужна великая любовь, чтобы непрошеное участие не было грубым вторжением в чужую душу; нужна большая не­жность и деликатность, чтобы это не было оскорбительно. Но тем не менее святые подвижники не ждали приглашений и сами шли туда, где нужна была их помощь. * В Египте жила когда-то продажная красавица Таисия. Имя прелестницы гремело по всей стране. Золото рекой ли­лось в ее распутный дом. Самые блестящие юноши были у ее ног. Слава, поклонение, успех, богатство, страсть опьяняли ее, и в этом угаре греха дремала душа молодой блудницы. Но Господь в Своем милосердии не оставил Свое падшее созда­ние. Однажды был пир в ее доме. Гремела музыка. Воздух был полон благовонными курениями и опьяняющими арома­тами востока. Блестело на столах золото дорогих приборов. Избранные богачи Египта были гостями. В самый разгар пира какой-то таинственный незнакомец вызвал Таисию для секретных переговоров. Она увела его в свою спальню, и там незнакомый посетитель стал умолять ее за большую сумму денег дать ему одно свидание, но "только там", добавил он, "где не видели бы люди и Бог".

Рассмеялась гордая красавица.

 — Такого места нет! — молвила она...

Незнакомец внезапно сбросил с себя пышные одежды, и Таисия узнала в нем великого подвижника пустыни — препо­добного Пафнутия. Старец оставил свое уединение, чтобы спасти ее, павшую, оскверненную... Полилась горячая, за сердце хватающая речь, полная жалости и любви к погибаю­щей. В ней был призыв к покаянию, угроза страшного! кон­ца^ слышались слова надежды.

 — Какой ответ дашь ты Богу?..

Дрогнула душа, растопилось сердце, проснулась дремав­шая совесть.

 Впервые мысль о Боге, о Его законе, .о Его гневе ярким лучом пронзила сознание. Переворот был решительный и не­медленный. Таисия собрала свои драгоценности, сожгла их на городской площади и ушла с Пафнутием в пустыню, и там среди жгучих Фиваидских песков, в строгом затворе, в мо­литве и слезах покаяния провела остаток своей жизни. Старец спас погибавшую душу.

116

Другой великий святой — Иоанн Милостивый, патриарх Александрийский, садился каждый день у дверей храма, что­бы все могли к нему приходить. Здесь он раздавал нуждаю­щимся милостыню, разбирал жалобы, давал советы. Если никто к нему не приходил, он сокрушался и говорил:

— Ничего ты ныне, смиренный Иоанн, не приобрел для себя!

Так святые сами искали случая сделать добро.

В заключение припомним слова о. Иоанна Кронштадтско­го из его дневника:

"Веруешь ли, что все христиане православные члены од­ного и того же тела и что поэтому мы все должны блюсти единение духа в союзе мира, должны беречь друг друга, забо­титься друг о друге, помогать друг другу? Веруешь ли, что святые угодники также члены единого тела Христова, то есть Церкви, и наши братия, ходатайствующие пред Богом о нас на небе? Уважаешь ли всякого христианина, как члена Хрис­това, как брата Его по человечеству? Любишь ли каждого, как самого себя, как свою плоть и кровь? Прощаешь ли ве­ликодушно обиды? Помогаешь ли в нужде, если сам имеешь достаток? Наставляешь ли невежду, обращаешь ли грешника от заблуждения пути его? Утешаешь ли печального? Все это внушает тебе, обязывает тебя делать вера в Церковь святую, соборную и апостольскую и за все это обещана тебе великая награда от главы Церкви — Господа Иисуса Христа".

 

 

 

 

Настоящий отрывок из Евангелия начинается неболь­шим, но чрезвычайно характерным эпизодом, который бро­сает беглый свет на одну очень печальную сторону земной жизни Господа: на отношение к Нему Его ближайших род­ственников. Мы знаем, что путь Господа Иисуса Христа не был усеян розами. Это был тернистый, скорбный путь, где бесконечная благодать и милосердие постоянно натыкались на шипы человеческой неблагодарности и непонимания. Но 21-й стих III главы Евангелия от Марка, если в него вду­маться, звучит особенно грустно, ибо он вскрывает затаен-

117

ный уголок жизни Спасителя, где скорбь незаметна для по­стороннего глаза и малодоступна даже для Его учеников, ибо ее тоскливых следов не найти на поверхности общественной деятельности Господа. Это скорбь, глубоко скрытая в тайниках сердца, где обыкновенно она чувствуется особенно тяжело. >

Ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вы--шел из себя.

Подумайте, что это значит?

Народ, как всегда, стекается толпами к Господу, нарол: прославляет явившегося Великого Пророка, с услаждение* слушает Его учение, а ближние Его, родственники, беспоко­ятся и идут взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себм-. говоря проще и точнее — "сошел с ума".

Сумасшедший! Как просто и легко объясняется все нео­быкновенное, выходящее из ряда вон, великое и чудесное, та­инственное и загадочное в жизни Господа! Его страдальческая жизнь скитальца, не имеющего, где главу подклонить, Его разрыв с семьей, с духовными руководителями народа, с пра­вящими партиями, с обычными понятиями еврейского обще­ства; Его учение, высокое, вдохновенное, малодоступное для посредственности, — все объясняется понятным и простые словом "сумасшедший".

И заметьте: с обывательской точки зрения, эта догадка... внушающая подозрение и тревогу, звучит правдоподобно. В самом деле, разве не сумасшествие вести такую жизнь, какую ведет этот галилейский Пророк: уйти из дома, покинуть род­ных, отказаться от домашнего комфорта и уюта и вместо это­го собрать вокруг себя кучку странных, незнакомых людей-слоняться с ними по селениям Палестины, не задерживаясь^ подолгу нигде, питаясь чем попало и проповедуя что-то непо­нятное и ни с чем несообразное. Он мог бы жить спокойно не задевая никого, а вместо этого обличает могущественньЬ,: фарисеев и саддукеев, раздражая их и подвергая себя страш­ной опасности их мести. Он мог бы иметь громкую, необык новенную славу и пользоваться ею для своих видов, но он как будто избегает этой славы и запрещает рассказывать о совершенных Им деяниях. Он мог бы получить громаднува> власть, стать царем или народным вождем — народ почти силой старается заставить Его сделать этот шаг — и Он вместо этого предпочитает вести жизнь странствующего нищего.

118

Ну с чем все это сообразно? Разве это не сумасшествие? И какое дикое, необыкновенное учение, которое Он пропове­дует! Мы все привыкли если не думать о богатстве и роско­ши, то во всяком случае, заботиться о том, чтобы иметь пищу, одежду, сносное жилище. А Он... Послушайте, чего Он требует: Не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?... не заботьтесь о зав­трашнем дне (Мф. VI, 31, 34).

Мы все думаем, что можем и даже должны защищать свои права от наглых посягательств, иначе нам сядут на глею и будут нами помыкать. А Он говорит: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два (Мф. V, 39-41).

Мы все стараемся прожить свой век как можно легче, с наибольшим комфортом и наименьшим трудом и совершенно не понимаем, зачем надо себя стеснять, ограничивать свои потребности, брать на себя подвиг лишений и страданий, а Он учит: Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их (Мф. VII, 13-14).

Так или приблизительно так должны были думать мно­гие из современников Господа Иисуса Христа, привыкшие к рутине жизни, установленной фарисеями и законниками; так, несомненно, думали и ближайшие Его родственники, кото­рые понять и оценить всю глубину Его учения не могли, а подчиниться его авторитету и принять Его слова на веру не хотели. Находясь чаще других в Его присутствии весь подго­товительный период Его служения, они, конечно, раньше других стали замечать в Нем эти признаки мнимой ненор­мальности: любовь к уединению, задумчивость, непонятные речи, странные выходки. Вот почему давно уже в их душу закралось страшное подозрение, перешедшее теперь в уве­ренность: "Он вышел из себя! Он не в своем уме!"

Мы можем далее представить себе картину тех отноше­ний, которые создались в результате этой уверенности. Эти косые, недоверчивые взгляды, особая осторожность в словах, выбор выражений и тем для разговоров с плохо скрытым опасением не раздражать больного, постоянное, вниматель-

119

назойливое наблюдение за поведением — как все это должно было волновать, огорчать и оскорблять! Непонимание среди самых близких людей особенно больно. Вы входите в комна­ту, где в сборе вся семья, и разговор сразу обрывается, насту­пает неловкая тишина, вы чувствуете, что говорили о вас, может быть, с осуждением, может быть, с сочувствием. Вы присаживаетесь к семейному очагу — от вас осторожно ото­двигаются, не спуская с вас внимательных испытующих взо­ров. Вы садитесь за стол — за вашими руками тревожно на­блюдают,  и вы понимаете затаенную мысль и опасение: "Вдруг он запустит в кого-нибудь ножом или блюдом!" И нет никакой возможности убедить этих людей, что вы не сумас­шедший, а совершенно нормальный человек, что ваших мыс­лей и речей просто не понимают или не дают себе труда в них

вдуматься.

Это должно быть очень тяжело, и все это должен был пе­режить Господь Иисус Христос.

Об этой-то незаметной наружно, глубоко затаенной, вол­нующей и горькой трагедии и рассказывает 21-й стих.

Но еще более грубое, еще более едкое оскорбление прихо­дится выслушать Господу Иисусу Христу от книжников и фа­рисеев.

Книжники, пришедшие из Иерусалима, говорили, что Он имеет в Себе веельзевула и что изгоняет бесов силою бесовс­кого князя (ст. 22).

Иерусалимские книжники славились своею ученостью и их слово было очень влиятельно в народе. Пользуясь этим влиянием, чтобы разрушить обаяние личности и чудес нео­быкновенного Галилейского Пророка, они возводят на Него еще более|тяжелое и чудовищное обвинение, чем родственни­ки: они объявляют Его одержимым духом нечистым.

Это высокое, вдохновенное учение, эти дивные притчи, полные неизъяснимой внутренней прелести, эти трогатель­ные поучения и уроки нравственных отношений, это неумо­лимое бичевание лжи и искание истины — все это не что иное, как бесовское наваждение. Эта красота и благородство характера, милосердие, кротость, сострадание к немощным, горячая любовь к правде, безграничное самоотвержение — все это навеяно нечистым духом. Наконец, эти дивные дела, в которых так много любви к страждущему человеку и столько божественного могущества, — это дар бесовского князя, ве­ельзевула.

120

Такое обвинение гораздо больнее и его перенести труднее, чем упрек в сумасшествии. Влияя на народ и возбуждая его подозрительность, оно препятствовало и задерживало разви­тие самого дела Господа Иисуса Христа. Обвинение в сумас­шествии было слишком очевидно нелепо для тех, кто слу­шал мудрые, хотя порой и загадочные речи Господа. Обвине­ние в одержимости злым духом могло быть принято с боль­шею легкостью и оттолкнуть от Него многих последовате­лей, ибо оно казалось правдоподобнее. Но этим обвинением не только тормозилось дорогое для Господа дело спасения человечества, но еще больнее затрагивалось Его отношение и любовь к Богу. Подозрение в сумасшествии могло быть ос­корбительно для Него лично как человека. Обвинение, под­нятое книжниками, было оскорбительно для Бога, действо­вавшего в Нем. Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела (Ин. XIV, 10), — свидетельствовал о Себе Господь Иисус Христос. Он знал тайну Своего могущества, знал, что дела, творимые Им, творятся силою Бога, в этом видел дока­зательство Своего Божественного посланничества, которое должно было убедить людей поверить в Него (Ин. X, 37-38), и вдруг силу, действующую в Нем, называют силой веельзе­вула, Бога, пребывающего в Нем, хотят заставить считать сатаною. Вся безграничная любовь Господа Иисуса Христа к Богу, любовь Сына к Отцу, должна была возмутиться. Вот почему так сурово отвечает Он клеветникам:

Истинно говорю вам: будут прощены сынам человечес­ким все грехи и хуления, какими бы ни хулили; но кто бу­дет хулить Духа Святаго, тому не будет прощения вовек, но подлежит он вечному осуждению. Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух (Мк. III, 28-30).

У Матфея и Луки передача этих слов;дает еще новый от­тенок мысли: если, кто скажет слово на Сына Человеческо­го, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем (Мф. XII, 32; ср.: Лк. XII, 10).

Уже из этих слов видно было, как тяжело было Господу Иисусу Христу слышать клевету, выдвинутую против дей­ствовавшего в Нем Духа фарисеями, пытавшимися перед на­родом навлечь на Него подозрение в бесновании.

Но эту же участь—быть жертвой клеветы, непонимания, оскорблений всякого рода, преследований — Господь пред­сказал и всем Своим ученикам и последователям:

121

Ученик не выше учителя, — говорит Он, — и слуга не выше господина своего: довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его. Если хозяина дома назвали веельзевулом, не тем ли бо­лее домашних его? ( Мф. X, 24-25). Если Меня гнали, будут гнать и вас (Ив. XV, 20).

Итак, кто решится следовать за Господом Иисусом Хрис­том в быть Ему верным, должен приготовиться: гонения, обиды, насмешки неизбежны.

Разве не глубокая, грустная правда в этом предостереже­нии? Как ополчается мир на всякого, кто вздумает ему изме­нить и избрать новый путь евангельской любви и правды! Если бы вы были от мира, — подтверждает Господь, — то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир (Ин. XV, 19).

Еще сегодня вы принадлежите миру, живете его интере­сами и вкусами, поклоняетесь его кумирам — роскоши, бо­гатству, славе, знатности, барахтаетесь в водовороте тщесла­вия, сладострастия, себялюбия и прочих страстей, носите, как все, маску лицемерных приличий, ведете так называе­мые остроумные и занимательные разговоры, полные скры­того цинизма и ядовитого осуждения, не смеете заикнуться о Боге, о вечной правде, о строгих законах добродетельной жизни, ибо говорить об этом считается смешным и скучным в приличном обществе, и все вами довольны.  Вы можете быть душой общества, вас везде приветливо принимают, вас слушают с удовольствием, вам льстят, о вас отзываются хо­рошо, ваши плохо скрытые грешки охотно прощают или добродушно-снисходительно над ними подтрунивают. Вас все любят: вы — человек свой. Но вот с вами произошла резкая перемена: вы стали серьезнее задумываться о жизни и о ее смысле; что-то неугомонное, неудовлетворенное проснулось в совести; давно забытые слова святых сказаний и притч отку­да-то выплыли в сознании; явилась мысль о Боге и Его прав­де; вся крикливая суета и ничтожество светской жизни рез­ко выступили перед внутренним взором. Вы почувствовали, что в ней удовлетворения нет и найти его нельзя, и вы ре­шили порвать с нею, с прежними привычками, со знакомы­ми и друзьями и, отказавшись от всего, идти за Христом. В вашей жизни произошел переворот... И посмотрите, как бы­стро и резко меняется отношение к вам мира. Со всех сторон раздается вой, шипение, свист, улюлюканье. Прежние дру-

122

зья вас избегают, при встречах не узнают. Начинается трав­ля... Толки, сплетни, разговоры...

Вы слышали, что случилось с N.7 Перестал бывать в
обществе, все забросил... Говорят, собирается в монахи...

Бедняга!.. Что он — с ума спятил? Знаете, я всегда за­
мечал в нем некоторые странности... Жаль... А какой ве­
сельчак был! Да что за причина? Не был ли он влюблен не­
удачно?

Нет, просто ханжа, святоша! Ну что: он корчит из
себя?! Лицемер!.. Такой же, как и все мы... Отлично знаем!..

И так далее. Но не бойтесь! Из-за этого шума не отказы­вайтесь от первого шага. Настоящей опасности в этом еще нет. Это только первое, сравнительно легкое испытание ва­шей воли и серьезности вашего решения. Вы должны это преодолеть, чтобы приобрести первый закал.

Не бойтесь! Это воет и улюлюкает в людях хор бесовской силы, которая лишается своего прежнего раба и поклонника и не хочет этого допустить. Она стращает вас, чтобы заста­вить отказаться от принятого намерения. Не обращайте вни­мания и помните, что, как правило, бесы всегда больше шу­мят и пугают, чем действительно вредят. Без попущения Божия они ничего не могут вам сделать.

Не бойтесь! Вы не один. Господь идет вам навстречу и протягивает руку. Положитесь на Него. Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искущаемым помочь (Евр. II, 18). Вы можете вполне на это рассчитывать, ибо вы слышали, какое дивное обетование дал Он Своим верным последователям: кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь (Мк. III, 35).

Сколько радости и духовного ободрения в этих словах! Иметь такого брата — разве это не залог победы? Разве та­кой брат может покинуть без помощи и поддержки в труд­ную минуту? И что за беда, что от вас отвернулись прежние знакомые, что вас злословят друзья, раз вы приобрели тако­го брата?

Но чтобы иметь на это право, необходимо одно условие: творить волю Божию. Высокое звание Своего брата, Своей сестры, Своей матери Господь признает только за теми, кто исполняет волю Божию. С того момента, как вы сделали ре­шительный шаг, у вас не должно быть другой цели, как только узнать эту волю и исполнить ее в своей жизни.

123

Мы уже говорили в прежних беседах, что когда человек сумеет слить свою волю с волей Божией, подчинившись ей безусловно, то это дает ему громадную силу и обеспечивает победу в борьбе со злом. Кроме того, есть и другие серьезные основания, почему христианин должен отречься от своей воли и исполнение воли Божией поставить целью своей жизни. После грехопадения воля человека стала несовершенна, желания — греховны и неразумны, потому что теперь они управляются его страстями. Есть старая греческая легенда о царе Мидасе, представляющая типичный образец неразумно­сти наших обычных желаний. За какие-то заслуги судьба предоставила Мидасу право просить об исполнении одного из его желаний. Жадный к золоту царь потребовал, чтобы все, до чего он дотронется, от его прикосновения превращалось в золото. Он получил этот волшебный дар, и начались удиви­тельные вещи: кресло, в которое он сел, вдруг стало золо­тым; стол, на который он облокотился, превратился в золо­то; он пошел в сад, и каждая ступенька ведущей туда лест­ницы, на которую он ступал, моментально становилась золо­той; в саду ему достаточно было дотронуться до любого дере­ва, и оно покрывалось золотой листвой. Сначала это его за­бавляло. Он превратил в золото все, к чему мог прикоснуть­ся, и скоро все вокруг него ярко блестело и горело   как жар. Но когда из дворца выбежал его маленький сын и, бросив­шись к нему в объятия, вдруг превратился в золотую ста­тую, Мидас подумал, что, может быть, это и не так хорошо, как казалось вначале. А когда он сел обедать и с ужасом за­метил, что хлеб, овощи, фрукты, все кушанья, которыми он пытался утолить, голод, превращаются в золото и что он не может проглотить ни одного куска без того, чтобы прокля­тый дар не стал 'сейчас же действовать, он пришел в отчая­ние. Увы! Раскаяние было запоздалым.

Правда, это только легенда, поучительная сказка. Но если даже мы настолько сообразительны, что не потребуем от судьбы такого явно опасного дара, то все же по существу наши желания редко бывают лучше. С нравственной точки зрения они почти никогда не бывают выше желаний того анекдотического цыгана, который хотел быть царем, чтобы каждый день есть пряники с медом. Разве это не правда? Разве громадное большинство наших желаний не носит узко эгоистический, чувственный характер? Все они рождены на­шими страстями, и, пытаясь удовлетворить их, мы неизбеж-

124

но разрушаем тело и отравляем душу, ибо каждая страсть разрушительна и гибельна. В конце концов, если б-каждому из нас была предоставлена страшная привилегия царя Мида-са, почти наверное мы выбрали бы не менее опасный и ги­бельный дар. Вред от нашего выбора не так явен, яд, кото­рым отравлены наши желания, тоньше, но он действует так же верно и так же губительно. Один желает богатства, дру­гой хороших кушаний и тонких вин, третий успеха в блуде и т. д. По своим дурным следствиям все эти желания ничуть не лучше желания царя Мидаса: быть может, медленнее, но они так же убивают человека и его душу.

При такой неразумности наших желаний, как можем мы им довериться? Куда они заведут нас, кто это скажет? Как часто случается, что после долгих трудов и усилий достигнув осуществления своих желаний, человек с удивлением и доса­дой видит, что он гонялся за призраками и что лучезарная мечта, вдохновлявшая его, при достижении потеряла всю прелесть. Так лопается радужный мыльный пузырь, схвачен­ный рукой, оставляя лишь клочок едкой пены. В лучшем случае, потеряны труд и время, в худшем — вместо счастья и наслаждения приобретена досадная обуза, вредная и ни на что не нужная. Мы часто, как мотыльки, летим на огонь только для того, чтобы опалить свои крылья. Я знал одного талантливого молодого человека, который вообразил, что его счастье — в карьере актера. Его опьяняли блеск рампы, ми­шура костюмов, феерическая красота жизни, изображаемой на сцене, шум рукоплесканий, поклонение толпы, и чтобы завоевать это "счастье", он отдал почти всю свою жизнь и все свои недюжинные таланты. Он достиг чего хотел, добился крупного успеха в театральном мире и только тогда понял, что трагически ошибся, что ни сцена, ни успех на ней ему совершенно не нужны, а закулисная сторона актерской жиз­ни для него только омерзительна. Переменить род деятельно­сти было почти невозможно: беспутная жизнь артиста съела его силы, здоровье, таланты, и начинать что-нибудь заново было уже поздно. Молодая, многообещавщая жизнь была за­гублена.

Преподобный Нил Синайский, человек глубокого духовно­го опыта, так говорил о своих желаниях: "Много раз, мо­лясь, просил я, да будет мне, что казалось благом для меня, и настаивал на прошении, неразумно нудя волю Божию, а не Богу предавая устроить лучше то, что Он ведает полезным

125

для меня. Но получив просимое, бывал потом в великой скор­би, и именно за то, что не просил — да будет лучше по воле Божией, ибо дело оказывалось для меня не таким, как я ду­мал" (Преподобный Нил Синайский. Слово о молитве. Гл. 32).

Драгоценное свидетельство великого подвижника, опытом познавшего всю обманчивость человеческих желаний!

Насколько лучше отдаться всецело в волю Божию, отка­завшись от своих мечтаний и стремлений! Ведь это — воля благая, угодная и совершенная; это — воля благожелатель­ная, ибо Всемогущий, любящий Отец наш "желает всем чело­векам спастись и в разум истины прийти". Мы можем вполне довериться Господу, ибо Он лучше знает то, что нам действи­тельно надо и полезно, лучше может вести нас, больше о нас заботится и больше нас любит, чем мы сами.

Если Господь говорил: не ищу Моей воли, но воли послав­шего Меня Отца, если ангелы Божий, сильные крепостию, вечно повинуются гласу слова Божия и в совершенстве ис­полняют волю Его (Псал. СП, 20-21), то мы же, немощные (Рим. V, 6), совратившиеся с пути истины (Рим. III, 12), по­терявшие Его из виду и не могущие сами собой обрести Его (Исх. ЫХ, 7-8), не пожелаем ли приблизиться к Свету, Ко­торый просвещает всякого человека (Ин. I, 9), и, познав свя­тую волю Божию, открываемую нам единородным Его Сыном, творить ее по возможности, ибо в этом и состоит все благо жизни нашей?

"Одна определенная заповедь дана была человекам, Еве и Адаму, — пишет о. Иоанн Кронштадтский, — для того, что­бы исполнением одной этой заповеди, притом легкой, люди могли приобрести навык к исполнению воли Божией, в ис­полнении которой состоит все благобытие тварей, и могли ут­вердиться в любви к Бог_;у. Обращая внимание на противопо­ложное — на неисполнение воли Творца и исполнение воли собственной, противной  Творцу, мы замечаем, что человек, мало-помалу, приобретает навык к худому и извращает свою высокую, по образу Божию и по подобию созданную, приро­ду, делается врагом Божиим. Так важно исполнение запо­ведей Божиих и так пагубно неисполнение! Давая опреде­ленную заповедь первым людям... Господь Бог явился Сам пестуном новосозданной разумной твари. Кто виноват, что это пестунство было отвергнуто и человек захотел лучше сам собою управляться! Вот и доселе, при всех успехах в на-

126

уках и искусствах, при всех сокровищах мудрости человечес­кой, древний и новый человек не может воспитать сам себя, потому что отверг еще в начале детоводство Божие, ибо, ска­
жите, кто другой, как не Бог, долженствовал быть пестуном нашим? И в нынешнее время, и в прошедшее только те люди успешно совершили свое умственное и нравственное воспита­
ние, которые вверились Богу, жили по Его заповедям, кото­рые; ныне живут по Евангелию и учению Церкви, подчиняясь ее руководству".   ..,,

Господи! Научи нас творить волю Твою, яко Ты еси Бог наш, яко у Тебе источник живота!

 

 

Смысл притчи о Сеятеле достаточно подробно объяснен самим Господом. К евангельскому объяснению можно еще прибавить, что Сеятель — это сам Господь, семя — Слово Божие, поле — все человечество, весь мир, воспринимающий в свои недра чудодейственное семя евангельского слова. По­добно семени, евангельское слово носит в себе начало жизни, жизни истинной, духовной, ибо что такое истинная жизнь? Сия же есть жизнь вечная, — отвечает Господь в Своей пер-восвященнической молитве, — да знают Тебя, единого ис­тинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. XVII, 3). Евангельское слово дает это знание истинного Бога, и потому оно является дивным семенем спасения и жизни. Брошенное в человеческое сердце, оно при благоприятных ус­ловиях взрастает и приносит плоды — добрые дела и святую жизнь. Подобно семени, оно вечно носит в себе эту живую силу.

В настоящее время, как и девятнадцать веков тому назад, оно^: одинаково волнует и трогает, радует и утешает, судит и смиряет, затрагивая самые сокровенные струны человеческого сердца.

Умирают философские системы, забываются политические теории, блекнут цветы поэзии, но слово Божие живо и дей­ственно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проника­ет до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные (Евр. IV, 12). В нем скрыта вечно живая истина.

127

Но, обладая всегда этой скрытой живой силой в одинако­вой степени, слово Божие не всегда дает одинаковый урожай. Это зависит от той почвы, в которую оно падает, и здесь притча приобретает для нас особенно жгучий, живой, личный интерес, ибо почва эта — наше сердце. Мы все, слушатели и читатели слова Божия, получаем свою долю святых семян; мы все, наверное, хотели бы, чтобы в нашем сердце была плодородная почва, приносящая стократный урожай, и воп­рос, почему этого не бывает и почему всходы так чахлы, убо­ги и перемешаны с сорной травой, — вопрос этот, конечно, для нас далеко не безразличный.

Вдумаемся внимательнее в притчу, чтобы в ее дивных об­разах и символах открыть важные для нас законы душевной агрономии, на которые указывает Господь Иисус Христос.

Для того, чтобы с успехом возделывать ниву и применять к ней рациональные способы обработки, необходимо прежде всего изучить почву и знать ее состав. Песчаная почва требу­ет одного удобрения, суглинок — другого, чернозем — иного; да и сами приемы обработки на разной почве бывают неоди­наковы. Точно также и в духовной жизни. Чтобы понять причины, обусловливающие для человека бесплодность слова Божия, и в то же время найти правильные способы обработ­ки и воспитания души, которые могли бы повысить урожай святого семени, усилить влияние и действие на человека евангельского слова, — для этого надо изучить почву нашего сердца и выяснить, что именно в этом сердце препятствует успешному произрастанию семени. Соответственно с этим мы и можем принять те или другие меры.

Говоря о судьбе семени, Господь в Своей притче изобража­ет четыре рода условий, в которые оно попадает при посеве и которые различно влияют на его произрастание. Это — четы­ре различных вида психики человека, четыре вида устроения души;

Когда сеятель сеял, случилось, что иное (семя) упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то'(ст. 4).

Это — первый тип. Сердце похоже на проезжую дорогу, а семя, падая на нее, даже не проникает в почву, но остается на поверхности и делается легкой добычей птиц.

Что это за люди?

Во-первых, сюда относятся натуры грубые, чисто живот­ного склада. Это самый дурной тип среди людей, и, к сожале­нию, их в настоящее время особенно много. Они живут чи-

128

сто утробной жизнью: вкусно есть, сладко пить, много спать, хорошо одеваться — выше этого они ничего не знают. Коры­то, корм и пойло — этим исчерпывается все их содержание. Их мировоззрение исключительно материалистическое. Воп­росы духа для них не существуют. К идеалам правды, добра и красоты, ко всему, чему поклонялось человечество как ве­личайшей святыне, что манило и увлекало героев, подвиж­ников и лучших деятелей истории, чему те отдавали безза­ветно свои силы и свою жизнь, — ко всему этому люди типа проезжей дороги относятся с циничной насмешкой и откро­венным презрением. "Выгода" — вот слово, которое опреде­ляет их деятельность. Для них бог — чрево, и Евангелие, слово Божие встречает в них глухую стену тупого безразли­чия. Оно отскакивает от них, как горох от стены, не проби­вая даже внешней коры эгоизма и не проникая внутрь, в сердце. Если иногда и остается оно на поверхности памяти, то лишь до того момента, когда первый порыв распутства, сластолюбия или любостяжания налетит, как птица, и по­глотит все без остатка, а грубое сердце остается по-прежнему твердым и непроницаемым.

Во-вторых, к этой же категории относятся люди очень легкомысленные, живущие только поверхностными впечат­лениями. Сущность их психики — праздное любопытство, которое легко возбуждается, но вовсе не стремится к тому, чтобы полученные впечатления связать с глубокими основа­ми душевной жизни. Такое любопытство не приносит ника­кой пользы: оно бесцельно и беспредметно. Впечатления оце­ниваются здесь исключительно по их действию на нервы. Все, что щекочет нервы, одинаково привлекает людей этого типа. Поэтому для них совершенно безразлично: слушать хо­рошего проповедника или модного тенора, смотреть религи­озную процессию или английский бокс, присутствовать при торжественном, вдохновляющем богослужении или покаты­ваться со смеху, смотря смешной водевиль. Весь мир они рассматривают так, как будто он создан исключительно для их развлечения, и к каждому явлению жизни они подходят с этой же меркой. Если они слушают вдохновенного пропо­ведника, говорящего о евангельской правде, о лучезарном мире чистоты и святости, о Великом Любящем Боге, они скажут в похвалу лишь одно: "О, он хорошо, красиво гово­рит!" или: "У него выработанная, изящная речь!" Это самая унизительная похвала для проповедника, сводящая его на роль школьника, демонстрирующего перед экзаменаторами

129

свои литературные и декламаторские таланты. Пусть в про­поведи слышатся рыдания и неподдельные слезы страдаю­щей любви, стон измученного сердца, горечь и негодование при виде попранной правды, они не найдут других слов для оценки, кроме пошлой фразы: "О, у него драматический та­лант!" Как будто перед ними артист сцены, выступающий исключительно для того, чтобы их развлекать и щекотать их истрепанные нервы.

Это люди мелкой души, и жизнь для них — не серьезная задача, полная глубокого смысла, а просто фарс. Люди этого сорта евангельское слово слушают так, как будто оно к ним не относится: они его не воспринимают.

Третья разновидность людей этого сорта — это натуры рассеянные, с разбросанными мыслями. В них нет ничего ос­новного, постоянного, что служило бы центром их жизни. Это люди, как их называют, без стержня, то есть в них нет преобладающей склонности или привязанности к одному ка­кому-либо делу или занятию, определяющему направление их жизни. Чем живут эти люди? Вы сразу этого не скажете: здесь все так текуче, так изменчиво, так непостоянно. Сегод­ня одно, завтра другое, послезавтра третье. Одна мысль сме­няет другую, как в калейдоскопе, без всякого порядка и сис­темы. Одно увлечение вытесняется другим, план следует за планом, совсем как на проезжей дороге, где катятся экипа­жи, идут прохожие, сменяя один другого, топчется бродячий скот. Они все начинают, все пробуют и ничего не кончают. Цели жизни у них нет. Это — рабы минутного каприза, трость, ветром колеблемая. Их увлечения непрочны, нена­дежны, мимолетны. С легкостью мотылька порхают они с предмета на предмет. Всякая новинка их привлекает и зах­ватывает, но лишь на короткое время. "Что книга последняя скажет, то на сердце сверху и ляжет". Учить их чему-нибудь серьезному, проповедовать слово Божие — почти бесполезно. Это значит писать на воде, сеять при дороге: затопчут прохо­жие, поклюют птицы, то есть мир с его вечной сменой нови­нок, диавол с его искушениями и соблазнами. Так как впе­чатления и мысли здесь постоянно сменяются, то ни одно из них не проникает глубоко в сердце, и само сердце от этого мало-помалу теряет отзывчивость, способность воспринимать их хоть сколько-нибудь серьезно, становится сухим, равно­душным, жестким, как дорога, утоптанная ногами прохо­жих и укатанная колесами бесчисленных экипажей.

130

Таковы три разряда людей, принадлежащих к типу проез­жей дороги. У всех у них общее то, что семя слова Божия в их душу совершенно не проникает, их не волнует, не радует, не возбуждает, но остается на поверхности, то есть только в памяти, в головном сознании, и, не принося никакого плода, скоро погибает.

Немного лучше следующие два рода почвы, указанные Господом Иисусом Христом в Его притче.

Иное семя упало на каменистое место, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло (ст. 5-6).

Поясняя эти слова, Господь прибавляет: посеянное на ка­менистом месте означает тех, которые, когда услышат сло­во, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны; потом, когда настанет скорбь или го­нение за слово, тотчас соблазняются (ст. 16-17).

Тип, широко распространенный и достаточно нам знако­мый. В этих людях есть несомненное стремление и любовь к добру, и слово Божие находит в них живой и быстрый от­клик, но оно не захватывает их настолько сильно, чтобы ради осуществления его в жизни они нашли в себе достаточ­но силы и решимости трудиться над собою, бороться с пре­пятствиями и побеждать враждебные течения. Услышав еван­гельскую проповедь о правде, любви, самоотвержении, они загораются сразу, как шведская спичка, но так же скоро гас­нут. Эти вспышки мимолетных увлечений бывают очень сильны, как вспышки магния, и в этот миг эти люди способ­ны даже на подвиг, но пройдет момент — и все кончилось, и, как после магния, остается лишь дым и копоть — досада на свою трусость и дряблость или же, наоборот, сожаление о своем увлечении. К суровой, упорной, длительной работе эти люди неспособны, и непреодолимую преграду представляет для них закон вступления в Царство Божие, данный Госпо­дом: От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Не­бесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. XI, 12).

На каменистой почве может расти только мелкая травка, так и эти люди при обычных условиях спокойной жизни спо­собны лишь на очень маленькие дела, не требующие усилий. Им нельзя отказать в чувствительности: вы увидите их иногда в церкви молящимися со слезами умиления на гла-

131

зах, их воодушевляет хорошее пение, трогают изречения и возгласы Божественной службы, полные возвышенного смыс­ла; с чувством повторяют они вместе с другими: "Возлюбим друг друга...", "Друг друга обымем, рцем: братие!" Но когда наступает минута, когда от хороших слов надо перейти к делу, вы сразу увидите, что слезное умиление и религиозный подъем не смягчили их холодной души, что то был лишь фос­форический блеск, не дающий тепла, простая сентименталь­ность или ложная чувствительность, а не настоящее чувство. Они любят иногда читать жития святых, как любят дети чи­тать страшные сказки и трогательные истории, но и здесь дальше вздохов и словесных восторгов дело не идет. Они не прочь помечтать об этой подвижнической жизни и предста­вить себя в роли подвижников и мучеников за правду, но те усилия воли, которые требуются для этого, их пугают. Они ничего не имеют против добродетели, нравственности, аске­тизма, даже хотели бы попасть в Царство Небесное, но при условии, что для этого от них не потребуется никаких лише­ний и чтобы это возможно было сделать с полным комфортом и со всеми удобствами. В Царство Небесное они хотят въе­хать в вагоне первого класса.

Что мешает этим людям безраздельно отдаться Христу и приносить полный плод? Каменистый пласт, который лежит под наружным слоем хорошей почвы и не позволяет Корням растения проникнуть глубже.

В душе человека таким каменистым пластом является се­бялюбие. Обыкновенно оно лишь слегка закрыто сверху тон­ким налетом чувствительности и добрых порывов. Но когда необходимо эти добрые порывы углубить и осуществить в жизни, то есть сделать доброе дело, которое, собственно, и составляет плод доброго порыва, против этого неизменно вос­стает себялюбие и рожденное им саможаление. Допустим, вас просят оказать помощь. Вы готовы это сделать и пожертво­вать что-нибудь нуждающемуся, но сейчас же вы слышите голос себялюбия: "А сам-то я с чем останусь? Мне самому нужны деньги: у меня их так мало!" Ваш добрый порыв на­талкивается на холодную каменистую стену эгоизма и блек­нет, как нераспустившийся бутон.

Себялюбие с лишениями, даже воображаемыми, не ми­рится.

Так бывает и в духовной, идейной борьбе. Люди часто но­сят христианские убеждения, как приличный костюм, даю-

132

щий им вид порядочности и джентльменства, пока это их не стесняет и ни к чему не обязывает. Но когда за эти убежде­ния приходится платить страданиями и лишениями, сейчас же саможаление шепчет коварно: "Да стоит ли так мучиться? Не слишком ли дорога плата? Ведь можно и без убеждений обойтись!"

В результате — измена и отступничество.

Последний тип людей, в душе которых слово Божие оста­ется бесплодным, характеризуется Господом в следующих словах:

Иное упало в терние, и терние выросло, и заглушило семя, и оно не дало плода.

Посеянное в тернии означает слышащих слово, но в ко­торых заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода (ст. 7, 18-19).

Это люди, которые желают одновременно работать Богу и маммоне. Желая жить по законам Божиим, они в то же вре­мя не хотят отказаться и от мирской суеты и кончают обык­новенно тем, что этот водоворот мирских забот, увлечений, пристрастий поглощает их без остатка, вытесняя из души все светлое, идейное, возвышенное. Если человек не борется с земными пристрастиями во имя евангельской правды, он не­избежно становится их пленником, и одно слышание слова Божия его не спасет. Попытки установить в жизни равнове­сие между данью Богу и данью маммоне и миру сему никогда не удавались, ибо душа — существо простое и двоиться не может. Никто не может служить двум господам, — говорит Господь: — ибо или одного будет ненавидеть, а другого лю­бить; или одному станет усердствовать, а о другом нера деть (Мф. VI, 24).

Эти люди также непригодны для Царства Божия. Так много пропадает семени слова Божия безрезультатно!

Из четырех категорий только одна приносит плод: иное семя упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят, и иное сто.

А посеянное на доброй земле означает тех, которые слуша­ют слово и принимают, и приносят плод, один в тридцать, другой в шестьдесят, иной во сто крат (ст. 8, 20).

Это натуры цельные, у которых слово не расходится с де­лом и которые, слушая и воспринимая слово Божие, пытают­ся его исполнить и жить по его указаниям. Но и у этих лю-

133

дей, отзывчивое и искреннее сердце которых представляет добрую почву, повиновение евангельскому слову не бывает у всех одинаково полным и совершенным, ибо иной приносит тридцать, иной шестьдесят, иной сто. Это значит, что один в силах выполнить третью часть того, что от него требует выс­ший идеал христианского совершенства, другой — почти две трети, и лишь немногим удается исполнить все полностью и в совершенстве. Это натуры избранные. Это те, о которых Господь говорит: нашел Я мужа по сердцу Моему... который исполнит все хотения Мои (Деян. XIII, 22).

Таких людей немного. Но как ярко сияют они на туск­лом фоне тепло-холодного отношения к Евангелию большин­ства современников, вялых, дряблых, слабых в добре, и как возвысило и просветило их душу слово Божие, которому они отдались беззаветно и которое исполнили до конца!

Вот преподобный Антоний Великий. Два евангельских изречения произвели решительный перелом в его душе и на­правили его на путь, приведший к высшим степеням святос­ти. Однажды вскоре после кончины своих родителей, будучи еще юношей 18-20 лет, он услышал в церкви слова Господа: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим... и следуй за Мною. Он принял эти слова за совет, обращенный непосредственно к нему, и исполнил его буквально, раздав имение бедным. В другой раз, услыхав слова Спасителя: не заботьтесь о завтрашнем дне, он по­чувствовал в них властный призыв, которому беспрекослов­но подчинился: покинул дом и ушел в пустыню, чтобы, ос­вободившись от всяких забот, в подвигах аскетической жиз­ни отдаться Тому, Чья воля стала для него высшим законом. Слово принесло в нем стократный плод.

Вот преподобномученица Евдокия, первоначально вели­
кая грешница, очищенная и преображенная словом Божиим,
подобно тому горящему углю, который взял клещами с жер­
твенника Господня шестокрылатый Серафим, чтобы коснуть­
ся уст пророка (Исх. VI, 6-7).        ^;

В миру ее звали Марией. Она была дивно хороша собой, и в этом было ее несчастье. Успех, лесть, всеобщее поклоне­ние вскружили ей голову, Мария вела суетную, легкомыс­ленную светскую жизнь, снаружи нарядную и блестящую, но по содержанию пустую и пошлую. Пиры, развлечения всякого рода заполняли все ее время, не давая ей опомнить­ся, прийти в себя. Но под внешностью светской львицы таи­лось доброе сердце и отзывчивая душа. Это ее спасло.

134

Однажды около той гостиницы, где пировала Мария, ок­руженная толпой поклонников, остановились в нерешитель­ности два старца-инока. Видно было,-что они пришли изда­лека. Их ноги и одежда были покрыты пылью, избитая, по­трепанная обувь говорила о дальней дороге. Они были утом­лены, и им хотелось отдохнуть в гостинице, но звуки музы­ки и веселое общество их пугали. Наконец они решились войти. Их поместили рядом с пиршественным залом в ком­нате, отделявшейся лишь тонкой перегородкой.

Шумная оргия продолжалась. Слышались бесстыдные речи. Опьяненная Мария танцевала соблазнительный, сладо­страстный танец.

Кто-то вспомнил о старцах.

Посмотрим, что они делают? То-то, должно быть, на­
молятся!

Оставьте их в покое, — сказала Мария с улыбкой.

Но уже несколько беспутных гуляк скучились у перего­родки, прислушиваясь к тому, что делалось за ней.

—        Тсс... Тише! Что-то читают! Послушаем!

Шум умолк. В наступившей тишине слышался слегка заглушенный стеной голос читавшего старца.

Он читал:

И вот, женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алаваст-ровый сосуд с миром и, став позади у ног Его и плача, нача­ла обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром (Лк. VII, 37-38).

Вот нашли место для подобных чтений! — воскликнул
один из молодых гуляк. — Эй, вы там!..

Оставь! — вскричала Мария. Лицо ее становилось все
серьезнее по мере того, как развертывалась чудная евангель­
ская история о прощенной грешнице. Она сама не понимала,
что с ней делалось.

Старческий голос продолжал:     :

А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много (Лк. VII, 47).

—        Ну   ты-то уж не станешь заботиться об этом! — шеп­
нул Марии самый юный из гостей.

Громкий вопль был ему ответом. Все вздрогнули. Мария стояла вся трепещущая. Смертельная бледность покрывала ее лицо. Темные очи горели пламенем.

—        Прочь от меня все! Оставьте меня!..

В ее сердце горели эти дивные слова о прощении, о спасе­нии, о милосердии Божием. Так засохшая земля жадно гло­тает влагу весеннего дождя.

Смущенные гости расходились. Мария бросилась за пере­городку к изумленным старцам. Мгновенное изумление пос­ледних сменилось негодованием.

Уйди от нас! — сказал один из них сурово. — Или нет
в тебе стыда;?!

Отцы, не отвергайте меня! Я — грешница, но Господь
не отверг блудницы!..

Она прильнула устами к запыленным ногам старцев: грешница Мария стала святой Евдокией. Слово Божие при­несло стократный плод.

Какие уроки извлечем мы из всего сказанного? Если мы действительно хотим, чтобы евангельское семя давало в нас обильный плод и намерены серьезно трудиться над этим, то должны изучить почву своего сердца и выяснить, что именно мешает произрастанию слова Божия. Подумайте, к какому типу вы принадлежите? Представляет ли ваше сердце проез­жую дорогу или каменистую почву или семена слова Божия гибнут в нем, заглушенные терниями мирской суеты?

Надо при этом иметь в виду, что указанные типы в чис­том виде редко встречаются. Обыкновенно в человеческом сердце есть всего понемногу, и тип можно определить лишь преобладанием той или другой черты.

Определив особенности почвы, можно указать и приме­нить особые приемы обработки сообразно с каждым родом по­чвы. Конечно, здесь все время необходимо помнить, что на­саждающий и поливающий есть ничто, а все Бог возраща ющий (1 Кор. III, 7), Который единственно Своей силой мо­жет самую бесплодную почву сделать плодоносной и, наобо­рот, плодородную ниву обратить в пустыню, и что к Нему, следовательно, прежде всего должны быть обращены наши молитвы и прошения об успехе работы. Но при этом упова­нии на Бога! как главном условии успеха мы все-таки не осво­бождаемся от обязанности работать под собой, ибо кто разуме ет делать добро и не делает, тому грех (Иак. IV, 17).

Итак, что можем мы сделать?

О первой разновидности первого типа говорить почти не приходится, ибо психика людей этого сорта не заключает в себе даже желания стать нравственно лучше и чище. Из ту­пого животного самодовольства их может вывести разве ка­кая-либо катастрофа, посланная благодетельным промыслом

 

Божиим. О них можно только молиться, но советовать им что-либо бесполезно, так как при обычных условиях они ни­какого совета исполнить не захотят. Две другие разновиднос­ти, как мы видели, обращены в проезжую дорогу массой раз­нообразных пестрых впечатлений, которые, проносясь через сознание, подобно бесконечной веренице экипажей и прохо­жих, утрамбовывают почву, то есть делают душу жесткой, черствой и невосприимчивой к слову Божию. Ясно, что пер­вая наша забота здесь — поставить загородки, чтобы по до­роге не ездили и не ходили. Говоря простым языком, это зна­чит задержать или совсем остановить тот поток несвязных восприятий ежедневной жизни, который назойливо теснится в мозгу, загромождая его всяким хламом.

Подумайте, в самом деле, сколько всякой дряни проходит каждодневно через голову среднего так называемого культур­ного человека! Одна утренняя газета чего стоит! Тут и лжи­вая передовица, освещающая события так, как это нужно ре­дакции; тут и фельетон, полный скабрезного зубоскальства; тут и хроника, передающая все базарные новости; тут и объявления о пропавшей моське и о враче, радикально изле­чивающем половое бессилие. Прочитав все эти "полезные" сведения, вы чувствуете потребность, по крайней мере, два часа гулять на свежем воздухе, чтобы проветриться. Далее, приходите вы на службу и сразу узнаете ряд других новостей: у кого сбежала жена, кто из коллег проворовался, кто полу­чил повышение и награду и т. д. Возвращаетесь домой — у вашей жены уже сидит приятельница, патентованная сплетница, которая вываливает на вас целый короб самых свежих, только что испеченных известий. Вечером вы идете в театр, и снова перед вами проходит новая вереница происше­ствий, речей, монологов, различных лиц, зрителей, актеров, знакомых и незнакомых, старых и молодых, нарядных и плохо одетых, вся эта волнующаяся, шумливая, вечно из­менчивая толпа, наполняющая места зредищ. Прибавьте к этому заключительный аккорд ресторанного ужина с впе­чатлениями электрического света, разряженных женщин, дешевого оркестра и т. д. — и вы поймете, что, пожив ме­сяц в этом кипящем котле внешнего разнообразия, мимолет­ных эффектов и внутренней пустоты, можно и очерстветь, и одуреть. Об успехе и влиянии на душу слова Божия при та­кой обстановке и речи быть не может. Но поставьте рогатки, откажитесь от этого шума и суеты, ограничьте всеми завися-

 

щими от вас мерами этот наплыв впечатлений, живите более уединенной жизнью, обязательно обеспечьте себе часы углуб­ленной вдумчивости и тишины — и вы увидите, что почва вашего сердца станет постоянно меняться и глубже воспри­нимать ростки Божьего слова.

У людей второй категории препятствием к произраста­нию евангельского семени служит каменный пласт себялю­бия. Сюда и должны быть обращены усилия. Этот пласт надо взломать и удалить. Так обрабатывают поле в Финлян­дии. Чтобы приготовить почву для посева, там необходимо сначала удалить массу громадных ва'лунов и каменных об­ломков, загромождающих поле. Эти камни или взрывают, или выкорчевывают из грунта, подводя под них длинные толстые бревна. И надо видеть эту работу! Подводя под гро­мадный камень бревно, целая семья крестьян — владельцев или арендаторов поля — садится на свободный его конец и начинает качаться. Они качаются настойчиво, методически, качаются утром и вечером, качаются день, другой... И нако­нец   массивный валун начинает слегка вздрагивать и тихо-тихо выворачиваться из земли. Это трудная, скучная работа, но другого исхода нет: надо очистить поле. Нелегкая работа предстоит и с самолюбием. Вырвать его и удалить сразу нет никакой возможности, но можно отламывать его кусками. Не следует только жалеть себя.

Допустим, вас просят оказать услугу. Вам не хочется, ибо это связано для вас с потерей времени и другими неудоб­ствами. Ваше себялюбие протестует и ворчит. Не слушайте этого голоса, преодолейте себя и, победив на этот раз свое нежелание и саможаление, вы уже отломили кусок себялю­бия. Продолжайте эту работу настойчиво, упорно, непрерыв­но, как работают финские крестьяне, и мало-помалу ваше себялюбие станет смягчаться, слабеть и исчезать, уступая место лучшим чувствам самопожертвования и заботы о дру­гих. Тогда корни слова Божия будут глубже проникать в сердце и не погибнут от первой невзгоды.

Наконец, людям третьей категории, у которых терния заглушают всходы евангельского посева, нужно помнить, что маммоне и Богу одновременно служить нельзя, что надо выбирать что-нибудь одно, и раз избрано служение Богу, то терния и сорную траву суетных желаний и мирских пристра­стий надо тщательно выпалывать, иначе они разрастутся и заглушат слово Божие. При этом полезно помнить, что чем

раньше производить эту работу, тем лучше. Пока терния только в зародыше, их легко выполоть.

Пока греховные желания существуют только в мыслях и не перешли еще в дело, их легче побороть. Но они укореня­ются, когда осуществляются в действии, и тогда борьба с ними становится труднее.

Когда почва таким образом сколько-нибудь подготовлена, то сама обработка души, содействующая успешному произра­станию слова Божия, производится по старому правилу аске-; тов: паши плугом покаяния, удобряй молитвой, Орошай слеза­ми сокрушения и постоянно выпалывай дурную траву   страстей.

 

После того как Господь рассказал и пояснил притчу о се­ятеле, естественно рождался вопрос: что же делать с семенем слова Божия, которое воспринимают слушатели и читатели Евангелия? Достаточно ли ограничиться лишь подготовкой почвы для его произрастания и на этом покончить все заботы?

Господь отвечает на этот вопрос, употребляя другой при­точный образ.

Для того ли приносится свеча, чтобы поставить ее под сосуд или под кровать? не для того ли, чтобы поставить ее на подсвечнике? (ст. 21).

Слово Божие, которое раньше Иисус называл семенем, здесь сравнивается со свечой по его действию на человеческую

душу.  ;

Да, это — свеча в нашей темной жизни, это — источник света, яркий, сияющий, пронизывающий своими лучами ок­ружающий мрак. Вы, слушатели Евангелия, вы получили эту свечу. Что вы намерены с ней сделать?.. Ничего? Не извлечь никакой пользы? Оставить без всякого употребления? Разве это не странно? Разве это не значит поставить вашу свечу под сосуд или под кровать, так что свет ее не принесет ника­кой пользы ни вам, ни кому другому из сидящих "в сени смертней"? Разве для этого приносится свеча? Не для того ли, чтобы поставить ее на подсвечнике — да светит всем в доме?

139

Таков ответ Господа на поставленный выше вопрос. Вос­приняв евангельское семя, получив свечу слова Божия, нельзя относиться к этому великому дару безучастно и равно­душно. Следует пользоваться им в жизни. Каким образом?

Слово Божие... — говорит апостол Павел, — острее всяко­го меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные. И нет твари, сокровенной от Него, но все обна­жено и открыто перед очами Его (Евр. IV, 12-13).

Вот первое свойство Божьего слова. Оно судит, оценивает, определяет нравственную стоимость наших помышлений и намерений. Самые тонкие извивы мысли, самые сокровенные чувства, притаившиеся в темных глубинах нашей души, са­мые интимные желания, в которых мы сами себе не смеем признаться, определяются словом Божиим по их моральному достоинству. Оно проникает на самое дно души и обо всем постановляет свой безошибочный приговор, что хорошо и что плохо. Все открыто пред ним.

Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ниче­го не бывает потаенного, что не вышло бы наружу (ст. 22). Грех боится света. Он прячется в темных закоулках души, и диавол, виновник греха, напрягает все усилия, что­бы в эти зловонные уголки не попал ни один луч света, что­бы таким образом не обнаружились его мрачные деяния, его ложь и коварство. Люди порочные под влиянием злой воли диавола терпеть не могут, чтобы в их душу кто-нибудь загля­дывал, и сами не любят это делать. Вот почему душа часто представляет темный чулан, где масса всякого хлама и где ничего не разберешь: пыль, грязь, мусор, злые мысли, гряз­ные желания, затаенные страсти... Завалены все углы. Но часто мы этого даже не замечаем в себе, ибо сознание, не про­свещенное евангельским светом, не может разобраться в том, что хорошо и что дурно. Нередко определенный грех, слегка лишь прикрытый кажущимся благородством побуждений или софизмом, коряво построенным на священном тексте, при­нимается за добродетель, и, к сожалению, это явление ши­рокого масштаба. Недаром в нашей литературе появилась эта нелепая, извращенная терминология, преподносящая такие перлы, как "благородная гордость", "святая нена­висть" и т. д. Как ни странно, громадная масса людей, жи­вущих почти два тысячелетия христианской жизнью, все

140

еще не знает, что такое грех и где проходит та черта, кото­рая отделяет нравственно дозволенное от преступного. Редко общественная мораль нашего времени поднимается выше уровня уголовного кодекса, и, не зная ни нравственных принципов, ни евангельского критерия, люди, нравственно определенно недоброкачественные, искренно считают себя прекрасными людьми и вполне спокойны за свое вечное бу­дущее, если только, конечно, они о нем думают. "Когда я разбираюсь в своих поступках, я нахожу, что я хороший че­ловек!", "Я лучше многих других!", "Зачем скромничать: в своей душе я не нахожу нравственного безобразия!" Вам при­ходилось слышать такие отзывы? И это говорят люди, толь­ко что не делающие преступлений, наказуемых в уголовном порядке тюремным заключением. В самом деле. Я не совер­шил никакого преступления, никого не убил, никого не ог­рабил, ничего не украл! Чего же еще требовать? И человек спокоен. Ему кажется, что в неосвещенном чулане его души все благополучно. В темноте стушевываются очертания поро­ка и страстей и грех незаметен.

Но внесите в этот мрачный чулан евангельский свет, и картина резко меняется. Вся грязь, вся копоть, весь мусор, накопленный годами, выступают сразу перед глазами и вы­зывают невольное отвращение. Тонувшая в серых сумерках и потому казавшаяся приличной внутренность души вдруг открывается во всем безобразии, освещенная беспощадным сиянием евангельского идеала. То, что представлялось ранее нравственно порядочным и даже добродетельным, оказыва­ется сплошь порочным. В мнимой добродетели просвещенная совесть отчетливо видит все пятна греха. Более того: из глу­бины воспоминаний поднимаются давно забытые картины, сцены, происшествия, которым никогда не придавалось ни­какого значения с нравственной точки зрения и которые по­тому мирно дремали на дне души, не тревожа совесть. Те­перь они представляются совершенно в новом свете: высту­пает наружу и больно режет глаз вся грязь, вся подлость, весь животный эгоизм, которым они были пропитаны на­сквозь. Как будто с гноящейся раны сняли прикрывавшую ее доселе повязку, и перед глазами предстала отвратительная гангренозная язва, издающая нестерпимое зловоние. Начи­нается полная переоценка ценностей, и горделивое самомне­ние самодовольного человека уступает место мучительному стыду и раскаянию.

141

Это — первое следствие озарения души евангельским све­том: повышение нравственного идеала, просветление и обо­стрение нравственного чувства, понижение горделивой само­оценки, более правильный и смиренный взгляд на собствен­ное нравственное состояние и пробуждение совести. Читая или слушая слово Божие, и надо прежде всего пользоваться полученными знаниями для того, чтобы достигнуть этих следствий. Лучший путь к этому следующий: на основании изучения слов Господа и всей евангельской истории необходи­мо составить и отчетливо нарисовать себе так называемый евангельский нравственный идеал, то есть образ того духов­ного совершенства или святости, который ярче всего и полнее всего воплотился в лице Самого Господа. Составив хотя бы приблизительное, первоначальное понятие о том, какова дол­жна быть жизнь по Евангелию, жизнь, полная высокой свя­тости и чистоты, мы должны сравнить с нею нашу грязную, порочную жизнь шаг за шагом, факт за фактом, мелочь за мелочью.

Евангелие требует кротости и смирения. Блажени крот-цыи, блажени нищий духом, — говорит Господь, который Сам первый явил изумительный пример кротости. Безропотно нес Он тяжелый крест Своей скитальческой жизни, безропот­но взошел на Голгофу, безропотно терпел все оскорбления и истязания и даже молился за Своих распинателей.

Так ли мы живем?.. Не гордость ли и самомнение запол­няют нашу душу? Нет ли там раздражительности, злобы, не­терпения?

Евангелие требует чистоты. Даже тот, кто глядит на жен­щину с нечистым желанием, назван здесь прелюбодеем (Мф. V, 28). А мы не только не боремся с грязными вожделения­ми, не только не гоним от себя возбуждающие мысли и обра­зы, но нарочно распаляем себя и ищем только случая удов­летворить свою похоть.

Евангелие требует безусловной правдивости. Да будет слово ваше: да, да; нет, нет (Мф. V, 37), — учил Господь и в Своем лице дал образец такой правдивости: в самые тяжелые критические минуты Он не только не лгал, но даже не смяг­чил в угоду людям резкой правдивости Своих слов, какая бы опасность Ему ни грозила. Попробуйте как-нибудь посчитать, сколько раз мы солжем в течение дня по самым незначитель­ным поводам, и вы с изумлением увидите, как бесконечно да­леко отстоим мы от этой высоты евангельских требований...

Если такие сравнения продолжать далее настойчиво, по­следовательно, то постепенно поблекнут радужные краски, в которых представлялась нашим глазам наша душевная жизнь, и мы увидим ее недостатки и пороки во всем их не­прикрытом безобразии.

Это неприятно, конечно, но это-то и надо. Чтобы начать лечить болезнь, надо поставить правильный диагноз. Обнару­женная болезнь не так страшна и опасна, ибо всегда можно найти способы уврачевать ее. Страшно, когда человек не по­дозревает в себе болезни и даже не стремится узнать, бо­лен он или здоров. Опасное положение может сделаться тог­да безнадежным. И не только для себя должны мы пользо­ваться евангельским светом, но и ближним нашим, не знаю­щим и не читающим Евангелия, обязаны помочь разобраться в душе и указать, где грех и где правда, ибо, зажегши свечу, ставят ее на подсвечнике, и светит всем в доме (Мф. V, 15).

Постановкой диагноза, однако, все не исчерпывается. Да­лее необходимо лечение, то есть исправление греховных на­выков и усилие вести евангельскую жизнь.

Об этих усилиях воли, составляющих необходимое усло­вие духовного развития, Господь говорит в нескольких зага­дочных словах:

И сказал им: замечайте, что слышите: какою мерою ме­рите, такою отмерено будет вам и прибавлено будет вам, слушающим. Ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет (ст. 24-25).

Последний стих кажется особенно странным.

Кто имеет, тому дано будет. Разве это справедливо? Кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет. Как это? Разве можно отнять у того, кто не имеет?

Однако смысл этих слов становится для нас более понят­ным, если мы припомним, что в Евангелии от Матфея они связаны с притчей о талантах, из которой они представляют нравственный вывод (Мф. XXV, 29).

Притча эта повествует о господине, который, отправляясь на чужую сторону, поручил свое имение рабам и одному дал пять талантов, другому два, иному один. Первые два употре­били полученные таланты в дело и приобрели на них столько же прибыли, а третий раб закопал свой талант в землю, где он и пролежал без пользы. Когда вернулся гос­подин и выслушал отчет своих рабов, он наградил двух пер­вых, а к третьему, закопавшему талант, обратился с грозны­ми словами: лукавый раб и ленивый/., надлежало тебе от-

дать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте имеюще­му десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и при­умножится, а у неимеющего отнимется и то', что' имеет (Мф. XXV, 26-29).

Смысл притчи ясен: Господин — Господь, рабы — все мы, таланты — дарованные нам Богом силы и способности, тор­жище, где умножаются таланты, — весь мир. Господь требу­ет, чтобы данные нам способности мы употребляли на спасе­ние нашей души и на пользу ближних, пускали в оборот на торжище мира, и тогда они развиваются и увеличиваются, или, как говорит Евангелие, кто имеет, тому дано будет... и прибавлено будет вам, слушающим; причем, чем больше сил и усердия вкладываем мы в это дело, тем больше бывает это увеличение и успешнее развитие.

Вложивший в дело пять талантов получил и прибыли пять талантов; пустивший в оборот два и приобрел на них только два. Какою мерою мерите, такою отмерено будет вам, — говорит Господь.

Но тот, кто не пользуется своими способностями для целей, указанных Господом, тот их теряет совершенно. Раб, закопавший свой талант в землю, лишился его. В этом смыс­ле и сказано: кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет.

Таким образом, в приведенных выше словах Господа от­мечается общий закон всякой органической жизни, закон ро­ста и развития, закон, действующий с неумолимой обязатель­ностью и в приложении к духовной жизни. Закон этот можно формулировать так: всякая сила и способность не только в человеке, но и во всяком живом существе при употреблении и упражнении развивается, без употребления же отмирает, или, как говорят, атрофируется.

Действие этого закона можно наблюдать везде и всегда. Если вы хотите развить в себе физическую силу, вы должны упражняться с тяжестями, заниматься гимнастикой. От этого мускулы увеличиваются в объеме и приобретают прочность и упругость. Если вы хотите развить память, вы должны упражняться в заучивании наизусть, в воспроизведении слышанного, в припоминании прошлого. Носильщики нп железных дорогах поражают удивительной памятью на лица, развитой благодаря постоянному упражнению. Они по­мнят всех пассажиров, которые к ним обращаются, в тысяч­ной толпе без труда находят тех, кого им надо, и долгое вре-

мя спустя могут по памяти обрисовать наружность своих клиентов, сказать, сколько с ними было багажа и куда ими был взят билет. Если хотите научиться бегло читать, краси­во писать, легко решать арифметические задачи, вы должны в этом упражняться, чтобы развить соответствующие способ­ности. И так во всем.

Наоборот, если вы прекратите свои упражнения, вы поте­ряете то, что вами было приобретено. Так люди, прошедшие когда-то школу и умевшие недурно читать и писать, живя в деревне, часто совершенно разучиваются. Эти так называемые рецидивы неграмотности объясняются именно отсутствием упражнений и практики. Бросьте физическую работу и гимна­стические упражнения, и ваши мускулы станут вялыми и слабыми.

Когда-то на улицах Парижа обращал на себя всеобщее внимание индусский факир, ходивший все время с поднятой над головой рукою. Оказалось, что в течение ряда лет он со­знательным усилием воли заставлял себя держать руку в этом неестественном вытянутом положении. В результате по­лучилось, что мускулы, сгибающие руку, от долгого неупот­ребления потеряли свою силу, рука закостенела и перестала сгибаться и двигаться.

Бывали случаи, что европейцы, выброшенные кораблекру­шением на необитаемый остров и принужденные оставаться там 15-20 лет, почти разучивались говорить, так как из-за отсутствия собеседников они обречены были на молчание в течение всего этого периода. Когда случайно проходивший корабль замечал их и снимал с острова, они нередко не в со­стоянии были рассказать свою историю, так как почти забы­ли родной язык и должны были снова ему учиться.

Самый орган речи — мускулы языка и голосовые связки могут атрофироваться от неупотребления. Бывали случаи, что люди, долго находившиеся в одиночном заключении и все время молчавшие, по окончании заключения принуждены были начинать с упражнений в произношении членораздель­ных звуков, привычка к чему была утрачена совершенно.

Рассказывают, что в подземных озерах Мамонтовой пеще­ры в Америке водятся породы рыб, ящериц и лягушек, кото­рые по внешней структуре ничем не отличаются от пород, живущих на земной поверхности, но имеют одну особен­ность: у них совсем нет глаз. У некоторых еще можно за­метить слабые следы глазных впадин, у других нет и этого. Орган зрения атрофировался без остатка. Отчего это про-

изошло? Быть может, мы имеем здесь дело просто с особой подземной слепой породой рыб и земноводных? Ученые это­го не думают и объясняют указанное явление иначе. Когда-то предки этих животных, принадлежавшие к нормальной наземной породе, попали случайно в подземные озера, где имеются все условия для существования, но куда не прони­кает ни один солнечный луч и где царствует вечный мрак. При отсутствии света орган зрения — глаз оказался совер­шенно ненужным. В новой обстановке нужны были для' жиз­ни слух, обоняние, осязание, но глаз оставался без употреб­ления, и в силу общего закона зрение стало слабеть. Этот процесс постепенного ослабевания органа зрения продолжал­ся в целом рйде последующих поколений животных, и в ре­зультате после многих лет от глаза не осталось и глазной впадины. Он атрофировался от неупотребления.

Тот же закон действует и в духовной жизни. Человек мо­жет потерять от неупотребления волю, память, сообразитель­ность  —  все духовные способности. И самым,  конечно, страшным является для человека омертвение духовной жиз­ни. А это бывает очень часто. Посмотрите на так называе­мых деловых людей, занятых всецело торговлей, барышами, коммерческими операциями. Они так поглощены всем этим, что для духовной жизни у них не остается времени, и духов­но они не растут, оставаясь вечно духовными карликами. Мало-помалу теряется мысль о Боге, о нравственном законе, утрачивается любовь к правде, отвращение ко греху, сердеч­ная чуткость к моральным вопросам. Одним словом, этим путем легко дойти до того состояния, которое пророк Исайя характеризует так: слухом услышите — и не уразумеете, и очами смотреть будете — и не увидите. Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сер­дцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их ( Ис. VI, 9-10). Мы обыкновенно считаем грешниками только тех, кто грешит открыто. Но кто не пользуется данными ему способностями для славы Божией, для пользы ближних, для своего спасе­ния, для развития духовной жизни — тоже грешник перед Богом, и на Страшном Суде Христовом услышит грозный приговор: негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов ( Мф. XXV, 30).

В результате пренебрежения духовными дарованиями по­лучаются следующие печальные явления:

Духовные способности, как-то: вера, любовь, надежда,
молитва, терпение, покорность Богу л прочие — начинают
слабеть, становятся ненадежными и в решительную, тяжелую
минуту могут изменить человеку. Так в лесу сгнившие в серд­цевине деревья первыми падают под напором бури.

Мы легче поддаемся искушениям и чаще уступаем ча­рам соблазна, изменяя нравственному закону.

Страдает сила воли и ее нравственная устойчивость. В
конце концов, воля есть не что иное, как постоянный выбор между различными побуждениями и возможными направле­ниями нашей деятельности.

Вас просят, допустим, оказать какую-либо услугу. Ваша леность и ваш эгоизм этого не желают. Но у вас есть другие мотивы — мотивы евангельского характера, мотивы любви к ближним, которые требуют от вас: Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся. Вам приходится выбирать между тем и другим решением, между "да" и "нет", между согласием и отказом. Удовлетворение просьбы требует известного усилия воли, и, если вы себя преодолеете и это усилие сделаете, исполнив то, чему вас учит Евангелие, вы одержали победу над леностью и эгоизмом, и воля ваша не­сколько укрепилась нравственно. Если же вы остались пас­сивны и безучастны и, подчинившись лености и себялюбию, не сделали нужного усилия воли, вы побеждены, и воля ваша несколько ослабела.

Другой пример: у вас, положим, мелькнула соблазнитель­ная прелюбодейная мысль. Вы можете ее задержать в созна­нии и услаждаться ею или, помня о необходимости чистоты, которой требует Господь, можете ее немедленно прогнать, об­ратив внимание на что-нибудь другое. Опять предстоит вы­бор, и от того, какое решение вы примете — подчинитесь со­блазну без сопротивления или твердо оттолкнете его от себя, — зависит и то, ослабеет и распустится ваша воля или укрепится.

В этом постоянном выборе, который предоставляет чело­веку ежедневная жизнь, собственно, и состоит упражнение нравственной воли, та деятельность, которая ее укрепляет. Отсюда ясно, насколько важна деятельность для развития воли и насколько вредна здесь пассивность или безучастие.

Главным средством укрепления нравственной воли и яв­ляется непрерывная деятельность в духе евангельских заве­тов. Без этой деятельности, без постоянных усилий, в чем бы они ни проявлялись — в молитве, благотворительности или аскетическом подвиге, — воля может атрофироваться со­вершенно, и тогда всякий нравственный поступок представ­ляет невероятные трудности.

Застой в духовной жизни всегда сопровождается далее ослабеванием голоса совести. Вначале чуткая и отзывчивая на всякое нравственное зло совесть постепенно начинает за­мирать, если не обращать внимания на ее требования. Если,
заведя будильник, не вставать при его звоне, то к этому ско­ро можно привыкнуть и спать спокойно, не просыпаясь, как умеют спать церковные сторожа на колокольне под звон ко­локолов. Так и в духовной жизни: если пренебрегать указа­
ниями совести, то мало-помалу человек перестает слышать ее голос и нравственно засыпает. К зловонию можно приню­хаться, ко злу можно привыкнуть, если с ним не бороться.

Наконец, при отсутствии духовной деятельности неиз­бежны сомнения, скептицизм, малодушие, духовная апатия. Не может быть ни энергии, ни решимости.

Таковы психологические следствия духовной лени и без­деятельности .

Еще более важны следствия в области таинственной и благодатной.

При бездеятельности мы теряем благодатную жизнь.
Вы не хотите придти ко Мне, чтобы иметь жизнь, — гово­
рит Господь иудеям (Ин. V, 40). Он обещает эту жизнь, но для этого надо идти к Нему. Кто стоит на месте, то есть неделает никаких усилий и движений, тот никогда не придет ко Христу, источнику жизни.

Свет жизни приобретается нами, обыкновенно, практи­чески, то есть путем проверки Евангелия опытом и деятель­ною жизнью по его заветам.

Не пытаясь жить по Евангелию, мы отводим от себя
благодатные дары и помощь Божию, ибо благодать Божия со­действует человеку при его собственных усилиях и без этого спасти его не может.

Из всего вышесказанного постараемся твердо запомнить главный вывод: духовная жизнь есть деятельность непрерыв­ная. Нет более вредной ошибки, как воображать, что сделав­ши одно или/несколько добрых дел, вы уже обеспечили себе блаженствс/и можете почить на лаврах. Так в старину бога­тые купцы после беспутно проведенной жизни иногда пыта­лись искупить ее постройкой храма или пожертвованием ты­сячепудового колокола. Если этот дар не сопровождается ис-

кренним раскаянием и решительным переломом жизни в духе Евангелия, то он не может спасти человека. И правед­ник, — говорит слово Божие, — если отступит от правды своей и будет поступать неправедно, будет делать все те мерзости, какие делает беззаконник, будет ли он жив? все добрые дела его, какие он делал, не припомнятся; за безза­коние свое, какое делает, и за грехи свои, в каких грешен, он умрет (Иез. XVIII, 24).

Жизнь есть вечное движение. Она никогда не стоит.

Духовная жизнь также движется постоянно: или вверх, или вниз, или к добру, или ко злу, но стоять она не может. Это похоже на плавание в лодке вверх по реке. Вы двигае­тесь вперед, лишь пока гребете. Как только вы сложили вес­ла, вас сейчас же начинает сносить назад.

Но если вы добросовестно работаете над собой, стараясь жить по заповедям Божиим, и, пользуясь евангельским све­том, пытаетесь исправить свои недостатки, то незаметно для вас в вашей душе растет Царство Божие, то есть то высшее состояние нравственного совершенства, когда Господь начи­нает безраздельно царствовать в душе над вашими мыслями, желаниями и чувствами. Как растет это семя Царства Бо­жия, по каким законам, — человек этого не знает и часто даже не замечает, пока не определится результат роста и семя не превратится в полновесный колос. Но когда вырас­тает семя, оно заполняет всю душу, вытесняя все лишнее, ненужное. Так зерно горчичное, которое, когда сеется в зем­лю, есть меньше всех семян на земле; а когда посеяно, всхо­дит и становится больше всех злаков (ст. 31-32).

Последний эпизод разбираемого евангельского отрывка в
характерном для святого Марка стиле рисует Господа как
властного Царя стихий, Которому повинуются и море, и ве­
тер, и буря.         _;

 

Рассказ пятой главы Евангелия от Марка об исцелении бесноватого решительно опровергает умствования тех рацио­налистов, которые не верят в существование нечистых духов

и факты беснования пытаются объяснить болезненным со­стоянием человека — эпилепсией, падучей, нервным рас­стройством или чем-нибудь в этом роде. Повествование свя­того Марка и те подробности, которые он приводит: переход бесов в свиней, гибель свиного стада, исцеление после этого бесноватого,— все это никак не мирится с подобными объяс­нениями. Здесь возможно только одно: или отвергнуть еван­гельский рассказ, признав его неправдоподобным, или же допустить существование злой силы.

Для нас, верующих в Евангелие, конечно, возможно только последнее.

Но, веря несомненно в существование бесов, что подтвер­ждается и словом Божиим, и духовным опытом всех святых подвижников, мы сталкиваемся далее с чрезвычайно инте­ресным и важным для нас вопросом—о проявлениях их дея­тельности и о способах борьбы с ними.

Нам надо знать того врага, с которым у христианина идет постоянная, непримиримая борьба, знать его уловки, его коварство, его приемы, уметь различить его козни там, где он пытается спрятаться и действовать из-за утла. Борясь ощупью, с завязанными глазами, мы неизбежно будем впа­дать в многочисленные ошибки и подвергаться опасным ис­кушениям и чувствительным ударам с той стороны, откуда менее всего ожидаем.

Проявления деятельности духа злобы в несчастном одер­жимом человеке, по описанию святого Марка, были ужасны: он имел жилище в гробах, и никто не мог его связать даже цепями, потому что многократно был он скован оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его; всегда, ночью и днем, в горах и гро­бах, кричал он и бился о камни (ст. 3-5).

Это наиболее сильная форма беснования, когда человек теряет над собою всякую власть и находится всецело в под­чинении у демонов. Его действия обличают потерю не толь­ко рассудка, но и самых элементарных инстинктов, даже ин­стинкта самосохранения. В этом состоянии он может себя убить, изувечить; неизъяснимая тоска и мука терзают его сердце; ночью и днем он кричит и бьется о камни.

В то же время он обладает громадной, неестественно на­пряженной силой, так что разрывает цепи, разбивает оковы, и никто не в силах укротить его. Злой дух не отпускает свою жертву ни на один момент, и по силе припадков можно дей-

ствительно видеть, что в несчастном одержимом скрывается не один бес, а целый легион.

Такая форма беснования встречается в настоящее время сравнительно редко. Но кому приходилось бывать в святых местах, особенно при открытии мощей святых угодников, тот, вероятно, мог наблюдать и такие случаи.

При открытии мощей преподобного Серафима Саровского к раке преподобного привезли из Сибири бесноватого, связан­ного цепями, так как иначе справиться с ним не было ника­кой возможности. Но в лесу, прилегающем к монастырю, уже почти в конце пути несчастным вдруг овладело сильное беспо­койство. Это беспокойство скоро перешло в припадок неверо­ятного бешенства, во время которого он с нечеловеческой си­лой разорвал свои оковы и убежал.

Значительно чаще встречаются случаи периодической одержимости, припадки которой связываются обыкновенно с известными моментами богослужения или с определенными церковными песнопениями.

Вероятно, всем известны так называемые кликуши, кото­рые во время "Херувимской", "Тебе поем" и поклонения Свя­тым Дарам начинают лаять по-собачьи, мяукать и кричать диким истошным голосом. Эти крики переходят в страшный вопль и звериный вой, если их пытаются силой подвести к Святым Дарам. Это объясняется тем, что "бесы встречаются с благою силою, им ненавистною и сильнейшею их, которая палит, теснит, поражает их праведно, гонит их вон из люби­мого жилища" (о. Иоанн Кронштадтский).

Я помню одну молодую девушку, вполне нормальную в обыденной жизни, которая не выдерживала двух молитв в богослужении: чтения Евангелия и пения кондака Божией Матери "Не имамы иныя помощи". Как только она чувство­вала, что время подходит к Евангелию, она начинала дро­жать всеми членами, потом рдруг поворачивалась и стреми­тельно убегала из церкви. Если ее останавливали и держали силой, она падала на пол и вся замирала, почти без созна­ния. Но кончалось чтение Евангелия — кончался и припа­док; она стояла спокойная и усердно молилась.

Зиму 1924 года мне пришлось проводить в одном из се­верных захолустных городов Зырянской области, и здесь ссыльный епископ рассказал мне необыкновенный случай, происшедший в семье его хозяина.

151

далее..

..назад